Ей было не так сложно найти что-то подобное — в сладости ягод, рассветах и закатах, быстрой конной езде и всех тех местах, что захватывают своей красотой. Она слишком юная для вечности и прекрасно это осознающая.

Но верить в то, что со временем всё приедается, не хочется.

Дарклинг едва двигает плечом — призрак самого движения, не более.

— Есть, — отвечает он, сминая печаткой перстня сургуч, ставит рядом размашистую подпись. — Ты.

Он никогда не говорит о своих чувствах. Но Алина ловит их в крупицах, как и проявление эмоций — с ней он открывается чуть больше, чуть сильнее. Алина знает, что таится за этими дверьми, слышит царапанье когтей. Она всех этих монстров поимённо знает, как и то, что они искусают и вылижут ей все руки.

Александр глядит на неё искоса, когда Алина придвигается на ближний к нему угол, свешивая ноги.

Её пальцы ловят его за подбородок, поднимая, оглаживая кончиками по острой линии челюсти. Когда-нибудь она перестанет подмечать все эти мелочи в этой зачаровывающей её красоте.

— И всё же, — произносит Алина очень тихо, будто кто-то может нарушить равновесие между ними. Раздаётся тихий шорох: Александр откладывает перо.

И нечто, придавливающее Алину к столу, к самой земле, вновь появляется в его взгляде — чернотой вокруг кварца, выбивая дыхание.

Она кусает изнутри щёку, сдерживая улыбку, когда подносит алую ягоду к его губам. Обводит верхнюю и нижнюю, как иногда делает пальцами, прежде чем они размыкаются: Александр позволяет.

Позволяет накормить себя с рук.

— Вкусно?

Он не отвечает, медленно прожёвывая, будто смакуя каждую секунду.

Алина не может перестать смотреть ему в глаза и охает, когда горячее дыхание опаляет кончики пальцев вместе с дразнящим прикосновением языка.

Александр наклоняется, чтобы прижаться губами к основанию её запястья, сжать зубы на чувствительной коже — лаской и болью прошибая всё тело ударом молнии.

Алина почти стонет, когда его рука ложится на бедро — так дразняще выставленное в своей невинной обнажённости, ибо она не устаёт играть на чужих нервах, словно струнах, вытягивая жилы терпения.

Эта игра не надоест и спустя вечность, предназначенную им двоим.

— Нравится? — она переспрашивает глухо, не уверенная, что не расплавится от лёгких прикосновений пальцев, вырисовывающих на коже узоры. Они сменяются откровенной жадностью, от которой останутся следы.

— Ты нравишься больше, — отвечает Александр низко, гортанно. Голос садится, выдавая с головой, вместе с блеском в глазах.

— У тебя ведь были дела.

Фраза слетает с губ в губы, потому что Александр поднимается, нависает, заключая в ловушку между собой и столом. От него пахнет клубникой и морозом. Алина не знает, что захватывает дух больше. От воспоминания собственных пальцев, обхватываемых его губами, ласкаемых ими — становится жарко.

Александр с нарочитой нежностью убирает волосы от её шеи. Следующим движением он, очевидно, порвёт на ней платье и овладеет прямо на этом столе, на всех постановлениях, требованиях и просьбах.

Равка замолкает в своём извечном капризе, отступая перед жадностью двух бездн.

— Подождут, — отвечает Александр и целует. Ненасытно, властно, будто черпая недостаток воздуха — того, что заставляет шире раскрывать глаза и дышать, дышать жизнью.

Алина стонет ему в рот, обнимает и тянет ближе к себе. Ближе, в самые кости.

И осознаёт, что таится в этом взгляде, пригвождающем её из раза в раз к земле, словно пойманную бабочку, подстреленную птицу. Пойманную у самой земли.

Александр смотрит на неё так,

будто

ему всегда

будет мало.

========== iii. волны и скалы ==========

— Что ты хочешь знать?

Дарклинг глаза щурит, пока промозглый ветер безжалостно треплет и путает его волосы, швыряет стихию в лицо.

Алина тщательнее кутается в свой кафтан, поправляет капюшон, пока снаружи и внутри грохочут волны, разбиваемые о берег и собственные рёбра. Из раза в раз.

Но голос Дарклинга она слышит чётко.

