Sarah Dunant

In the Company of the Courtesan

© Sarah Dunant, 2006

© DepositРhotos.com / Oleg.Ermak88, обложка, 2021

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод на русский язык, 2021

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», художественное оформление, 2021

История Европы первой половины XVI века представляет собой череду громких политических и религиозных пертурбаций. Погрязшая во лжи и разврате католическая церковь с центром в Риме вдруг обнаружила, что ей бросил вызов нарождающийся протестантизм, выросший из бунта и открытого неповиновения Мартина Лютера в 1517 году и быстро распространяющийся по Германии и Северной Европе.

Италия по-прежнему оставалась хрупким союзом городов-государств, уязвимым для внутренних распрей и иноземного вторжения. Причем особенная опасность исходила со стороны Франции и Испании, ведь последней правил император Священной Римской империи Карл V.

Самыми могущественными городами Италии по праву считались Рим и Венеция. Флоренция медленно погружалась в пучину упадка, и постепенно искусство и культура Высокого Возрождения переместились в Рим, чему в немалой степени способствовали верховные понтифики. Тем временем Венеция, расположенная на берегу Адриатического моря, все еще находилась на вершине славы и успеха. Республика, управляемая большой группой знатных семейств, отличалась замечательной политической стабильностью и пестрым национальным составом; она имела полный контроль над западной частью Средиземноморья и восхитительно богатую экономику, в основе которой лежали внешняя торговля и коммерческие перевозки. Венеция, словно магнит, влекла к себе купцов, путешественников и авантюристов.

История, которую вы готовитесь прочесть, началась в Риме в 1527 году.

Рим, 1527 год

Моя госпожа, синьорина Фьяметта Бьянчини, выщипывала брови и легонько покусывала губы, дабы придать им сочный коралловый оттенок, когда случилось невозможное: армия императора Священной Римской империи обрушила часть стены «вечного города» и в пролом хлынули орды полуголодных и полупомешанных вояк, жаждущих крови и грабежей.

В те дни Италия служила шахматной доской для амбиций правителей доброй половины Европы. Угроза войны возникала с тем же постоянством, что и урожай; союзы, заключенные зимой, разваливались уже к весне; в некоторых местах женщины чуть ли не каждый год рожали детей от разных отцов, вторгшихся к ним из-за границы. В великом и славном городе Риме, пребывая под защитой Господа нашего, мы размякли и стали слабыми, но таковыми уж были те неспокойные времена, что даже святейшие из отцов заключали нечестивые альянсы, а папа, в жилах которого текла кровь Медичи, был куда более склонен к политике, нежели к молитвам.

Даже в самые последние дни перед катастрофой Рим никак не мог поверить, что его гибель близка. Слухи, подобно дурным запахам, расползались по улицам. Каменщики, латавшие городские стены, рассказывали о могучей армии испанцев, первобытная жестокость которых во всей красе проявилась в их войнах с дикарями в Новом Свете; а к тому же они пополнили свои ряды когортами германских лютеран, вкусивших крови и страданий монахинь, которых они изнасиловали во время марша на юг. Но когда городское ополчение, возглавляемое кондотьером Ренцо де Чери, прошагало по городу, созывая добровольцев для обороны баррикад, те же самые кровожадные гиганты тотчас же превратились в едва живых существ, ползающих на коленях и непристойно освобождающих желудки от непереваренной пищи и кислого вина, проглоченных ими на пути сюда. По его словам, враг был настолько жалок, что даже если у солдат достанет сил поднять ружья, то у них точно не окажется пушек, дабы помочь им, и, собрав достаточное количество доблестных римлян на стенах, мы запросто утопим неприятеля в своих испражнениях и насмешках, когда они попытаются вскарабкаться наверх. Радости войны на словах всегда оказываются краше, чем на деле; тем не менее перспектива выиграть битву мочой и бравадой выглядела достаточно соблазнительной, чтобы привлечь тех немногих искателей приключений, которым было нечего терять, включая подручного нашего конюха, совсем мальчишку, который и покинул нас на следующий же день.

