Сергей Чекмаев

СОН - ХУДШЕЕ ЛЕКАРСТВО

Завтра кто-то утром в постели поймет, что болен неизлечимо...

"Следи за собой"

"Кино"

Доктор суетливо перебирал разложенные на столе результаты анализов. Изредка стрелял по Стефу взглядом, потом снова опускал глаза. Будто стыдился чего-то. Может, просто устал - тяжело целый день пропускать через себя боль, надежды и сломанные судьбы за нищенскую зарплату, которую только полгода как начали вовремя выплачивать.

- Вот что, Степан Ильич, - доктор закончил свой пасьянс, направления и выписки легли в нужном порядке. - Боюсь, то, что я сейчас Вам скажу, вряд ли можно отнести к хорошим новостям.

- Что, так плохо? Пора место на кладбище выбирать?

Стеф, в общем, давно был к чему-то такому готов. Но все равно по спине побежал холодок, а голос, несмотря на всю браваду, предательски дрогнул.

Доктор сгорбился, как-то незаметно постарел лицом, выдавил:

- Реакция положительная. Диагноз подтвержден: саркома Спэнбауэра, вторая стадия.

- Это не диагноз, доктор, это приговор. Она же неизлечима, если я правильно помню!

- Да. Саркому Спэнбауэра лечить мы пока не умеем. Никто не умеет.

- И никакого выхода? Лекарства какие-нибудь, новые непроверенные способы лечения, западные клиники, наконец!! Что, ничего такого нет!?

- Нет. Ничего... Простите, Степан Иль...

Стеф обхватил голову руками, с силой втянул в себя воздух.

"Да возьми же себя в руки! Мужик ты или нет!! Будто ты этого не ждал?"

В кабинете повисло молчание. Доктор с испугом и сожалением смотрел на собеседника, Стеф молчал. Когда он заговорил, голос его прозвучал глухо:

- И... сколько мне осталось?

Доктор смешался, помедлил с ответом.

- Сколько, доктор!? Скажите правду...

- До третьей стадии - месяца три, а там...

- Знаю. Смотрел передачу. Еще пару недель на морфинах, а лучше сразу эвтаназия из милосердия...

Снова помолчали.

- И все же один очень небольшой шансик есть...

- Какой? - вскинулся Стеф.

- Маленький. Ничтожный. Вы про гибернацию слышали?

- Анабиоз?

- Да. Только это слово не совсем верно, его только журналисты используют, гибернация - термин более точный. Медицина научилась искусственно замедлять жизненные процессы, создавать нечто вроде тех изменений, что происходят в организме, например, медведей во время спячки.

- Вы предлагает мне лечь в спячку?

- Да, предлагаю. В нашей клинике проводится эксперимент, - доктор невесело усмехнулся, - Минздрав подсуетился. На шприцы еле-еле средств хватает, а они... В общем, закуплено шесть установок, уже три успешных погружения - мы так называем. Сейчас максимально доступный для нас срок двадцать, максимум тридцать лет. За это время способ лечения С-саркомы точно будет найден. Оптимисты говорят про десять-двенадцать лет, но что-то плохо верится. Я не требую от Вас мгновенного решения. Поезжайте домой, подумайте, посоветуйтесь с родными. А потом дадите ответ.

Хорошо?

Когда Стеф вернулся из Онкоцентра, Лины еще не было. Правильно, у нее сессия через месяц, голова забита зачетами и семинарами. Он специально не сказал про сегодняшнюю консультацию, боялся, что она плюнет на расписание, обязательно захочет поехать вместе с ним. Придется отговаривать, будут слезы и обвинения - опять ссора. Их и так слишком много за последнее время.

Ну, уж нет. Приговор он узнал, с гибернацией решать тоже придется одному. Двадцать лет, значит... Срок немалый. Линка сейчас на четырнадцать лет моложе, значит, будет на шесть лет старше. Да и дождется ли?

"Ну, вот что!" - Стеф яростно мотнул головой. - "Чтобы ты не решил, а на Линку это не вешай.

Хочешь стать замороженным бифштексом в холодильнике - вперед, только девочку в это впутывать незачем. Двадцать лет жизни, самого ее расцвета, псу под хвост, двадцать лет ходить в старых девах, ждать труса, которому смелости не хватило вовремя умереть! Не-ет, так дело не пойдет".

