========== Золотая нить ==========
Первые рассветные лучи ласково коснулись сонного города. Уже через несколько часов узкие улочки наводнят туристы, спешащие увидеть первыми творения великих мастеров прошлого, а лавочники откроют свои двери для всех желающих. Во мгновение ока на улицах старого города зазвучат множество языков, а воздух наполнится сотнями пленительных запахов. Но пока на улицах нет ни души. Его торжественные величественные фасады окутывает сонная дымка. Этот город, который стал колыбелью для бесчисленного количества выдающихся деятелей искусства, чьи творения и ныне радуют глаз, где нашли поддержку и признание множество мыслителей и ученых, воистину является жемчужиной Тосканы. Именно здесь, где старый Козимо Медичи подарил новый рассвет флорентийской республике и положил начало великолепной коллекции галереи Уффици, находят свое вдохновение и по сей день люди со всех концов света. Этот город, пронизанный золотыми нитями, таит в себе много тайн, приподнимая завесу лишь перед истинными искателями.
Теодор Митриади стоял на набережной реки Арно с легкой улыбкой на губах. Его самолет сел во Фьюмичино вчера вечером, а спустя несколько часов он уже сошел с поезда на вокзале Санта-Мария-Новелла во Флоренции. Побывав здесь еще мальчишкой, он полюбил этот город всем сердцем. С тех пор прошло уже много лет, но он до сих пор помнил тот восторг, что испытал, стоя перед базиликой Санта-Кроче под пристальным взглядом Данте Алигьери, одного из величайших поэтов всех времен, возведенного руками скульптора Энрико Пацци. И вот теперь он вновь оказался здесь.
Теодор остановился, пройдя немного вперед, устремив свой взгляд к Понте Веккьо. Когда-то здесь располагались мясные и рыбные лавки, но запах был столь ужасен, что в семнадцатом веке их сменили ювелирные магазины и мастерские. С тех пор мост часто стали называть «золотым». Весь мост был застроен домами, которые выстраивались в единую линию и таили в себе еще одну тайну. Именно через него был проложен тайный проход, разработанный великим Джорджо Вазари. Он соединял галерею Уффици с дворцом Пити, а пользовались им лишь представители знати.
Мост соединял два берега Арно, где располагались главные торговые артерии города. Здесь уже начинали появляться люди, отчего Теодор невольно нахмурился. Он не любил чужое общество, но ради искусства был готов с ним смириться.
Бросив короткий взгляд на наручные часы, он поспешил на площадь Синьории. На ее углу располагалось чудесное заведение «Нептун», где варили один из лучших caffè doppio во Флоренции всего за один евро. Галерея Уффици должна была открыться в восемь пятнадцать утра, но он хотел прийти чуть пораньше, чтобы успеть занять место в неизменной очереди, которая начала образовываться уже сейчас. Перебросившись парой слов с приветливым барменом, он одним глотком выпил свой эспрессо, и, расплатившись, отправился в сторону музея. Уже проходя мимо копии статуи Давида, возвышающейся у входа в палаццо Веккьо, он подумал, что этот день, определенно, будет хорошим.
Очередь в Уффици была просто бесконечной, а потому, даже заняв место с самого утра, можно было простоять не меньше нескольких часов, и то, если повезет. За Теодором стоял молодой человек, который явно скучал, изнемогал от этого постоянного стояния, а потому в какой-то момент, видимо, проголодался, ведь прошло не меньше двух часов, а они не сильно приблизились ко входу в настолько туристический сезон, и тронул стоявшего перед ним за плечо.
— Прошу прощения, — сказал человек на идеальном английском, — вы не скажете, что я за вами? Я бы отошел, купил джелато в лавке напротив.
Теодор вздрогнул и обернулся, и несколько секунд рассеяно смотрел на незнакомца.
— Конечно, идите, — ответил он, чуть улыбнувшись, когда осознал, что молчание затянулось.
— Вам купить? Лимонный в маленьком рожке.
— Вы очень любезны, — произнес Теодор, вынимая из кармана пару монет.
Но незнакомец улыбнулся, кивнул и ушел прежде, чем ему вручили деньги. Парень вернулся через несколько минут, протягивая мороженое.
