Свою пулю не слышишь…

***

Когда «сто тридцать первый» внезапно остановился на обочине при въезде в город, сжавшееся в унынии блеклое малюсенькое солнце уже наполовину утонуло в крышах даже самых низких домов. Вскоре оно, словно не желая впредь возвращаться в мир злых людей, и вовсе пропало.

Стемнело быстро, как и водится в этих неприветливых местах. Обычный вечер противной южной зимы. Уверенный в своей неотвратимости, он неспешно, будто справный хозяин укрывает на ночь грядки с огурцами, обволакивал земли северокавказской степи, навсегда прогоняя отсюда очередной скучный день да грозясь новой тревожной ночью.

Сколько ж их было? Дней? Вечеров? Ночей? Не счесть. В самом начале, получив повестку, полагал, семьсот тридцать, как и у большинства, рискнувших отправиться на срочную военную службу в российские вооружённые силы под самый занавес второго тысячелетия со Дня Рождения Спасителя.

Однако ж отдавать долг Родине пришлось гораздо меньше. И не знаю, радоваться ли?

Совладав с жалкими остатками напряжения, я приподнялся со скамейки и выглянул за высокий дощатый борт грузовика. Порывистый ветер без труда преодолев поднятый воротник бушлата, задорно свистнул в окоченевшие уши и дважды нахально плюнул в лицо невидимыми каплями ленивого дождичка. Да, только, как ни старался, спрятаться обратно не заставил. Я не из пугливых. Полторагода в горячей точке страны и треть из них в самом её эпицентре – Аргунском ущелье.

За мной с любопытством потянулись остальные бойцы. А что? Теперь не страшно. До границы ещё опасались и, не пуская плохие мысли, всё одно, ждали нападения. Но миновала пара часов, как проехали Моздок, где остались Камаз местного полка, тоже полный дембелей, да сопровождавший нас бэтээр, и на душе стало спокойнее.

Дома. Живые. Наконец-то.

Не выключая убаюкивающе тарахтящий двигатель, из кабины лихо выпрыгнул водитель. С силой хлопнув дверцей, он угодил ногами в небольшую лужицу и счастливо улыбнулся. Ей богу, дитя малое. Хлебом не корми, дай в грязь залезть. Одно слово – Руль. Так мы обзывали всех шоферов своей части. Просто, легко и незатейливо.

Не менее забавно, чем прозвище, выглядела на худом, невысокого роста парнишке и новенькая, на размер ему больше, камуфлированная форма. Широкие штанины с безжалостно споротыми из-за их несуразности боковыми карманами, солдатик с шиком заправил в стоптанные, грязные доверху, берцы. Под распахнутым промасленным бушлатом виднелся не выцветший ещё китель, собранный сзади под ремень. Складочка к складочке. Довершала портрет защитника Родины напяленная на затылок смятая, испохабленная нескончаемыми дождями, шапка с облупившейся кокардой «крабом» – советской звездой в венке, и коротенький светлый чубчик из-под неё. Такие чубчики носили все в полку. И шапки.

В армии закон прост – безобразно, но однообразно.

Однако новым обмундированием могли похвастать лишь штабные да складские. Ну, и, само собой, водилы, которые доставляли всё это барахло из пункта постоянной дислокации полка в России в пункт временной – в чеченских горах. Грех комплект не стащить. Что же за солдат такой, коли о себе не позаботится?

Э-эх, обувь новую давали бы ещё. Да жаль, по форме одежды нам, пехоте, презрительно обзываемой мабутой всеми, кто хоть самую малость принадлежит к элитным частям, положены сапоги. Тяжёлая, нелюбимая солдатнёй, обувь, будто назло, никогда и нигде не приходит в негодность с постоянством обычного камуфляжа. А вот модные, удобные берцы пойди-ка, прошарь. И коли уж свезло, то о других и мечтать забудь, радуйся тем, что имеешь да храни их строже государственной тайны. Иначе снова кирзачи, слишком уж портящие внешний вид бравого бойца, прошедшего горнило войны. У меня вот берцы есть. Не новые, но всяко лучше, чем у Руля.

Я – дембель!