Стеф был готов ответить доктору согласием. Умирать не хочется никому, а тут все же какойникакой шанс. Но Лину придется отпустить, отрезать по живому. За двадцать-то лет жизнь у нее сто раз успеет наладиться, лучше прежней. Сделаем так...

Он, боясь передумать, цепко схватился за телефон. Хрупкая пластмасса жалобно скрипела, когда Стеф остервенело жал на кнопки.

- Алло. Онкоцентр? Будьте добры доктора Рыльцова...

Музыка. Бесконечно раздражающая мелодия - гимн эпохи офисных АТС.

- Доктор Рыльцов? Это Степан Калитниченко говорит. Здравствуйте. Да, я согласен. Угу. Хоть завтра. Только у меня будет одно условие...

Когда позвонили из Онкоцентра, и усталый безликий голос с намеком на сожаление сказал ей, что Степан Калитниченко скончался сегодня в шесть утра, Лина еще не верила. Не верила, когда официально сообщили результаты вскрытия, не верила даже у порога морга, в кругу мрачных и притихших Стефовых сослуживцев, нервно смоливших одну сигарету за другой. Даже когда в Зале Прощаний крематория заиграла траурная музыка, и закрытый черный лакированный ящик - в открытом гробу хоронить не дали, С-саркома в последней стадии человека не красит, - нелепо взмахнув пурпурной обивкой, медленно и торжественно уполз в бездонное нутро, она еще не поверила до конца.

Лишь дома, среди знакомых вещей, ЕГО вещей, она вдруг отчетливо поняла, что Стеф больше не войдет в комнату своим удивительно широким шагом, не подхватит ее на руки, заставив взвизгнуть от неожиданности, никогда больше не прогромыхает с порога его веселый бас...

- Ну, Линка-былинка, что у нас плохого?

Всего этого больше не будет. И только теперь Лина разрыдалась.

Месяц прошел как в тумане. Она продолжала ходить в институт, даже умудрилась успешно сдать сессию, но как-будто это все делала не она, кто-то другой, а настоящая Лина лишь смотрела со стороны незаинтересованным взглядом. Изредка звонили друзья Стефа, тактично спрашивали о делах, она отвечала... нормально, предлагали помощь, Лина благодарила и отказывалась. На сорок дней собралось человек двадцать, почти все, много вспоминали, пили за Стефа, но Лина сидела недвижимой каменной статуей, почти ни с кем не разговаривала и они, понимая ее состояние, как-то тихо и незаметно разошлись.

Наутро сквозь купленный двойной дозой феназепама крепкий сон прорвалась длинная телефонная трель.

- ...Алло? - прошептала в трубку Лина, надеясь, что это ошибка.

- Лина? Привет, это Костик.

Близкий друг Стефа, в школе еще за одной партой сидели.

- Костик... Что-то случилось?

- Случилось. Не могу видеть, как ты мучаешься. Можно мне сейчас к тебе приехать? Есть разговор.

Лина слушала Костика и не верила. Стеф... жив! Лежит в анабиозе, а она похоронила пустой гроб?

Господи, спасибо Тебе!

- Но почему!?

- Видишь ли... Он не хотел вешать на тебя эти двадцать лет. Говорил, что нечестно заставлять тебя ждать. Тебе сейчас девятнадцать?

- Да...

- А будет тридцать девять. Самые лучшие годы, как он сказал, псу под хвост. Не могу, говорит.

Лина почти не слушала. Бог мой, Стеф, какой же ты дурак! Благородный, честный дурак. Хотелось надавать ему пощечин и немедленно расплакаться на плече. Он жив! ЖИВ!!

И все же. Двадцать лет...

- Подожди, подожди, - Лина вдруг вскочила с дивана, оборвав Костика на полуслове, - есть же другой выход.

Она разворошила кипу газет на журнальном столике, отбрасывая в сторону ненужные.

- Где-то здесь это было... Сейчас... сейчас. А! Вот оно! Читай!

Лина с победным видом сунула Костику в руки какую-то рекламную газетку.

"Клиника коммерческой гибернации "Морфей". Путешествие в будущее. 100% успеха. Наша технология Вас не подведет".

Еще три месяца пролетели мимо. Лина лихорадочно искала деньги, коммерческий анабиоз стоил недешево. Кое-чем помог Костик, за проданную квартиру отвалили немало, удачно ушла и мебель.