Проснулся, загнав Нину Леонидовну - так она предпочитала представляться при знакомстве - в угол сознания; и с полной уверенностью, что во вчерашней открытке речь шла именно о детском празднике. А цветы? Не знают учёные, что любой в театре подхалтурить возьмётся, и без пышных цветочных прелюдий. Позавтракал, уже в десять утра набирал номер:
- Петров Александр Викторович? Я по поводу утренника... Как какого? Мне записку передали... Я артист... да, из театра... Не утренник? А что тогда?
Чего хотели физики из телефонного разговора уловить не удалось, но точно не завываний перед детьми. Доктор наук только повторил про сольное выступление, и про один раз. Вадим свалил свою непонятливость на вечерний коньяк - выпивал он редко и совсем небольшой дозой крепкого легко вышибался из колеи. Договорились встретиться-обсудить сегодня же, тем более, что ни репетиций, ни спектаклей с его участием в театре не назначено, даже и несмотря на вирусный дефицит актёров.
Кабинет оказался завален чем попало, на столе светилось сразу несколько экранов, а по полкам, вперемешку с книгами и бумагами, пылились, непонятные выпускнику театрального училища, приборы. Сзади, там, где у чиновников располагается портрет ныне-царствующего президента, висела репродукция известной картины "Иван Грозный убивает своего сына". Репродукция была большая, но не очень качественная, к тому же совсем не гармонировала с окружающей свалкой книг и оборудования.
Сам Петров оказался молодым доброжелательным парнем. Причём, настолько располагающим, что через несколько минут они говорили на ты, почти как старые друзья. Бывают такие люди - встречаешь впервые, и сразу испытываешь симпатию, родство душ какое-то, что ли.
- Смотри, Вадим, - объяснял Саша, - мы здесь проблемами времени занимаемся. Герберта Уэллса с детства помнишь?
- Я его наизусть почти помню, - похвастался Вадим. - Я много чего наизусть повторить могу. Ты про машину времени?
- Про неё. Так вот, мы её построили.
- Не верю, - голосом Смоктуновского прокомментировал Вадим, - Я ведь не только Уэллса помню, но и Брэдбери тоже. Эффект бабочки - ты, Саша, в прошлое одной ногой, а будущее уже поменялось и никакой ты не родился. Парадокс, замкнутый круг.
- Ну да, да, - отмахнулся доктор физико-математических наук Петров. - Прошлое нашего мира изменить нельзя, только подглядывать. Но не один же наш мир, не уникальный.
Развить мысль он не успел, боковой экран замигал и кто-то, видимо начальственный, скучно произнёс: - Петров, зайди ко мне прямо сейчас.
- Извини, - Саша встал из-за стола, наклонился, постучал пальцами по панели. - Вот у меня запись, посмотри пока делать нечего. Сможешь сыграть на том языке?
Махнув ткнув рукой в сторону репродукции с Иваном Грозным, физик скрылся за дверью.
К проигрывателям Вадим, как и всякий театральный артист, относился предвзято, а этот даже и плотного изображения не давал. Маленькие голографические фигурки, деревянные дома, лошади, деревья, грязь - всё оставалось полупрозрачным и несколько туманным. Настолько, что и лиц толком различить не удавалось, разве что звук радовал - чёткий и объёмный. Сцена разыгрывалась просто-таки никакая. Второстепенные действующие лица сновали из дома в дом. Проскакал всадник в допотопном красном кафтане. Наконец, одна из женщин остановилась и, заглядывая за угол, спиной к зрителю, начала монолог.
Несмотря на хороший звук, понимал Вадим через пень колоду. Белорусский язык, что ли? Пожалуй, не похож, мелодика не та. А какой? И почему Саша поставил именно этот авангардистский фильм без сюжета? Другого на компьютере не нашлось? Нет, не так, он ведь перед этим про подглядывание говорил и на Грозного потом махнул. Может действительно прошлое? Подглядели, что сумели - записали, грех жаловаться.
Картинка вырисовывалась логичная, даже и со специальным местом для Вадима. Добрались камерой до шестнадцатого века, достижение решили отпраздновать корпоративчиком, надо будет вносить оживляж, нарядившись в такой вот красный кафтан и речи реча под тот малопонятный язык.
Пока размышлял, декорации поменялись, теперь съёмки велись на каменных ступенях каменного же дома с колоннами. Наверху - на троне, надо понимать - восседал человек. Трон примитивный какой-то, в театре куда-как красивее делают, а сам человек... короля, в смысле царя, играет свита - разражённые в разные цвета люди валялись ступеньках, уткнув носы в камень. Дальше, уже не такими разноцветными пятнами, народ макал лица в уличную грязь. Иван Грозный? Вадим провёл ладонью над панелью, притронулся, развёл пальцы в стороны - зум везде одинаково включается. Фигура увеличилась, проступили почти восточные черты, рыжеватые волосы. Вадим обернулся к репродукции - нет, не похож, другой государь, а может там, в записи, не царь, а боярин просто, поди разберись в их обычаях поклоны бить.
Вернувшийся Саша с полчаса отвечал на вопросы:
- Тот царь, Иван Четвёртый... На себя не похож? На картину не похож. Перехвалили великого художника в плане угаданной внешности... Язык русский, не диалект, язык столичный...
И так далее вплоть до технических подробностей. Кстати, и изображению плохому объяснение нашлось. Подглядывали ведь, себя не обнаруживали, значит и сами невидимыми оставались максимально. А много ли фотонов поймает прозрачная камера? Физику в школе все учили? Мало поймает, садись, пять.
Когда увиденное получило достойное научно-популярное объяснение, Вадим вспомнил о деле:
- Значит, я царя вам должен сыграть?
Глаза физика округлились и он, размашисто перекрестившись, объявил: - Упаси Господи нас от классических попаданцев!
Жест этот сильно напомнил святошу, сыгранного примой самодеятельной труппы, тянул на дежурную шутку местных учёных. Ну, да и артисты не лыком шиты - Вадим напрягся и вывел логическую цепочку. В институте машиной времени занимаются? Занимаются. В гости в прошлое слетать нельзя? Нельзя. Но ведь шутить-то об этом можно. Вот и стебаются про вездесущих попаданцев, коие теперь, похоже, и по научному фольклору расползлись как тараканы. Но он-то, Вадим, здесь при чём? Тупик и логическое мышление бессильно:
