Наконец, насытившись властью над обездвиженным бунтовщиком, Ермошка подозрительно спросил:
– Так что, Чура́й Калиткин, говоришь, не запятнан перед обществом? Так ли? А слыхал ли ты про новый закон о защите зверья от злобных дворовико́в, ови́нников1 да сара́ешников? А?! Отвечать!
– Слыхом не слыхивал, – пролепетал Чура́й и побледнел, став из грязно-серого светло-пепельным.
– А знаком ли ты, невежда, с соглашением о мирном сосуществовании ду́хов и человеков?
– Ну знамо дело… энто все завсегда…
– Громче!
– Знаком, – еле выдавил из себя дворови́к и с ненавистью в прищуре зыркнул на Олю.
– А кто кому должо́н подчиняться, ты, надеюсь, помнишь? Отчекань.
– Всякий дворовой прикреплён ко двору всякого дома, находясь в прямом подчинении у ответственного доможи́ла, и является его младшим помощником. Обязан слушаться того беспрекословно, выполнять всякки поручения и говорить почтительно, – словно молодой солдат оттарабанил зазубренный устав Чура́й Калиткин.
Оставив подчинённого в подвешенном состоянии, Ермошка повернулся к Оле и Ва́рюшке:
– Вот даже н-не зн-наю, что с етим олухом и делать? – тихонько зашептал домовёнок, опасливо оглядываясь, не прислушивается ли к разговору Чура́й.
– Ермоша, ты ж главный. Прикажи ему, пожалуйста, чтобы он моего пёсика не обижал. Ты ведь можешь.
– Приказать-то я ему прикажу. Да ведь ето ж такенный жук! Не знаю даже, хто из них зловреднее: Сви́рка, Кочебо́р или етот гражданин Калиткин? Он сделает вид, что послушался, возьмёт под козырёк, а втихаря потом, ещё чего доброго, только назло изделает, может мало́го щеня и вовсе со свету извести. Я ж их знаю, отродье подворное. Никакой управы на них нету, оне добра совсем не понимают!
– А вот то, что ты его при Оле так унизил, он никогда не простит, – неожиданно вмешалась в разговор Ва́рюшка. – Дворови́к, по-моему, вообще всех людей люто ненавидит.
– От одних ненавистников только-только отвязались, а тут – на тебе. Ещё один нарисовался, – расстроилась Оля.
– Так я, кажется, знаю, что предпринять. Приказывать бесполезно: ежели дворови́к обозлился − ты его хоть убей, будет вредить исподтишка.
– И что же делать, – в голос спросили девочки.
– Будем договариваться.
Ермошка вернулся к висящему в воздухе Чура́ю и, щёлкнув пальцами, опустил того наземь:
– Ну что ж, уважаемый товарищ дворови́к. Претензию мы вашу услышали, обсудили. Понимаем вашу неприязнь к белым зверюшкам и даже частично… мм… разделяем. Но! Ведь и животинка-то ни в чём не виновата. Как вы рассуждаете, товарищ?
Чуя, что разговор пошёл в нужное русло и теперь можно гнуть свою линию, дворови́к приосанился, поставил руки в боки и принялся крикливо поучать:
– А я вам вовсе никакой и не товарищ. По мне так товарищи – пережиток прошлого. Я сам себе товарищ, мне и самого себя достаточно. Для чего вообще энти товарищи нужны? А я вот разумею, что товарищ нужо́н, штоб тока сэкономить поболе.
– На чём ето? – искренне удивился Ермошка.
– Да хоть на столовке, – продолжал наставлять Чурай, – придёшь так, бывало, к товарищу и подавай мне чаю с сухарями, али чего там у него в запасе имеется. На игровой приставке сколь можно сэкономить, идёшь, например, к домовёнку какому-нибудь и режешься с ним в танчики цельну неделю. Я уж не говорю про то, какую кучу деньжищ можно сэкономить на семейном психологе! Вываливаешь на товарища все свои горести, промблемы – и всё! Пущай он и разгребает, раз уж он – товарищ.
Из всего сказанного Олю удивило не столько невероятная наглость дворовика, сколько то, что ему знакомо понятие «семейный психолог». Однако она не стала вмешиваться в переговоры. Но Ермошка тут же озвучил Олины мысли почти дословно:
– Ето уже не товарищество и тем более не дружба, а какое-то использование другого в своих корыстных целях получается!