– Так с войны машина пришла, – важно, будто вернулся не из Чечни, а из-под Прохоровки, внушал водитель скучающему гаишнику.

– Номер забрызган, не видно, что военные, – сделал замечание инспектор.

– Так там грязи во, по горло, потому машина и чумазая, – самозабвенно продолжал Руль убеждать мента, не обращая внимания на нас, довольно улыбающихся. – Там же быром надо, быром, а то подстрелят. Гляньте, все борта разбиты, деланы – переделаны сто раз. И бронники, во, бронники на дверях, видите? Просто так что ли? С войны машина. За месяц туда – сюда по семь – девять раз. То форму, то хавку, то боеприпасы, то личный состав. И письма с посылками пацанам, а то дембелей везу…

– Ладно, езжай, дембель, – добродушно ухмыльнулся страж разбитых дорог, мельком взглянув на нас и, небрежно приложив правую руку к фуражке да поправив ремень автомата на плече, побрёл к патрульному автомобилю.

– Так я не дембель ещё, товарищ лейтенант! – задорно прокричал водитель вдогонку менту. – Мне весной только! И то если день за два зачтут! У меня призыв осенний, всего год лямку тяну!

Гаишники Руля не слушали.

Зато меня призвали в мае, и уволиться в запас я тоже должен был в мае. Хотя, нет. Как раз, в июне. Из-за сидения на полковой гауптвахте. Но приключилась война и домой я еду на полгода раньше. Надо же, какой затейницей бывает судьба солдатская.

Из кабины кое-как вывалился Есаулов – старший нашей группы, заместитель командира второй мотострелковой роты по воспитательной работе. Ежели по старинке, на советский манер, то политрук иль замполит. Суть неизменна.

Шакал, как мы, солдаты-срочники, обзывали любого офицера, невзирая на истинные характеристики некоторых уважаемых бойцами, облокотился на массивное крыло военной машины и, похоже, совсем ничего не соображал. Он также был в видавших виды берцах да новеньких офицерской шапке с портупеей, туго опоясавшей бушлат, как и у каждого из нас. Из-за широкого ворота не было видно точного количества звёздочек, и, если не знать определённо, то капитана ненароком можно понизить аж до лейтенанта, а полковника на строчку ниже.

– Опоздали, товарищ старший лейтенант, лезайте обратно. Рядовой Алейников в одиночку победил противника, – не прикладывая руку к виску, но с серьёзным выражением лица доложил водитель и первым запрыгнул на своё место.

Глядя, как офицер, покачиваясь из стороны в сторону, смотрит по сторонам да часто, и оттого смешно, моргает, мы захохотали. Всё, расслабились.

– Ты не военная инспекция! Не имеешь права! – выкрикнул пьяный старлей в пустоту, будучи абсолютно уверен, инспекторы в патрульной машине внимают ему.

Искреннее возмущение офицера запуталось в словах с оборванными окончаниями, и он замолчал, но с упрямым желанием, доказать, у него ещё есть что сказать мусорам – крысам тыловым.

– Сссуки, – с бессильной злобой в голосе прошипел замполит, и мы засмеялись ещё громче.

Не в силах понять, кому это поблизости столь весело живётся, Есаулов бестолково завертел головой. Окончательно растеряв ориентиры, он попробовал закурить, неловко переступил с ноги на ногу, поскользнулся и шлёпнулся в придорожную слякоть. Первым к офицеру ринулся Руль, оставив распахнутой дверцу:

– Что ж вы так неаккуратно, товарищ старший лейтенант, – посетовал водитель, тщётно пытаясь поднять пьяного, и мне, сидевшему с краю, пришлось выпрыгивать из кузова да помогать.

За мной, громко выругавшись на родном языке, поспешил Татарин, и втроём мы сноровисто управились с офицером, горланящим солдатскую песню:

– А над Шали звёзды таят в лучах зари, ты только маме, что я в Чечне не говори…

Накушаться, да так, что и слова не вымолвить, старший лейтенант Есаулов изволили-с в Моздоке, как только пришло понимание, ребятишек из Пластилиновой Республики целехонькими вывез.