Родители часто гуляли со мной по Петровке, Пушкинской, Столешниковому переулку и прилегающим кварталам, заходили в магазины, останавливались в скверах. К сожалению, я долгое время понятия не имела (и не уверена, знали ли родители) ни о Петровском монастыре (к тому времени давно закрытом), ни о снесённой в 1927 году церкви Рождества Богородицы в Столешниках[5]…
Дмитровский переулок, не очень длинный, но просторный, как бы вытекает из Большой Дмитровки примерно посредине. К нашему дому со стороны переулка вёл проход через низкую арку – в небольшой дворик, облепленный со всех сторон такими же старыми домами. В жилых помещениях дома, некогда просторных, теперь ютилось несколько семей. Комнаты располагались радиусом вокруг общей площадки, где под потолком висела на проволоке тусклая голая лампочка. Здесь всегда царил полумрак. Жильцы были весьма бедными людьми, поэтому у них часто возникали споры по поводу оплаты общего электричества. Папа, посмотрев какое-то время на это житьё, объявил соседям, что берёт на себя все общественные расходы на электричество, после этого его авторитет поднялся среди жильцов на недосягаемую высоту.
«Я люблю тебя, жизнь…»
Папа к тому времени отслужил в армии в Олаве (Польша) в составе дислоцированных там советских инженерных войск. (Как молод и красив он на фотографиях, которые он присылал оттуда в Москву своей невесте, моей маме!) Закончив затем Харьковскую военную лётную академию, он счастливым образом получил в 1958 году назначение в Москву. И хотя сам он был коренной москвич, получить распределение в столицу было в то время практически невозможно. Здесь сыграло свою роль то, что папа выбрал для своей дипломной работы новую тогда тему космических летательных аппаратов: на неё обратили внимание – и папа был принят на работу в Генштаб, в ракетные войска. Это было невероятной удачей. В харьковской академии даже прошёл слух, что у него есть родственник в генштабе: а как же ещё можно попасть в Москву? Но папа рос без отца; его мама, выйдя повторно замуж, была занята младшими детьми, и никаких высокопоставленных родственников у них не было. Так что развитие трудового пути отца предопределили исключительно его личные качества – настойчивость, вдумчивость, трудолюбие, ответственность. А может, сыграло свою роль и его имя? Изяслав – это старославянское имя означает «добывший славу».
Жизнь того времени была полна парадоксов: целыми днями папа был занят на Фрунзенской набережной расчётами траекторий полётов космических аппаратов, а по вечерам возвращался домой, протискивался узким коридором в свою комнатёнку, где молодая жена кормила его скромным ужином, а беспокойный ребёнок в моём лице требовал постоянного внимания. Но родители чувствовали себя счастливыми: у них была семья, любовь, дитя, крыша над головой в центре Москвы, интересная работа… «Я люблю тебя, жизнь! ⁄ И надеюсь, что это взаимно», – эту песню я часто слышала от них.
Вскоре мама, закончившая Губкинский университет[6], устроилась на работу, и по утрам меня стали отводить в детский сад[7]. В то время детские сады были общедоступны, а в центре города они отличались хорошими условиями и образцовым порядком, так что мама имела все основания пребывать в бодром расположении духа. Отведя меня утром в сад, она со спокойной душой направлялась на работу – стройная, светловолосая, с газовым шарфиком на плечах; шла, напевая, и каблучки её весело стучали по асфальту: тук-тук-тук. Пройтись свежим утром по знакомым московским улицам было одно удовольствие!
Да здравствует Международный фестиваль молодежи и студентов! Август 1957 г.
В детском саду мне нравилось: там было светло и просторно, мой общительный характер притягивал ребят, что давало мне возможность проявлять свои лидерские качества. Для меня это был первый опыт социализации, проходил он вполне успешно. Даже когда однажды папа забыл забрать меня из детского сада (мама была в командировке), этот случай не оказал на меня травмирующего воздействия (в отличие от мамы). В детском саду много времени мы проводили на улице. Я уже знала, что Земля круглая, поэтому во дворе детсада настойчиво, изо дня в день, рыла совком ямку, желая увидеть, как живут люди на другом конце земли. В детсаду периодически устраивались праздники, где мы, дети, читали стихи и пели песни, в том числе военно-патриотические: «Люди мира, на минуту встаньте!..»; «Куба – любовь моя! ⁄ Остров зари багровой…» и другие. Организовывались экскурсии – даже в Кремль! На Новый год в большом светлом зале устанавливалась высокая ёлка, и дети участвовали в костюмированных представлениях. Помню, как я, наряженная Бусинкой, старательно декламировала стихи. Проявлялась забота о нашем здоровье – каждый день нам давали выпивать по ложке рыбьего жира (бр-р!), да и еда, которой нас кормили, была вполне сносной. Так что не так уж и плохо было в советском прошлом. Совершенно непостижимым образом я помню не только имена, но и фамилии некоторых моих друзей-детсадовцев. Вот они, на общей фотографии в Кремле у Царь-пушки: Андрюша Сакидонов, Андрюша Бесчастнов, Оля Мальцева… Боже, неужели и меня до сих пор кто-то помнит?
