Гульнара весело улыбнулась, показывая ряд ослепительно белых зубов.

– А я и не терплю. Я учусь в городе, вернее училась, а здесь меня ничто не угнетает. Мне нравится сидеть вечером у костра, слушать степь, пить чай. Мне нравится, когда каша или суп пахнут дымком, а мясо, приготовленное на костре, получается намного вкуснее, чем на газовой плите. Мне не приходится терпеть, я с этим сжилась с детства. И в городе скучаю за степью, за этой вольной жизнью.

– Конечно, если бы мы здесь были по своей воле, то, возможно, и нам все это полюбилось бы, но мы пленницы. Понимаешь? – Юлька со стоном отвернулась.

– Зря ты психуешь, Зулейка, ты тоже привыкнешь и полюбишь степь. Вот только у вас терпения мало.

– Вы тут поговорите, а я пойду, поставлю чай.

Олеся взяла чайник и, сильно хромая, вышла на улицу.

– Выпей кумыс, – подала Юльке пиалу с напитком Гульнара. – И давай поговорим.

– О чем? – повернулась к ней Юлька. – Убери свой кумыс! Как подумаю, что он сделан из молока кобылы, меня начинает тошнить. Так, о чем нам с тобой говорить? Может, о том, как мы очутились у вас в степи? Ты знаешь, как это случилось?

Гульнара пожала плечами.

– Я не знаю. Привез вас мой дядя, папин старший брат. Говорит, что привез прислугу в наш дом. Но папа вас взять не захотел. Он говорит, что ваше уродство вызывает у него отвращение, и он не сможет есть, если такая женщина будет готовить ему пищу. Прости, что я досконально передаю его слова.

– Ты уже мне это говорила десятки раз и десятки раз извинялась. Могла бы и помолчать, но если он не хочет, чтобы мы были у него в прислугах, и твой второй дядя не хочет прислугу, тогда зачем мы вам нужны? Зачем держать нас в плену? Моя сестра больна, ей нужен врач, а здесь дикое место, ни врача, ни цивилизации, будто вернулись лет на сто в прошлое.

Юлька снова села, морщась от головной боли, продолжая говорить:

– Твоя жизнь пройдет в этой степи не заметно, ничем не примечательно, какой-либо заезжий старик посватается, и отец отдаст тебя за него замуж. И ты никогда не узнаешь, что такое любовь.

Гульнара весело рассмеялась.

– Мне нравится, когда ты сердишься, у тебя блестят глаза и становятся очень красивыми, покажи мне свой шрам. Мне не верится, что твое лицо обезображено. Твои глаза и глаза твоей сестры особенные, и вы под чадрой совершенно похожи. И глядя в ваши глаза невозможно представить ваше уродство.

– Для тебя это развлечение! – разозлилась Юлька. – Тебе скучно, а наше уродство тебя развлекает. Ничего не вижу смешного в том, что наши лица изуродованы. Ну, да! Как я сразу не догадалась, глядя на нас ты чувствуешь превосходство и восхищение своей красотой. И ты снова и снова готова сравнивать нас с собой.

Гульнара громко рассмеялась и выскочила из юрты. И возмущенная Юлька слышала, как та, весело напевая, побежала к себе в юрту.

– Ты что, опять расстроилась? – с дымящим чайником в руке вошла в юрту Олеся. – Успокойся, сейчас будем ужинать, пока я приготовлю, ты полежи. И не думай о Гульнаре, она еще ребенок.

– Не такой уж она ребенок, ты в ее возрасте выбиралась из леса с ребенком на руках. И заметь, этот ребенок был не твой, а твоей сестры, но ты смогла его сохранить. А у Гульнары в голове совсем пусто. Я даже не уверена, что она хорошо закончила школу, если, конечно, она ее закончила. Вот шакал! Почему он не дал мне таблетку от головной боли? Я не верю, что у него нет лекарства, – сморщилась от боли Юлька. – Болит до тошноты.

Олеся глянула на сестру.

– А ты еще затеяла баталии с этой девчонкой и, между прочим, стала ругаться как они.

Юлька улыбнулась и заметила:

– Я уже много слов понимаю и даже могу говорить, – и она, коверкая слова, пыталась что-то сказать. – Этот язык такой трудный, какое-то произношение мягкое, гортанное, в общем непонятное.

