Кинулся к кусту Василёк, не помня себя от радости, протянул уж было руки к нему, но то ли сам споткнулся, то ли нечистый ножку подставил, а только упал Василёк. Протёр запорошенные пылью глаза, проморгался, глядь – нет папоры! Не успел!

Вдругорядь отправился Василёк к Чертовке. А та уж знала о его беде. Сначала-то выбранила его, конечно. Потом сменила гнев на милость. Всё же Василёк много ей сноровлял. Проскрипела с укоризной:

– Осталось у тебя два дня, непутёвый. Папору ты проворонил, значит придётся Манючку использовать.

Проскрипела и достаёт из-за печки особенное существо – червяка в виде подковы с присосками.

– Зачем же мне этот урод, бабушка?

– Экой ты, дитёнок, бестолковый! Это манючный червь. Он тебе что хошь под землёй найдёт. Ну, всё как есть – золото, платину, самоцветы. Пустишь его ползать, а он там, где клад закопан, радужным цветом нальётся.

Не теряя времени, поспешил Василёк подальше в лес, шёл пока смеркаться не стало, наконец, выбрал поляну пошире, положил Манючку на землю. Сам сел рядом и наладился ждать, хоть и умаялся – ночь же не спал – когда диковинный червяк золотую жилу отыщет. Пока ждал, соскучился, прилёг на мягкую травку да незаметно для себя и заснул. И приснился Васильку удивительный сон. Будто стоит он на поляне, дивится. Под ногами его трава колышется золотая, тонёхонько позванивая. В золотой траве цветы растут каменные – лазоревые, зелёные, белые, чёрные, красные… ну всякие. Которые из мрамора, которые из малахита, которые из змеевика-камня. Над цветами козявки разные огоньками сверкают, трепыхаются, как пляшут. Диво дивное, чудо чудное!

Стоит Василёк, разинув рот, глядит на это волшебство. Вдруг голос приказчика как гаркнет: «Не по той половице ходишь, нищеброд! Выбрось мою Розу из пустой головы!» Василёк-то разом и проснулся. Вскочил на ноги. Уже совсем темно в лесу, а во тьме будто звёздочка светится. Пошёл он на этот свет. Гляди-ка, Манючка в сторонке ползает и горит, словно радуга. Обрадовался Василёк. Неужели нашёл-таки червяк золотую жилу? Приметил Василёк место, сунул урода в котомку и ну бежать на завод. Да только слишком далеко забрался. Всю ночь плутал Василёк по горному лесу. А может, его нечистый водил? Как знать? Лишь к обеду добрался Василёк до приказчичьего дома. Зашёл он на двор и обомлел. Видит, неладное что-то. Плотник гроб мастерит, а рядом Карл Иваныч стоит чернее тучи. Заметил приказчик Василька и оскалился недобро:

– Опоздаль ты, нищеброд. Сегодня четвёртый день пошёль.

Василёк еле вымолвил помертвевшими губами:

– Кому гроб-то, барин?

– Роза ночью вылезла в окошко, поднялась на скалу над рекой и бросилась вниз. Как нашли её – уж не дышала.

Услыхав про такое горе, помутилось в голове у Василька. Отчаянно закричал он, выхватил у плотника топор и одним ударом развалил приказчику голову. А после ушёл в лес да там и сгинул. Никто не посмел его остановить. С тех давних пор много смельчаков искало золотую жилу, из-за которой Василёк свою любовь проспал. Правда, никто так не нашёл. Многие из них пропали в дремучих лесах, а немногих находили мёртвыми. Вот заводские и запоговаривали, что это Чертовка приставила Василькову тень ту жилу золотую стеречь.

Вечером пал туман. Он надёжно спрятал под своей белесой пеленой и трассу, и крутые склоны гор-великанов, заросшие густым замшелым лесом, и небольшую площадку, на краю которой притулилась шашлычная. В этот поздний час площадка пустовала, лишь перед самой шашлычной стоял одинокий автопоезд с казахстанскими номерами. Погода вогнала бы в депрессию даже счастливого идиота, выкурившего суперкосяк – темнота, плотный туман и холодный дождь. Начало осени больше походило на её конец. Громадные сосны мокли под потоками небесной воды, раскачиваясь и скрипя от порывов ледяного ветра, словно парусники в штормовом море. Во мраке торчали кусты, похожие на чудовищные траурные букеты. Впрочем, такая мерзопакостная погода для осеннего Урала – дело обычное.

– Желаете что-нибудь ещё?

