Поднимаясь по ступеням старинной каменной лестницы, начальник питерского Управления по борьбе с организованной преступностью генерал-лейтенант полиции Сиверский несколько раз останавливался. Мучила одышка, сердце то замирало, то продолжало слабо дребезжать, как старый, изношенный механизм. Конечно, он мог воспользоваться лифтом и вскоре оказаться на нужном этаже, но это – слишком быстро. Генерал, напротив, пытался оттянуть момент встречи с жестокой реальностью. Повернуть время вспять, найти точку отсчета, с которой все началось, и изменить странный поворот человеческой судьбы… Как бы ему этого хотелось. Увы. Сколько их было, таких поворотов… Только в этот раз он оказался слишком крутым.

Впереди – последний лестничный пролет. Сиверскому стало совсем плохо. Прислонившись к перилам, он закрыл глаза и задержал дыхание. Каждый вдох приносил щемящую боль в грудной клетке. Через минуту стало немного легче. Хорошо, что рядом никого не было. Сиверский не хотел, чтобы в таком состоянии его увидел кто-то из подчиненных. В их присутствии он не мог быть слабым и беспомощным. Превозмогая боль, застегнул китель на все пуговицы, расправил плечи и вошел в квартиру. В свои пятьдесят восемь он выглядел достойно. Не расплылся в генеральском кресле, не потерял человеческий облик. Всегда аккуратно подстрижен, причесан и выбрит. На одежде ни одной складки, обувь начищена до блеска. За фигурой следил, не позволял себе лишними килограммами обрастать. Только выбеленные сединой волосы да глубокие морщины под глазами выдавали его возраст. Появление Сиверского заметили сразу.

– Здравия желаю, товарищ генерал… Здравствуйте, Сергей Леонидович…– слышалось со всех сторон. Казалось, в квартире собралась половина полицейского отделения. Съехались сотрудники всех рангов, начиная от лейтенантов и заканчивая полковниками. Среди них Сиверский был самым старшим по должности и званию. В отличие от многих руководителей, генерал частенько выезжал на места происшествия вместе с рядовыми сотрудниками. Он предпочитал оценивать ситуацию сам, а не полагаться на чужое мнение. Оттого его появление было воспринято коллегами как нечто обыденное. В коллективе Сиверского многие искренне уважали, но были и такие, которые его просто боялись, прикрывая свой страх банальной услужливостью. Только генерал чувствовал фальшь за версту. Справедливым он был человеком и принципиальным. Порой слишком принципиальным, из-за чего врагов приобрел гораздо больше, чем друзей. Работал на износ, отдавая всего себя службе. Не считался и со своим здоровьем, которое в последнее время то и дело подбрасывало ему не очень приятные сюрпризы.

– Продолжайте, товарищи, продолжайте! Не обращайте на меня внимания! – переводя взгляд с одного сотрудника на другого, отдал распоряжение Сиверский. Он пытался отыскать своего заместителя, Белодымова, который должен был прибыть сюда еще несколько часов назад.

Заметив шефа, Виктор Викторович Белодымов сразу же поспешил к нему навстречу:

– Зря себя утруждали, Сергей Леонидович… Право, обычная бытовуха! Жил себе человек, жил, вдруг в одно прекрасное утро встал не с той ноги и решил счеты с этой самой жизнью свести… Получилось! Негде разгуляться оперативному гению! Все предельно ясно…

Недослушав Белодымова до конца, Сиверский оборвал его на полуслове:

– Где он?

– Кто? – не понял Белодымов, увлекшийся пространным описанием происшедших событий. Следуя за генералом по огромной квартире и наблюдая, как тот заглядывает во все попадающиеся на пути комнаты, Виктор Викторович наконец понял, о чем его спрашивал Сиверский.

– А, висельник? Так они в гардеробной изволили почивать…– Забежав вперед генерала, Белодымов увлек его за собой в хозяйскую спальню. Так называемая гардеробная представляла собой небольшое помещение без окон, в которое можно было войти только из спальни. Два эксперта и следователь с трудом уместились в нем, столь мало и тесно оно оказалось.

– Так, так, освободите пространство, выходите, выходите, я сказал! – суетился Белодымов, выпроваживая сотрудников полиции из гардеробной.