Двумя днями позже армия подступила к самым воротам, и синьорина отправила меня за ним, дабы привести его обратно.

Вечером на улицах нашего пользующегося дурной славной и обычно громогласного города стало особенно заметно, что он, подобно моллюску, захлопнул створки своей раковины. Богачи уже обзавелись собственными армиями, предоставив остальным трястись от страха за запертыми дверями и дурно заколоченными окнами. И пусть ноги у меня кривоватые и я не хожу, а семеню, зато умею прекрасно ориентироваться, подобно почтовому голубю; запутанные улочки и переулки Рима давно отпечатались у меня в памяти, словно карта. Однажды у моей госпожи случился клиент, капитан торгового флота, который принял мое уродство за знак особой милости Божьей и пообещал мне целое состояние, если я сумею провести его судно через море прямиком в Индию. Но меня с раннего детства неотвязно преследовал кошмар – огромная птица подхватывает меня когтями и швыряет в бескрайний океан, и поэтому, да и по некоторым иным причинам, вода всегда страшила меня.

Когда впереди показались городские стены, я не увидел на них ни наблюдателей, ни дозорных. До сих пор мы не испытывали в них нужды, и наши полуразрушенные укрепления служили отрадой для глаз скорее любителей древностей, нежели военачальников. Я с трудом вскарабкался наверх у одной из боковых башен, так что бедра заныли после подъема по высоким каменным ступеням, и остановился, переводя дыхание. Чуть поодаль, в каменном коридоре парапета с бойницами, у стены скорчились две какие-то фигуры. И тут у себя над головой и над ними я вдруг расслышал негромкое стенание, похожее на приглушенный шум голосов в церкви на молебствии. Любопытство пересилило страх, и я, привстав на цыпочки и перегнувшись через выщербленную и неровную каменную кладку, выглянул наружу.

Внизу подо мной, насколько хватало глаз, раскинулось огромное покрывало тьмы, пронизанное трепещущими огоньками сотен свечей. Негромкий гул голосов катился в ночи, подобно легкому ветерку, – то ли армия преклонила колени в единой молитве, то ли готовилась отойти ко сну. Пожалуй, вплоть до этого момента даже я был готов поверить в миф о нашей неуязвимости. Но только сейчас я понял, какие чувства испытывали жители Трои, глядя со своих стен на греков, вставших лагерем вокруг их города, когда лунный свет, отражавшийся от блестящих щитов, сулил им обещание мести и скорой гибели. Живот у меня скрутило ледяной судорогой страха, я спрыгнул обратно на каменный пол галереи и в ярости принялся пинать спящих дозорных, желая разбудить их. Вблизи капюшоны их накидок превратились в клобуки, и моему взору предстали двое молоденьких монахов, едва принявших постриг, с посеревшими и осунувшимися лицами. Выпрямившись во весь рост, я подступил вплотную к первому из них. Он разлепил глаза и заорал, решив с перепугу, будто враг отправил за ним из ада уродливого ухмыляющегося демона. Пронзительный вопль разбудил его товарища. Приложив пальцы к губам, я вновь заулыбался во весь рот. На сей раз заорали оба. Я всегда получал невыразимое удовольствие, когда мне удавалось переполошить церковников, но сейчас мне вдруг захотелось, чтобы им достало мужества противостоять мне. Голодный лютеранин насадил бы обоих на кончик своего штыка, прежде чем они успели бы прошептать благословение. Оба истово перекрестились и, когда я стал расспрашивать их, яростными взмахами рук отправили меня в сторону ворот Сан-Спирито, где, по их словам, оборона выглядела не в пример мощнее. Единственным военным искусством, которым я владел во всем блеске, было умение набивать собственное брюхо, но даже я знал, что именно у Сан-Спирито город наиболее уязвим. Виноградники кардинала Армеллини подступали там вплотную к городским укреплениям, а жилой дом крестьянина так и вовсе примыкал к стене с бойницами.