Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Читатель мог бы задуматься и над судьбой Бертальды, виновной по сути дела лишь в том, что она, обыкновенное дитя человеческое, оказалась втянута в суровую игру стихийных сил. Но, как истовый романтик, сосредоточенный на идеальном, Фуке не дает нам почувствовать трагедию заурядности. В раннем немецком романтизме заурядное просто не было предметом изображения. Только позднеромантический, гофмановский охват реального мира включит в себя показ переживаний и заурядного существа либо в окраске злой иронии, либо в тоне грустного признания его притязаний на полноту земной жизни; во всех случаях изображение будет лишено проникновенности.

Если же вернуться к оценке "Ундины" великим Гете, можно предположить, что поэту, написавшему за два года до ее появления роман "Избирательное сродство", а за три года до рождения ее автора - "Страдания юного Вертера", не хватало здесь многогранности жизненных сложностей, многообразия чувствующих душ. Проблема любви была для пего столь же неисчерпаема, как и проблема природы. Фуке же лишь наметил разные уровни человеческого чувства, предоставив читателю более догадываться, чем увидеть.

Тончайшие узоры человеческой психологии разбросаны по всей сказочной ткани повести. XX век, далеко ушедший в своем мировоззрении от романтизма, ценит в сюжете "Ундины" прежде всего психологическую правдивость. Современный исследователь Фуке возмущается Пфейффером, акцептировавшим натурфилософскую основу и средневековые источники произведения, и считает, что оно - просто непросто "явная исповедь в творчестве" {Schmidt A. Op. cit. S. 186.}.

Но в XX веке повесть Фуке была воспринята и глубже - как миф, отражающий и цельность природы, и обособленность от нее человеческого мира, строгое разграничение сфер, из которых каждая имеет свою законченность. Все это новая эпоха осветила по-новому. Потому весь романтический драматизм сюжета, построенный на столкновении идеального и реального, кажется сплошной гармонией по контрасту о тем, как он преломился в пьесе Жана Жироду.

У Жироду нет идеального начала ни в одной из сфер. Здесь человек сильнее, чем природа, потому что он сумел внести в нее хаос своего бытия. Природа уже лишена пугающего величия, она, сопротивляясь человеку, освоила его средства: хитрость, бесстыдство, ложь (вспомним, как являются к рыцарю русалки, чтобы не допустить его соединения с Ундиной). В отличие от героини Фуке Ундина Жироду воюет за свое счастье и оказывается гораздо активнее и ожесточеннее Берты; не менее, чем ее сопернице, ей присущи мелочность и коварство. Внести в мир людей справедливость, логику сердца она пытается способами, выработанными этим самым миром. Нелепые диссонансы, возникшие в человеческом обществе, вырываются за его пределы, приобретают вселенский, космический характер. Жироду выражает это словами: "Он (человек. - Д. Ч.) начал обгладывать всеобщую душу".

У Фуке природа избирательна - Ундина повстречалась достойнейшему из рыцарей. У Жироду тот, кого она выделяет, Ганс фон Витгенштейн цу Виттгенштейн, - ничтожество рядом с истинным рыцарем Бертраном, способным по достоинству оценить чудо. "Человеческие души, вбирающие в себя все времена года, весь ветер, всю любовь... встречаются ужасающе редко", но, найдя такую душу, Бертрана, Ундина лишь использует ее, чтобы спасти рыцаря "самого глупого" - своего Ганса. От замысла Фуке сохранилось только одно: логика любви; здесь в вихре всеобщего безрассудства она торжествует, выделяясь, как нить, способная вывести из лабиринта.

Жироду вместил в свое произведение много проблем, не связанных с основной сюжетион линией, но там, где он отталкивается от миропонимания создателя "Ундины", мы видим, как трагически сместилось по сравнению с романтической эпохой устоявшееся соизмерение естественного и окультуренного, примитивного и очеловеченного, соотношение добра и зла. У Жироду изображение всего этого столь же опрокинутое, как и у других авторов нашего взбудораженного столетия, которые кладут в основу своего произведения какой-либо миф.

И это тоже подтверждает художественную правду создания Фуке. Воздавая по заслугам великому стихотворному переводу В. А. Жуковского, нельзя не заметить, что русская "Ундина" - более совершенная безупречно поэтическая сказка, а немецкий прозаический оригинал, пусть не доведенный его создателем до совершенства, более жизненная история.

12
{"b":"73748","o":1}