Предкам нашим, создавшим Великую Россию,

с благодарностью и восхищением посвящается.

В середине 17 века Русь была уже в Забайкалье. Основав в1648 году на реке Лене Якутск казаки и землепроходцы сделали его базой для освоения Восточной Сибири а затем и Дальнего Востока. Извечная мечта о «краях богоизбранных», где нет «ереси и злобы», ненависти и воровства», а есть «одна доброта, справедливость да любовь в сердце» влекли сюда все новых и новых людей, разных по своему положению, происхождению, вере, но единых только в своей авантюристической мечте о лучшей доле. К берегам Охотского моря, на Амур, Чукотку, Камчатку выходят первые отряды землепроходцев, начинается хозяйственное освоение края.

В 1822 году по указу Александра 1 «О преобразовании Сибирских губерний по новому учреждению» образуется Восточно-Сибирское генерал-губернаторство, в состав которого вошли все эти территории, а также дальневосточные владения России на североамериканском континенте – Аляска и Алеутские острова. Вскоре вопрос укрепления и охраны дальневосточных рубежей стал насущным. Флот же, столь необходимый для этого, нуждался в незамерзающих гаванях, и русское правительство обратило внимание на бухту, расположенную в Уссурийском крае и удивительно напоминающую своей конфигурацией знаменитую бухту Константинополя, и поэтому и получившую такое же название – Золотой Рог. Здесь и был заложен в 1860 году новый форт Владивосток.

Выбор оказался удачным. Он отвечал всем требованиям: достаточной акваторией, возможностью круглогодичного базирования и защищенностью от господствующих ветров. Кроме этого бухта была закрыта со стороны моря, что делало ее защищенной от артобстрела с кораблей возможного противника. С момента появления русских на берегах Тихого океана и образования Семеном Шелковниковым Охотска к этому времени прошло уже более двухсот лет. Россия состоялась как колоссальная империя, раскинувшаяся от Тихого океана до западных границ, пролегших где-то далеко за Варшавой.

1862 год. Из столицы империи через всю огромность страны во Владивосток прибыла депеша, которую и вручил комендант форта полковнику Колесову.

– Уважаемый Василий Андреевич, – торжественно начал он, – позвольте поздравить Вас…

Но Колесов досадливо отмахнулся, пробежал взглядом текст и молча отошел к окну, выходящему на залив. Известие касалось отставки, которая вышла не только вследствие его настоятельной просьбы, но положена была ему и по возрасту. Двенадцатилетним мальчишкой он был зачислен в кадетский Михайловский корпус, затем служба в армейских частях на различных артиллерийских должностях, и вот уже 12 лет он в Восточной Сибири и Дальнем Востоке исправляет должность инспектора артиллерии. По мере того как губернатор Восточной Сибири Муравьев граф Амурский фиксировал документально прохождение границ в переговорах с китайцами, Колесов крепил посты, разбросанные по этой границе и побережью, пушками там, где это диктовалось необходимостью. И такая предусмотрительность принесла в лихую годину свои плоды.

Глядя на бесполезные потуги океанского шторма как-то уж значительно раскачать водную серость залива Василий Андреевич испытывал двоякие чувства: с одной стороны он добился того, чего хотел, с другой – жалко было хотя и неустроенной, но устоявшейся жизни, жалко было расставаться с сослуживцами, а в общем-той доли, которая высокопарно могла определяться как служение Отчизне, но без которой он себя уже не мыслил. Столь редкие за время службы отпуска он по большей части проводил в поместьях товарищей и то в молодых годах, когда служил в Европейской части; семьи не имел да никогда и не стремился к ее созданию. Все ему замещала служба, служба усердная и многолетняя.

Когда-то батюшка его , да будет земля ему пухом, отставной майор, получил после взятия турецкой крепости Анапа довольно значительный земельный надел под этой крепостью, примыкавший с юго-востока к крепостным стенам, вышел в отставку и остаток жизни провел в хозяйственных заботах, пытаясь выжать как можно больше из определенно каменистой земли. Насколько ему в этом сопутствовала удача Василий Андреевич даже толком и не знал, так как в поместье родителей бывал дважды: сразу после выпуска в офицеры и второй – как-то по дороге на Кавказ. Тогда еще живы были родители, но сейчас их давно уже нет на белом свете, а поместье сдано двоюродным братом в аренду, частью которой Колесов и пользовался, благодаря регулярным переводам брата. Вот и получалось, что возвращаться ему предстояло в края, о которых он имел уже довольно смутные воспоминания.

Как бы понимая переживания полковника комендант, будучи моложе годами и находясь в меньших чинах, тактично помолчал, а затем осторожно проинформировал

–Василий Андреевич, послезавтра случится оказия – отправляем в Хабаровку пустой обоз. Не соблаговолите ли возглавить, хотя уже и не являетесь состоящим на воинской службе.

Колесов какое-то время еще смотрел в окно, находясь во власти своих дум, потом повернулся:

– Ну что ж, раз такое дело, и оказия подвернулась, я согласен и прошу господ офицеров посетить мой дом завтра часа в три пополудни для прощания.

– Непременно будем все, господин полковник! – отрапортовал комендант.

Берегом залива Колесов направился домой – небольшую избу, срубленную солдатами – плотниками недалеко от берега, на возвышенности, дабы избежать подтоплений, которые здесь случались довольно часто и являлись следствием почти моментального вспучивания во время дождей реки Раздольной и других мелких ручьев и речушек, впадающих в залив Петра Великого.

Залив, где находилась бухта Золотой Рог, когда-то открытый англичанином Лаперузом (хотя туземцы, населяющие берега залива, утверждали, что задолго до прихода английского корабля здесь появлялись бородатые казаки-землепроходцы) и названный им залив королевы Виктории вскоре был переименован и получил имя первого русского императора.

Владивосток только начинался: там, сям были разбросаны деревянные почерневшие от дождей и ветра строения, служившие жильем, пакгаузами, мастерскими; кое-где топорщились над водой деревянные причалы; на рейде стояли несколько кораблей, еще с парусным вооружением. Все это на фоне небольших сопок, покрытых редколесьем, в ненастные дни выглядело хмуро и неуютно, и Колесову иногда казалось, что он уже никогда отсюда не уедет и только здесь придется скоротать свои последние года. Но такие ощущения приходили редко: за службой некогда было ни думать, не ощущать ничего другого кроме службы.

Войдя в сени Василий Андреевич крикнул:

– Степка!

Из комнаты выглянул слуга Колесова, мужчина лет сорока, находившийся у него в услужении более двадцати лет и приставленный к нему еще родителями.

– Степан Акимыч, – продолжил Колесов на вопросительный взгляд Степана (обращения – Степка, Степан, Степан Акимыч – соответствовали различным настроениям Колесова: веселому, раздражительному и желанию максимально привлечь внимание ),-Ну вот ,брат, выслужили мы с тобой полный срок и вышла нам чистая отставка. Так что укладывай пожитки и собирайся в дорогу дальнюю.

–И куды ж на сей раз ,Василь Андреич?

–Ты что глух стал или не понял ?Отставка, подчистую, едем домой, в Анапу.

–Господи! Батюшка Василь Андреевич! Да неужто правда, неужто родную сторонушку сподобит господь через столько лет увидать ,-Степан неистово закрестился и на глаза ему навернулись слезы.

В день отъезда, поутру, Колесов, собранный по дорожному, вышел из избы в сопровождении офицеров, кои пришли проститься с уважаемым всеми полковником, а заодно и выпить шампанского или чарку водки, что после вчерашней пирушки, посвященной проводам, было вовсе не лишним.

Стояла уже осень. Разыгравшееся накануне ненастье улеглось, ночью приморозило, воздух был свеж и чист так, что сопки, одетые в желтое, смотрелись отчетливо и ярко. Чемоданы и баулы были уже уложены в возок, на котором с вожжами на коленях сидел солдат-возчик. Выслушав напутствия провожающих и выпив по -русскому обычаю «на посошок», Колесов хотел было уже садиться в возок, но тут обнаружил отсутствие Степана. Принялись искать и звать его, но прошло несколько минут, прежде чем он появился из-за угла пакгауза и, запыхавшись, подбежал к телеге.