Как и все дети, я периодически болела. И вот чего я действительно не любила и боялась, так это поликлиник и врачей. Но вскоре мама нашла выход из ситуации – купила мне детский докторский набор и сшила белый халатик с красным крестом на рукаве. Лечение куклы Кати, соседей и всех желающих надолго стало моим любимым занятием. И врачей я перестала бояться: чего же их бояться, если теперь я одна из них?
Наш дом, как я уже сказала, был очень старым. Он помнил свой переулок ещё в ту пору, когда тот назывался Салтыковским[8], - по имени графа Салтыкова, владевшего тут рядом доходных домов. Салтыковский переулок был известен своей художественной галереей Лемерсье[9]. Рядом стояли особняки богатых купцов – Живаго, Голофтеева и других; когда-то в них кипела яркая жизнь, полная достатка. Теперь же это были невзрачные дома, давно не знавшие ремонта, напичканные коммуналками, уплотнённые до последней степени, зажатые в сумрачных, тесных дворах, где унылые хозяйственные постройки соседствовали с помойками. По вечерам окна в этих домах смотрели подслеповато, будто слезясь от пыли и старости. Во дворах бегали худые облезлые кошки. Вдоль стен скользили немые тени жильцов.
Детский сад в Кремле, 1961 г.
И всё же это был самый центр Москвы! Молодые мои родители любили гулять по знакомым улицам, ходили в театр и кино – иногда по очереди, чтобы было кому посидеть с ребёнком. Однажды, когда мне было лет пять, мне открылось чудо театрального действа. Это был поход во МХАТ, располагавшийся рядом, в Художественном проезде[10]. Дают «Синюю птицу». Я совершенно ошеломлена происходящим на сцене, сказочное представление завораживает меня. Но вот падает занавес, загорается свет, зрители встают со своих мест. Мама берёт меня за руку. Неужели пора уходить?!
– Хочу ещё театр! – раздаётся громкое детское рыдание на весь зал.
Артисты выглядывают в щёлку между кулис и с умилением смотрят на благодарного зрителя…
Мне нравилось гулять с родителями по Петровке, соседним улицам и переулкам. Вдоль улиц тянулись невысокие жилые дома и магазины. В Художественном проезде находилась в ту пору хорошая мужская парикмахерская, куда ходил стричься отец, а позже приводил сюда и моего брата. В начале Пушкинской улицы выделялся своей архитектурной классикой Дом Союзов (бывший Дом Благородного собрания), по вечерам перед ним оживлённо гудела небольшая толпа в ожидании начала концерта. Мне очень хотелось попасть туда, но тогда я была ещё слишком мала (а когда выросла, то желание это пропало). Я понимала, что это и есть самое сердце Москвы. Нарядная публика прохаживалась по вечерним улицам неспешно, выглядела важно и одновременно слегка беспечно. Какая-то атмосфера праздника, усвоенная, возможно, с давних времён, присутствовала в этом старом квартале Москвы. Да и сейчас, согласитесь, Большая Дмитровка остаётся одной из самых чудесных улиц Москвы (несмотря на тяжеловесные здания под номерами 15А и 15Б – таковыми их делает не столько архитектурный стиль, сколько «внутренняя начинка»; это здания Генеральной прокуратуры[11] и бывшего партийного архива Института марксизма-ленинизма[12]). Никаких внешних украшательств, за исключением скромной иллюминации в праздники, не было, но старые улицы в них и не нуждались, будучи самодостаточными в своём классическом архитектурном облике. В Столешниковом переулке, на спуске к Петровке, находилась замечательная кондитерская – просторная, светлая, пропитанная ароматами кофе и шоколада. Туда мы с папой наведывались перед праздниками. В кондитерской за высокими стеклянными прилавками стояли продавщицы в белых халатах, а перед ними – такие богатства! Торты, пирожные (эклеры, картошки, наполеоны, песочные полоски и фруктовые корзиночки), раскрытые коробки с фигурными шоколадными конфетами в виде трапеций, бочонков, тонких резных листиков и бутылочек в цветной фольге, а также «лимонные и апельсиновые корочки» в картонных тубах. После тщательного выбора мы покупали что-нибудь вкусное и шли домой.