– Я дворови́к дисциплинированный. Ко своёму подворью приставлен, сам слуг не имею и никому никаким товарищем тоже быть не желаю! Мне хоть по причине малой должности никого использовать не положено, да и чужого добра – даром не нать, но ежели мне чего дадут, то я и не отказываюсь.
– И чего бы ты хотел? – хитро ввернул Ермошка, прервав торопливую чураевскую белиберду.
– Среди наших дворовых служащих ворюг отродясь не водилось, да вот только среди людишек полным полно ротозеев. Как тут устоять? Так что ежели, например, я вижу, что обронила кака-то растяпа кусочек съестной, платок носовой али копеечку, то мы энто расцениваем как нам что ни на есть натуральный подарок, ну типа, штоль, чаевых за службу.
После этих слов Чура́й плотоядно осклабился, обнажив щербатый рот, и захохотал резким каркающим смехом. Его смех с отрывистым «э.. э.. э…» можно было принять за приступ сильной икоты.
Со словами: «Ну, всё понятно!» − Ермошка привлёк подруг пошептаться.
– Ну, чего он там? – поинтересовалась Оля.
– Да всё как всегда, юродствует по своему обыкновению. Говорить он может что угодно, но смысл всегда один – без оплаты ни на какие сделки етот басала́й2 не пойдёт. Так, давайте посмотрим, у кого что имеется в наличии?
– Может, я домой сбегаю за конфетами?
– Нет, надоть ловить момент и срочно! Я его хорошо изучил, у етого оборотня, решения меняются по сто раз в час. Следующего раза может и не случиться. А так я его обещанием свяжу, месяца два можно будет не вспоминать об етом гадёныше.
Общий сбор подати вредному мздоимцу составил: розовый бантик с Олиной косички, пуговка с её же ночнушки, две шерстяные нити, что Ва́рюшка мужественно выдернула из собственной шевелюры, Ермошка поделился пластиком жвачки, двумя леденцами и огрызком красного карандаша. О том, что все Ермошкины богатства совсем ещё недавно лежали на Олином столе, девочки скромно промолчали.
Ермошка преподнёс дань Чура́ю, взяв с того магическое слово не обижать и не пугать Куську, хотя сам отлично знал, что действует обещание дворового совсем недолго, однако пару месяцев пёс всё же мог жить спокойно. Собрав улов в свою серую кепку, прохиндей, казалось, остался весьма доволен. С плохо скрываемой презрительной усмешкой, мол, объегорил простаков, Чура́й глумливо раскланялся и тут же исчез со стуком чокающихся гранёных стаканов. Лишь на том месте, где только что стоял дворово́й, завертелся маленький ветряной торнадо, с минуту покрутив по двору пыль, он присмирел и затаился.
Перед тем как отправиться спать, Оля подошла к Куське. Пёсик лежал выставив на обозрение больной оголённый бок. На розовой кожице были видны крошечные капельки запёкшейся крови. Видя, как расстроена хозяйка, Ермошка поспешно принялся за лечение, водя над ранками ладошкой и приговаривая:
У собаки злобной заболи,
у кошки вредной заболи,
а у Кусечки-дритатусечки
заживи-заживи-заживи!..
Несмотря на то, что заклинание показалось весьма несерьёзным и похожим на глупую детскую поговорку, действовало оно очень эффективно. Ранки затянулись, и на лысом Куськином тельце закучерявилась новая белоснежная кудрявая шёрстка.
Дурацкие провожалки
Глава третья, в которой Оля готовится к Осеннему балу, а домовёнок Ермошка почему-то очень сердит…
Настало первое сентября, которое Оля так долго ждала с трепетом и страхом. Как изменится их с бабушкой тихая размеренная жизнь? Какие ребята в классе попадутся и примут ли её? Опасения оказались напрасными. В новый ритм Оля вошла без проблем, она уже до школы привыкла подолгу сидеть над тетрадками и книжками. Только теперь её за это хвалила не только бабушка, но и самая лучшая на свете учительница, которую все ребята в классе называли Златовлаской за молодость, переливчатый смех, а главное, за золотистые шёлковые локоны.