Асмик, толстая, словно реклама средства для похудения («такой она была до…»), подмигнула покупателю лукавыми глазками, подёрнутыми влажной плёнкой. Непонятно, как ей удавалось подмигивать сразу двумя, но вот как-то удавалось. Покупатель – грубо отёсанный пожилой мужик с казахским лицом – скуластым и неподвижным, будто нарисованным на матрёшке – в ответ проворчал:

– Два блока сигарет покрепче.

– Рафик, два блока «Пегаса»!

Из подсобки вынырнул хозяин шашлычной Рафаэль Хачапурян – полный, солидной внешности представитель армянской диаспоры. Его макушку давно захватила обширная лысина, окружённая серебристым венком курчавых волос. Под мышкой Хачапурян держал два белых блока с крылатым жеребцом. Асмик принялась рассчитывать клиентов: сигареты, минералка, синтетические рулеты.

– Не шалят тут у вас рыцари ночи? – спросил Хачапуряна второй покупатель – юноша, похожий на пожилого казаха, как сын на отца.

Хачапурян растянул губы в фальшивой улыбочке:

– Не без этого. Будьте осторожны. А вы далеко путь держите, уважаемые?

– В Костанай.

– Далеко. Может, остались бы? Мы не закрываемся до полуночи. Поужинаете у нас, переночуете в своём «камазе», а как туман развеется и поедете.

– Спасибо, но нам нужно торопиться. Видите, какая погода, а плазма боится сырости.

– Не болтай, Эльмир! – оборвал словоохотливого юношу казах. – Пошли, нам пора.

Водители вышли из шашлычной, сели в красный «камаз», завели его и растаяли в тумане. Когда шум автопоезда стих, Хачапурян достал из кармана сотовый телефон. Асмик боязливо сморщила носатое лицо:

– Будешь звонить Гороху?

Не отвечая, Хачапурян повернулся к супруге спиной и быстро проговорил в мобильник:

– Привет, дорогой. Красный «татарин», Казахстан, телики. Работаем.

В двух километрах от шашлычной в лесу у начала длинного, как кишечный тракт травоядного животного, подъёма притаился микроавтобус с потушенными огнями. Самый обычный «увазик-буханка». На обоих бортах неброская славянская вязь: «Упокой-сервис». Номера покрыты толстым слоем глины. Внутри находились трое. Двое в салоне курили. Водитель грыз семечки, вглядываясь в туман.

Получив наводку, Горох отключил мобильник.

– Внимание, пацаны! Красный «камаз» из Казахстана с телевизорами. Всё, как обычно. Я за рулём, ты, Градобык, вынимаешь, а ты, Турбодур, принимаешь. Как говорится: лучше сорок раз по разу, чем ни разу сорок раз.

Не договорив, Горох поперхнулся и зашёлся мокрым кашлем. Когда-то он был отличным спортсменом – чемпионом колонии по нардам. В связях не порочащих его замечен не был. Образован: знал слово «калокагатия1», но думал, что это научное название поноса. Год назад у старого каторжанина обнаружили туберкулёз – тубик. Теперь Горох медленно загибался. Вряд ли кто-либо сумел бы точно определить возраст этого человека. Когтистые руки в синих татуировках. На шее толстая золотая цепь. Седые с лисьей рыжинкой волосы напоминали тлеющие под пеплом угли. Несмотря на крайнюю худобу, постоянное выражение едва сдерживаемой ярости придавало ему опасный вид.

– Тихо, братан! Кажись, едет, – пробасил Градобык – обросший, как мамонт, брюнет баскетбольного роста. Косматая борода, нависшие надбровные дуги, мощные выпирающие челюсти, «клюв вдовца» над низким лбом. Сразу видно, что не сверхинтеллектуал.

Горох прижал бумажную салфетку к серым зарослям усов. Остальные насторожились. Действительно, послышался рокот мотора. Через минуту, раздвинув кулисы тумана, появилась красная кабина. Впрочем, во тьме она казалась почти чёрной. Натужно ревя, «камаз» стал медленно подниматься в гору. Когда он миновал «увазик», Горох включил ближний свет, выехал на трассу и пристроился позади «казахстанца». Тяжелогружённый автопоезд едва полз, рыча и стреляя густым дымом. По сигналу Гороха здоровяк Градобык выскочил наружу через боковую дверь салона. Самый молодой – Турбодур – занял место в открытой двери и закрепил её, чтобы не болталась. Теперь можно было работать.