«И когда только этот старый хрыч перестанет по происшествиям таскаться? Только мешает всем…» – в который раз подумал Виктор Викторович, при этом любезно приглашая генерала зайти внутрь.

– Здесь наш «красавчик», товарищ генерал! Шубу своей благоверной на всякий случай на пол подстелил, чтобы мягко падать было. Поди, надеялся еще на что-то… А ведь хорошая была шуба?! – с неподдельным сожалением в голосе закончил Белодымов. Сожаление, безусловно, относилось к шубе.

– Оставьте свой сарказм, Виктор Викторович! Он неуместен! Я вам не раз говорил: научитесь проявлять уважение к чужому горю и к чужой смерти! – резко обернувшись в его сторону, буквально взревел Сиверский.

Один только вид Белодымова выводил его из себя. На службу тот являлся разодетым, как на официальный прием в высших эшелонах власти. Костюмы по последней моде, яркие галстуки, запонки из драгоценных металлов, перстни на руках. Каждые полгода стабильно менял автомобили, приобретая все более и более дорогие иномарки. Недовольство среди рядовых сотрудников по этому поводу росло изо дня в день. Шептались, обсуждали, не понимая, почему генерал так упорно с коррупционерами борется, а собственного заместителя приструнить не может. Но даже не это больше всего раздражало генерала. Самой неприглядной чертой характера своего заместителя он считал банальное хамство, которое сам Белодымов почему-то считал остроумием.

– Оставьте меня! Вы тоже, Виктор Викторович… выйдите отсюда! – тем же резким тоном потребовал Сиверский, закрывая перед лицом Белодымова двери гардеробной. Он хотел остаться наедине со своим горем, рядом с которым клоунада была кощунственна.

Белодымов побледнел. Улыбка исчезла с его лица, а глаза наполнились холодным блеском. Он не привык, чтобы с ним обращались подобным образом, да еще в присутствии рядовых сотрудников. Он – второе лицо в питерском УБОПе, а не какая-то там мелкая оперативная сошка.

– Забываешься, старый хрыч! Ну да ничего, не вечно тебе править… – прошептал Белодымов вслед закрывшемуся в гардеробной генералу.

На своем веку Сиверский повидал немало. Только как бы за годы службы в полиции ни огрубело его сердце, оно все равно не успело покрыться бронированным панцирем, не поддающимся воздействию ржавчины смерти. Сиверский смотрел перед собой, чувствуя, как кровь начинает кипеть в его венах, превращаясь в неуемный черный поток, готовый вырваться наружу криком безумной боли. Сжав зубы, он сдержался, поднес холодные ладони к лицу, стал с силой растирать ими лоб. Ему хотелось ломать стены, крушить все на своем пути, но он не мог себе этого позволить. Глубокий вдох, выдох… снова и снова, пока пульс не перестал судорожно биться, пока невидимая рука не отпустила горло, освободив дыхание. Наконец сумев подавить последние остатки эмоций, он вновь поднял взгляд.

Тело главного врача Института онкологии Вениамина Белецкого еще не успели снять с так называемой виселицы. Конструкция была проста, но замысел казался слишком жестоким для обычного самоубийства. К проходившей под потолком отопительной трубе был прикреплен широкий собачий поводок из плотной кожи, заканчивающийся металлическим ошейником, с внутренней стороны сплошь усеянным шипами. Такие ошейники еще называют жесткими. Ошейник плотно облегал шею Белецкого. Внутренние шипы глубоко вонзились в тело, разорвав не только кожу, но и проходившие под ней главные артерии. В течение нескольких часов кровь струилась по телу Белецкого, насквозь пропитав его одежду и брошенную кем-то на пол соболью шубу. Его обескровленное лицо превратилось в восковую маску, с выпученными от нехватки воздуха глазами и вывалившимся изо рта языком. Шансов выжить у Белецкого не было.

– Что же с тобой случилось, Веня?..

Сиверский привстал на табуретку и слегка подрагивающей рукой прикрыл Белецкому веки. Целых пятьдесят лет дружбы связывало его с этим человеком. Пожалуй, ближе друга у него не было. Постояв несколько минут у его тела в полном молчании, Сиверский громко произнес: