Иссохшие и почерневшие под прямыми солнечными лучами мертвецы густо устилали искалеченными телами огромную желтую пустыню от одной багровой линии горизонта до другой. Некоторые из них, уже почти полностью занесенные холмами едкого песка, изредка напоминали о себе короткой судорогой руки или ноги, у кого они оставались, или лихорадочным встряхиванием разрубленной или проломленной головы.

Он тяжело шагал вслед за ядовитым африканским солнцем на запад по раскаленным до лимонного блеска барханам, постоянно спотыкаясь и проваливаясь в обжигающий песок. Его больше не пугали шевелящиеся мертвецы. Теперь он знал, что в этой проклятой пустыне бывает всякое, и совсем скоро они перестанут обращать на него внимание, все стихнет и станет на свои места. И тогда можно будет спокойно продолжать свой и без того нелегкий путь.

Оборачивался он редко, но всегда с одной только целью – проследить насколько ровной была полоса из его следов от одного бархана к другому, чтобы не сбиться с пути. Он очень устал, последние силы быстро покидали его, и во рту начал проступать сухой металлический привкус крови. Когда один из мертвецов схватил его за ногу, и он беспомощно рухнул на песок рядом с ним, свинцовое изнеможение окончательно сковало ослабевшее тело, и он больше не смог подняться.

Неизвестно откуда появившаяся Смерть попыталась выковырнуть зазубренной косой из его груди душу. Ей это не удалось, и она удалилась, удовлетворившись израненным сердцем неизвестного тяжелораненого солдата всеми забытой войны, который, тем не менее, не дался без боя и, затравленно сопротивляясь, даже несколько раз оторвал ей голову.

Когда Смерть скрылась за горизонтом, он заметил в песчаной пурге маленькую светлую фигуру и вцепился в нее осоловевшим взглядом. Она быстро приближалась, и по мере приближения ее черты становились яснее и четче. Казалось, даже беспощадный удушливый зной сторонился ее красоты и свежести. Ее губы, алые, как воспаленный пустынный закат, не ссохлись, и лицо не обветрилось. Даже походка оставалась ровной и неторопливой, несмотря на бесконечные расстояния, которые ей, по всей вероятности, пришлось преодолеть – бесплодные седые пески раскинулись на тысячи миль вокруг.

Она шла, как будто намеренно не замечая его, умирающего. Он собрал последние силы, встал и бросился вслед за ней.

– Подождите, – сдавленно прохрипел он сиплым задушенным голосом. – Кто Вы? И почему здесь?

– Я твоя Судьба, – ответила она вроде бы равнодушно, но с едва заметным удивлением его неосведомленности. – Не обращай на меня внимания, иди своей дорогой.

– Но разве у нас не одна дорога?! – с изумлением спросил он.

– Все зависит только от тебя. Выбирай.

От девушки тянуло сладостной морской прохладой и утренней свежестью. Как только он подошел к ней, во рту его исчезло столь ненавистное в пустыне чувство жажды, утомленное лицо его оживилось бодростью. Он не захотел уходить от нее, и они продолжили путь вместе.

Через несколько дней на спуске с очередной высокой дюны, невероятно горячей даже для этих мест, полуистлевший морщинистый мертвец, поднявшийся из песка с огромным ножом в руке, ударил им в грудь Судьбу, и зарылся обратно также быстро, как и вылез. Она смиренно приняла удар, не вскрикнув и даже не застонав. Ее тело плавно осело ему на руки. Горячая кровь отчаянно пульсирующими фонтанами выплескивалась на раскаленный песок и запекалась на нем широкими багровыми каплями.

Умирая на руках своего хозяина, Судьба сдавленно прошептала:

– Мне нужна твоя жизнь. Отдай мне ее, пожалуйста.

Она говорила все быстрее и все слабее. Ее руки все нетерпеливее перебирали складки и рукава его одежды. Ее лицо бледнело с каждой секундой. Он испугался. Бросив девушку на песке, он побежал прочь, как и прежде, спотыкаясь и разбивая в кровь локти и колени. Усталость вновь начала одолевать его, в горле пересохло, во рту снова появился противный привкус крови.

Преодолев несколько сот метров, он по обыкновению обернулся, чтобы посмотреть на линию своих следов и выровнять направление пути. Древняя старуха, уже, по-видимому, немало времени преследовавшая его, уперлась в него колючим огненным взглядом.

– Кто вы? – дрогнувшим голосом спросил он.

– Ты оставил меня умирать на песке? Почему?

– Моя Судьба? Ты же мертва! Я сам видел.

– Разве может судьба умереть, пока жив ее хозяин? Я всего-навсего просила разделить на двоих твою жизнь, чтобы успеть дать тебе все, что ты должен был получить прежде, чем за тобой вернется Смерть. Но ты сделал свой выбор. И теперь у нас точно одна дорога. Как ты этого и хотел.

Она вцепилась костлявой рукой в его плечо. Длинные когти, выросшие в одно мгновение на ее тощих узловатых пальцах, проткнули нагретую палящим солнцем кожу и намертво вцепились во вздрогнувшую в последней агонии плоть. Ручьи алой крови густо обагрили его грязную потную одежду и широкими длинными струями потекли на песок. От разрывающей сердце боли, сжавшей глотку дикой судорогой, он не смог даже простонать. В последний миг своей жизни он подумал лишь о том, что, пытаясь сохранить жизнь и предав свою судьбу, он потерял не только и то, и другое, но и еще что-то намного более ценное…

11 октября 2000 г.

г. Новороссийск

Сентябрь кровавого сорок второго года ворвался в Новороссийск на квадратных короткодулых немецких танках. Черные фашистские машины бешено рвались в центр города. Красноармейцы, оттесненные в район Октябрьской площади, отчаянно цеплялись за каждую пядь родной земли, но силы, к горькому сожалению, были неравными. Пять отборных немецких дивизий, при поддержке еще двух румынских, плотно смыкали кольцо окружения вокруг Цемесской бухты.

На Октябрьской площади вокруг старинной башни из серого известняка ощетинились пулеметами окопы, сгорбленно приподнялись над посеревшей от копоти и сажи землей блиндажи и дзоты. Когда фрицы стали давить и красноармейцам потребовалась господствующая высота, семье Новицких, для которых с довоенного времени первый этаж башни служил жилищем, пришлось перебраться в другое место, а башню заняли матросы.

До войны Новицкие жили в одной из донских станиц. Однажды ночью они проснулись от громкого детского плача, донесшегося из-за входной двери. На крыльце в деревянном корытце, укутанный в ворох одеял, лежал ребенок. Когда открылась дверь и в светлом прямоугольнике появились люди, он прекратил плакать, весело рассмеялся и потянулся к будущим родителям пухлыми ручонками.

Официально Новицкие усыновили смуглого и светловолосого Витю (так назвали ребенка) со слегка раскосыми глазами только осенью тридцать седьмого, когда переехали в Новороссийск. Год рождения записали 1930-й (не исключено, что ошиблись), а день рождения отмечали 9 сентября. Отец устроился на работу в Управление морского порта, а незадолго до этого семья получила квартиру – в той самой трехэтажной башне на Октябрьской площади.

Вите очень понравился Новороссийск. Он часто ходил на работу к отцу смотреть с пристани на корабли. Или забирался на какую-нибудь крышу, с которой был хорошо виден порт. Потом уговорил мать купить ему на рынке тельняшку. Купили. Правда, она оказалась немного велика, но что поделаешь – меньше не было, зато на вырост.

Многометровый памятник героям Гражданской войны с красной каменной звездой в основании был виден прямо из витькиного окна. Об этой войне Витя знал очень много. Ему о ней рассказывал отец, который участвовал в ней.

Утром 20 июня сорок первого года Витя по обыкновению сидел на одной из крыш и сверкающими от любопытства глазами провожал вереницу иностранных кораблей, покидающих Цемесскую бухту. Рядом с ним слащаво растянулся на солнышке младший брат Славка, широко разбросав в стороны ноги и подперев кулаками подбородок.