Связь между ними крепнет с каждой войной; с каждым перемирием.

Алина привыкает к замкнутому кругу быстрее, чем хотела бы. И не может мыслить (дышать не может) иначе.

— Всё, — отвечает она, сжимая и разжимая промёрзшие ладони. Чёрные пески встречают их отнюдь не благодушно. Алине чудится, что сейчас из волн покажется неукротимый дух, чтобы поглотить, обглодать каждую косточку.

«Нет, — думает она. — Нет в мире силы, равной нам»

— Шестьсот лет долгий срок. А я почти тебя не знаю.

«Я тебя до корней волос выучила, каждый выдох и вдох, но этого мало. Мало, чтобы привязать; мало, чтобы сокрушить; мало, чтобы сберечь»

Дарклинг дёргает углом губ. Профиль у него точёный, вырезанный из вековых скал острыми гранями. Алине нравится им любоваться и почти резаться пальцами, губами о линию челюсти, как если бы он весь был обсидием — острым, рассекающим.

— Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо, — его руки находят её, сжимают запястья крепче, чем можно было бы при проявленной нежности? трепете? властности?

Алина никогда не знает, хочет ли он припасть к её пальцам в поцелуе или же их сломать.

Дарклинг никогда не делает второго.

Ему всегда хватает слов, дробящих на осколки. И не всегда их можно собрать.

Алина учится этому. Слишком быстро для способной ученицы. Слишком медленно для бессмертия.

— Но я расскажу тебе, — отвечает Дарклинг, пряча её замёрзшие руки под свой кафтан. Алина ощущает, как ровно бьётся его сердце, удар за ударом.

Ей хочется сжать пальцы, выдрать его, забрать себе и тут же — укрыть и сберечь. Оно только её.

И он, чудовище из чудовищ, принадлежит только ей.

С именем, со всем своим голодом и полуулыбками, которые Алина хочет запечатать прикосновением. Пылким и трепетным, призраком поцелуя.

Дарклинг успевает первым и шепчет прямо в губы: жарким обещанием.

— На это у нас есть вся вечность.

Она закольцовывается между ними, пока мир рождается; пока мир умирает в их войне, в их единении. В его имени, произнесённом на выдохе, клятвой — ненавистью и большим, чем может вынести мироздания ткань.

Волны разбиваются о берег и скалы, не касаясь их.

Комментарий к iii. волны и скалы

пост: https://vk.com/wall585133190_105

========== iv. ночь ==========

Постель отвратительно холодная. Алина кутается в простыни, поджимает заледеневшие ноги и шумно дышит, укрывшись по самый нос.

Не помогает.

Внутренне она знает, что причина в ином, но, повернувшись на другой бок, всё равно укоризненно смотрит на пустую половину кровати.

Тянется рукой, чтобы провести кончиками пальцев по холодной подушке, не смятой тяжестью чужой головы. Алина знает, что наволочка и пахнет отвратительной свежестью после стирки, потому что Александр не спит в этой постели с того момента, как она сбежала после их очередного, почти привычного разлада.

Комната кажется совсем чужой, пусть и окрашена их цветами, их общим знаком — она их. Но совершенно чужая.

Отсутствие Александра ночью после возвращения Алины не должно её внутренне царапать, но этот жест отдаёт какой-то гулкой обидой.

Вздохнув и сосчитав до десяти, она резко садится на кровати, свесив ноги.

Ночью дворец словно умирает: вместе со бдящей стражей, вездесущими фрейлинами, звонко стучащими каблуками служанками и звонкими голосами гришей. Эта тишина звенит сквозь стены, хотя Алина знает, что где-то на кухнях гремят тарелки.

Ей нравится бродить по дворцу ночью, заваривать совсем не по-королевски чай перед самым рассветом. Иногда среди плит и пустых кастрюль её находит Александр, чаще всего только вернувшийся. Без парада побед, поставивший очередной шрам своего триумфа на теле мира. Пахнущий гарью, пылью. Войной — нескончаемым витком.

Но сейчас путь Алины в разы короче — не через длинные галереи и раскинувшиеся волнами лестницы. Буквально в следующую дверь, ведущую в кабинет, что залит светом расставленных по всем поверхностям канделябров.