– А ты уверена, что это казахи, а не монголы или туркмены? – спрашивала Олеся, разливая чай в глубокие пиалы и расставляя на полотенца тарелки с сыром, маслом, сахаром и с нарезанными лепешками. – И зачем им нас держать в плену? Кормят, поят, работать не разрешают, можно лишь себе готовить еду и за собой ухаживать. Странные люди и мне от этого становится страшно. – Олеся понизила голос. – Может они что-то задумали с нами сделать? Паранджу не снимай, но у нас осталось очень мало грима.

Юлька приложила палец к губам.

– Тихо, на эту тему разговор запрещается, вечером особенно, так как все в сборе. Хоть бы стол дали. Я видела у них в юрте низенькие столики, намного удобней, чем вот так, почти что на полу.

Олеся кивнула головой.

– Я тоже видела, надо попросить, пусть и нам поставят. Надо сказать, что мы не можем есть на полу, пусть даже постелен коврик и скатерть. А, впрочем, не собираемся же мы здесь постоянно жить? Ну их, с их столом. Ничего нам от них не нужно.

Олеся пододвинула пиалу с чаем ближе к Юльке.

– Пей и хоть что-то съешь.

Некоторое время молча пили чай. Олеся налила Юльке третью пиалу.

– Что что, а чай мы научились здесь пить. Даже как-то скучно без чая, – заметила Юлька, прихлебывая из пиалы.

– А больше здесь делать нечего, только пить чай.

Они вновь замолчали, каждая думая что-то свое, а, в общем, об одном и том же, понимая, что мысли у них одинаковые.

– Помнишь? – Олеся с улыбкой посмотрела на Юльку.

Тусклый свет керосинового фонаря освещал юрту не полностью, оставляя стены ее в загадочном полумраке.

– Посмотри вокруг, что это тебе напоминает?

– Ты имеешь ввиду видение за столом? Но я видела тебя, да тебя точно такой, какая ты есть. И еще мужчину, о, Господи, это был Керим. Точно, теперь я вспомнила. Но почему ты улыбаешься?

– Ты тогда испугалась тому, что у нас такие с тобой лица, и еще ты видела моего ребенка, значит я рожу здесь. Ты должна быть со мной рядом!

– Мы уже говорили об этом. Я боюсь за тебя и твоего малыша! – в полумраке Юлькины глаза светились тревогой.

– Ничего с нами не будет. По крайней мере, мы будем живы, а значит остальное в наших руках. Лишь бы мы были вместе. Не серди Керима, а то он может нас разлучить.

– Хорошо, – согласилась Юлька. – Но я не могу сидеть без дела. Я здоровая и сильная, а без дела стану, словно, кукла.

– Ты, что хочешь, чтобы тебя заставляли доить кобылиц или коров?! А, может, ты хочешь вместе с пастухами пасти овец или объезжать диких скакунов?

– Ладно, смеяться и без твоих насмешек тошно, – сдалась Юлька, – хоть бы какие-либо книги были что ли. Наверно, попрошу Гульнару привести мне книгу, когда они поедут в город или пусть, попросит отца. Со скуки можно сойти с ума. Время тянется здесь очень медленно. Кажется, будто мы здесь живем всю свою жизнь, а то, что было с нами когда-то, это было в другой жизни, да и с нами ли?!

– Прошло четыре месяца, – задумчиво проговорила Олеся. – Мой Ромочка, наверно, уже женился на другой. Мы с ним в разлуке дольше, чем были женаты.

– Если он женился, то грош ему цена. Да и как на него надеяться, ты ведь совсем его не знаешь. У вас как-то слишком все быстро получилось. Сама-то любишь его? – Юлька внимательно смотрела на Олесю, стараясь понять ее чувства.

Олеся растерянно пожала плечами.

– Как ты говоришь, все было в той жизни. А в этой у меня есть только ты и мой ребенок. Сможем ли мы отсюда вырваться, не знаю и, почему-то не хочется думать, что с нами случится позже. Ведь никто не поверит, что мы четыре месяца сидим, ходим, едим, пьем чай, и нас никто не трогает, не издевается, не насилуют, даже не заставляют работать. Что же тогда, для чего мы здесь? Может, ждут выкупа? Но нас никто не фотографировал, и не заставляли требовать денег от родных. Ты что-нибудь понимаешь? Мне ничего не приходит в голову.

– Кроме одного, – начала Юлька и тут же замолчала.

– Говори! – потребовала Олеся.

– То, что пришло мне в голову, очень страшно и не хочется даже говорить.

– Начала говорить, говори. Я тоже должна знать, чего и кого мне опасаться.