========== Пролог ==========
Когда я родился — я заплакал; впоследствии каждый прожитый день объяснял мне, почему я заплакал, когда родился… — Александр КупринПролог
1904 год
— Вы бы поторопились, чёрт возьми!
— К грязному Ист-Энду, ровно как и евреям, не питаю особой симпатии, юнец! — доктор Джеффри Вудфорт грубо пихнул юношу в сторону, освобождая себе дорогу.
Это был район промышленности, заполненным шумом и нищетой, с людьми, живущими тяжелой жизнью. То место, где каждый день ходили по магазинам на месте, так как у жителей не было холодильников или кладовых без насекомых. Газовые плиты были установлены на площадках, а туалеты были общими с другими семьями в доме. В очень немногих домах были бани. Вместо этого большинство людей отправлялись в Роутон-Хаус на Арлингтон-стрит или в общественные бани на Принс-оф-Уэльс-роуд.
— Ну, кто будет рожать на этот раз? — поинтересовался Джеффри с откровенной насмешкой, волоча саквояж.
— Ваша дочка от меня, если вы не захлопните свою пасть и не приступите к делу! — парень грозно глянул в лицо доктора, как вдруг на этаже послышался громкий девичий крик.
Юнец, пыша гневом, отошёл и присоединился к сидящим на старом, истерзанном годами диванчике, двоюродным братьям. Младшим было не более четырёх лет, старшему — не меньше шестнадцати. Если бы сейчас был день, то дети бегали бы по улице и не мешались под ногами, но поздним вечером все до единого находились дома. Таковы правила.
Доктор лениво глянул на еврейское отродье, и осознал, что Ист-Энд кишит различными национальностями, которые плодятся как кролики, несмотря на нищету. Никто не смел избавляться от беременности, даже очень нежеланной, даже после изнасилования, потому что английские законы грозились покарать нерадивую дамочку на виселице. И женщины рожали, надеясь, что дитё умрёт в утробе или на следующий день после рождения. А молились, как и полагается, о здравии и благополучных родах, потому что так было положено.
Мальчишки выглядели более менее опрятно, по сравнению с их итальянскими соседями из Клеркенвелла. Застиранные рубашки и потёртые брюки — почти божеский вид.
Доктор побрёл через гостиную, худо-бедно обставленную довоенной мебелью. Едва различимый треск камина согревал жилище постольку-поскольку. По влажным стенам расползалась плесень, а штукатурка на потолке почернела и вздулась. В центре гостиной темнел стол, дополняли всю историю два кожаных кресла со времен начала правления королевы Виктории. На каминной полке бежали часы, стены украшали вырезки из журналов и детские рисунки, на подоконнике заливалась канарейка в клетке и как жар горели комнатные цветы. Осматривая милые трущобы, Вудфорт расталкивал на своем пути выстиранные простыни, занимающие почти всю площадь до самой лестницы. В доме царствовала бедность, но апартаменты всегда отличались своей чистотой и вечным запахом вкусной еды.
Поднявшись на второй этаж по тёмной лестнице с прогнившими ступенями, которые жалобно поскрипывали под ногами, угрожая гостю вот-вот обрушиться — сделай один неверный шаг и начнёшь всё сначала, если соберёшь кости, конечно!
Джеффри распахнул ближайшую дверь, которая вела в спальню, и увидел Ису Абрамсон собственной персоной. Она лежала на широченной кровати с железными столбиками, живот вздымался, а согнутые в коленях ноги сводились и разводились. Доктор ухмыльнулся от мысли, что любовь юноши может оказаться как весьма плодотворной, так и губительной.
Исе Абрамсон было шестнадцать. Её вид сейчас оставлял желать лучшего, в отличии от мирного времени: красная кожа от нехватки воздуха, влажные от пота каштановые волосы, небрежно рассыпанные по подушке. Руки выглядели сухими, и оттого потрескавшимися от грубой стирки в ледяной воде, чтобы хоть как-то заработать на жизнь. Многие дети начинали работать с одиннадцати лет в полную смену, если их родители не могли зарабатывать достаточно, чтобы обеспечить возможность посещать школу. Большинство отцов с огромным удовольствием отправляли своих детей работать и только матери, чаще всего были непоколебимы, ратуя, что дети должны учиться в школе, даже если придётся голодать!
Её глаза: большие, голубые и добрые, перепуганные как у щенка, осмотрели доктора. Джеффри, пройдя в комнату, вспомнил, как много лет назад пришёл в этот дом впервые, чтобы помочь Таве Соломонс произвести на свет Алфи-младшего.
Что касается Тавы, то ей было тридцать три года, выглядела она весьма скромно, но ухоженно. Эта женщина была проницательна к жизни и, родив единственного сына, оставалась свободной от «оков любви». Она прекрасно понимала, что дурное дело не хитрое, а еще один голодный рот никчёмному Соломонсу-старшему явно может помешать. Он и без того всюду оставлял своих отпрысков забавы ради. Чтобы хоть как‑то прокормиться, ей нужно было выстирать две дюжины тканей в день, довести их до скрипа и белизны, обжигающей глаза.
Что до Исы, то ей хватило ума лишиться невинности в пятнадцать, что уже было хорошим знаком по тем меркам — соседский мальчишка постарался и, в результате, одним ртом через несколько часов станет больше. Все в общине знали, что случилось девятью месяцами ранее и последствие грязной связи сейчас упорно не хотело появляться на свет, изматывая девушку.
— Плохо дело? — голос у Тавы был беспокойным. Она волновалась за юную Ису и за исход беременности, сидя у её кровати четвёртый час, поглаживая живот по часовой стрелке, чувствуя собственную беспомощность. Чем она могла помочь этой девушке? Этой несчастной сироте? Её обет, наложенный перед Всевышним и общиной покойной миссис Абрамсон поднять эту девочку оказался невыполненным. А неисполнение обета — тяжкий грех, который взяла на себя Тава.
— А где счастливый отец? — насмешливым голосом поинтересовался доктор. Он знал Ису и то, какую страсть к подобным ей девушкам имел молодой человек с итальянскими корнями, уроженец «Маленькой Италии Лондона». Казалось, его главной задачей было повалить на матрас как можно больше девиц в округе, поэтому в еврейской общине все знали его как прелюбодея и хулигана, и прятали своих дочерей подальше от этого разбойника.
— В Хокстон-Батс, я полагаю, — небрежно бросила Тава, в её голосе был очерчен очевидный укор, обращенный исключительно к отцу будущего ребёнка. — Работает вышибалой на Салливана!
Иса вновь закричала, очень кстати, выгнулась в спине и схватилась за простынь. Её лицо побагровело от мучительной боли. Доктор лениво опустил на стул саквояж и задумчиво провёл пальцами по предложенному ассортименту, шагнувшей вперёд фармацевтической промышленности.
— Ну скорее, мистер Вудфорт! Вы как черепаха, таки! — взмолилась Тава, промакивая влажной тканью лоб девушки.
— Пить… — прошептала Иса, Тава вмиг поднесла к её губам стакан тёплой кипяченой воды. Девушка жадно принялась лакать воду, разбрызгивая и роняя крупные капли на грудь.
Доктор набрал шприц, не переставая осуждающе вздыхать, поглядывая на девушку.
— Довольно! Не хватало фонтанов из всех щелей! Пощадите ваши белоснежные простыни, миссис Соломонс! — проворчал доктор с брезгливостью и ввёл иглу в вену. Через пару минут повисла тишина. Иса глубоко задышала и опустила голову на подушки, прикрыв веки. Вудфорт грубо развел ей ноги, ощупал изнутри и устало сказал: — Надо резать… — доктор обтёр пальцы об предложенное Тавой чистое полотенце и неблагодарно швырнул его в сторону. — Идёт ножками.
— Неужели без этого не обойтись, Джеффри? — проскулила женщина, глянув на дремлющую Ису, опуская на лоб мокрую прохладную ткань.
— Если я не приму крайние меры — умрут и девушка, и ребёнок, а я потеряю работу, миссис Соломонс, — с горечью отметил доктор. — Моя задача спасти мать, нежели ребёнка, иначе вся семнадцатилетняя практика и репутация псу под хвост! Детская смертность вещь жестокая и жалеют чаще всего не дитя, а мать, — парировал он. — Дайте девочке немного отдохнуть, а я сейчас подготовлюсь и подойду.
Джеффри покинул комнату, качая головой. Эта ночь будет тяжелой, бессонной и это раздражало доктора.