— Я еще мятного добавил вниз. А то так жарко! А вы зачем сюда стоите? За «Венерой», за «Весной»? За «Мадонной»?
— За Караваджо, — ответил Митриади, принимая рожок. — Мой любимый художник. А вы?
— За людьми!
Теодор слегка растерялся, не зная, что ответить.
— Произведения искусства — это отлично, но еще большее произведение искусства — сами наблюдающие. Они определяют, не картина и не скульптура. Только их понимание и восторженность или принятие с отвержением дают ценность тому или иному шедевру. Понимаете, да?
— Кажется, да. Очень интересная точка зрения.
— Вот есть золотые браслеты, часы, кольца и другие побрякушки. Сами по себе в чистом поле в безлюдном пространстве и в мире, где нет понятия «дорого» и «роскошно» — это просто вещички. И будь они из тростника, разницы бы не было, верно? Люди не считают ценностью, например, бутылку воды, правда? А в голой пустыне на палящем солнце она ценнее всего.
— Совершенно верно. Значит, вы изучаете людей?
— Я наблюдаю за ними. К сожалению, люди редко изучают сами себя.
— Должно быть, вы психолог?
— И да, и нет. Мистер…?
— Митриади. Теодор, — он протянул руку для рукопожатия.
— Элиаш Флам. — Теперь уже знакомец с удовольствием пожал руку собеседника. — Значит, за Караваджо?
Теодор кивнул.
— В нем столько жизни.
— И к какой же картине вы пойдете первым делом?
— Мне сложно выбрать между «Жертвоприношением Исаака» и «Вакхом». В любом случае хорошо, что они находятся в одном зале.
— Надеюсь, мы попадем внутрь еще до того, как обгорим на солнце и оглохнем от гомона галдящих туристов!
— Как и я.
Они простояли в очереди еще около часа, периодически перебрасываясь парой слов друг с другом. И вот, когда все рамки были пройдены, они оказались внутри. Элиаш следовал за Теодором, ведь он был в этом месте впервые и, казалось, за столь короткое время умудрился привязаться к своему собеседнику. Митриади выяснил, что Флам живет в Чехии, в небольшом городе Оломоуц, занимается психологией искусства и пишет какую-то там исследовательскую работу о человеке и теории эмоций.
Они начали свой осмотр с Джотто и Фабриано, поднявшись на второй этаж по красивой лестнице. Подолгу стоять у каждой картины не получалось из-за большого потока туристов. В следующем зале располагался Филиппо Липпи, а вслед за ним и его знаменитый ученик — Боттичелли. Увидев «Весну», Теодор невольно ахнул и прижал ладони ко рту. Его глаза увлажнились, и лишь большим усилием воли ему удалось держать себя в руках. Они медленно пошли вдоль выставленных вдоль стен, выйдя в широкий коридор, ярко освещенный солнечным светом, пробивающимся сквозь высокие створчатые окна. Элиаш не то чтобы испытывал и тем более показывал эмоции, когда смотрел на то или иное произведение. Он знал названия, период и автора, но глядел на это все с неким равнодушием, а вот настроение и его перемены в Теодоре, казалось, завораживали Флама. Он с интересом наблюдал, иной раз чуть улыбаясь, внимательно глядя на того светлыми глазами. Элиаша не трогали ни знаменитые скульптуры, ни картины, ни восторженные чужие возгласы, ни восклицания, ни слова экскурсоводов, что «перед вами великое произведение великого…». Казалось, Фламу было даже скучно и словно бы жаль потраченного времени в очереди. Он только лишний раз морщился, когда кто-то слишком выразительно расходился в эпитетах.
— Я должен попросить прощения за такую эмоциональность, — произнес Митриади спустя некоторое время. — Понимаете, каждое из этих произведений искусств для меня почти родное. Быть может, вы сочтете меня безумцем, но здесь я ощущаю себя дома.
— И что в этих произведениях для вас родное, если в них ничего, собственно, кроме ваших эмоций и нет?
— Каждый жест, каждый пейзаж, каждый взгляд.
Элиаш пожал плечами и ничего не ответил. Он не разделял точку зрения Теодора, что в том или ином мазке кисти есть что-то исключительное само по себе. И все-таки через некоторое время, когда они шли в тишине, Флам ее нарушил.
