– Машину – в гараж, вновь прибывшую – в келью.

Во дворе монахини, пожилые и молодые, в длинных мантиях и клобуках, плавно спешили по своим делам, и меня поразили их лица, совершенно иные, чем у людей в миру: какие-то очень бледные, одухотворённые, ясные.

Так я попала в другой мир, «мир в церковной ограде», как ещё его называют. В келье, куда меня поселили, было 14 кроватей, но людей мало – всего две пожилые простые женщины. Они объяснили, что утром и вечером все ходят на службы, а днём – послушания. Я положила пакет с самым необходимым на койку, которую мне показали, и отправилась на первое послушание.

Работы, куда меня направляли, сменялись церковными службами, которые здесь длились значительно дольше, чем в обычных немонастырских храмах. За службой следовали новые послушания. И я очень быстро поняла, что это как раз то, что мне в тот момент было нужно. Своя воля отсекалась сразу же, жизнь была насыщенной, ясной, а главное – из головы начисто исчезли сомнения и благоглупости, над которыми я билась в последнее время, как заезженная пластинка. И если свобода выбора – тяжкий груз, то, избавившись от неё, я ощутила невероятную лёгкость. Послушания мои считались здесь достаточно низовыми и «грубыми» – как то: перебрать картошку, помочь на кухне. Но хозяйство и бытовой уклад организованы столь продуманно и рационально, что я быстро оценила умелую властную руку, которая их вела. Ведь чаще всего моими товарками на работах были убогие старушки неопределённого возраста, женщины-инвалиды. И с такими скромными силами мы успевали сделать неимоверно много, хозяйство монастыря состояло в образцовом порядке!

В первый же день я «прилепилась» к женщине на кухне, назвавшейся Марией. Она подошла после молитвенного ужина (странники и трудники питались отдельно от монастырских) и попросила помочь с уборкой. Я с радостью согласилась. А чуть позже, всплеснув руками и укоряя себя, Мария побежала просить благословения на новое моё послушание у матери-распорядительницы и успокоилась только тогда, когда получила его. «Правило послушания» соблюдалось неукоснительно, вплоть до того, что когда я попыталась помочь ветхой бабульке вымыть полы, над которыми она трудилась из последних, казалось бы, сил, та решительно воспротивилась: «Что ты, это моё послушание, и я должна его выполнить!». С поваром Марией мы до полуночи перебирали и резали овощи, заготавливали ингредиенты для утреннего компота, ставили тесто на пирожки. (Интересно, что вместо дрожжей здесь использовали кислые яблоки, я раньше не знала такого рецепта, – чтобы у людей не болели желудки!). И я в очередной раз подивилась продуманности и умелому ведению безотходного хозяйства, монастырский стол был полезным и вкусным и за счёт растительной пищи со своих огородов весьма экономичным. А потом я под руководством Марии читала вечернее правило. Она, несмотря на тяжёлый день, слушала стоя, возле иконы и тихонько поправляла мои ударения – каноны, акафисты.

За всё это время мы не сказали друг другу ни слова.

– Не будем разговаривать, иначе уйдут дух и сила молитвы… Душа умилялась и воспаряла, я была готова заплакать. И так ждала этих слёз!

Не помню, как попала в ту ночь в свою келью. У меня с детства «географический кретинизм», и я ещё долго блуждала по коридорам трёхэтажного здания. Помню, что когда, наконец-то, пришла, большинство кроватей были заняты, я с трудом определила своё спальное место по оставленному сверху пакету. В коридорах горел свет, некоторые бабульки, опираясь на бадики, читали по книгам молитвы. Я тоже молилась, лёжа в кровати, как могла. И когда около 5 утра зазвонили колокола к утренней службе, то я так и не поняла, спала в эту ночь или нет. На душе было радостно.

И только заправляя постель, я с удивлением обнаружила, что на ней до меня уже кто-то спал, причём не день и не два, а достаточно долго. Но этот факт нисколько не покоробил. Скорее, развеселил.

– Да ты лучше перейди на другую кровать, это Алинино место, она уехала домой на побывку, – прокомментировала Саша, мы успели познакомиться утром…

И тоже рассмеялась.

Монахини и мирские под звон колоколов со всех сторон спешили на службу в храм, мы присоединились к потоку…

…Подниматься в несусветную рань, умываться ледяной водой, отказаться от прежних привычек, весь день быть на ногах, стараться быть полезной и максимально впитывать новые впечатления – это, на удивление, не мучило нисколько, напротив, создавало необычную лёгкость и эйфорию.

Одна из паломниц однажды посоветовала мне помолиться ночью в часовне святителя Тихона Задонского. Не подумавши, я самонадеянно в одиночку отправилась туда воплощать идею. Ночной монастырь был необычайно красив и безлюден, я только позже узнала, что по ночам ходить по территории не принято. Фонари высвечивали мощённые кирпичом дорожки и кроны деревьев. В крошечной келейке святителя, таинственно подсвечивая иконы, горели лампады и свечи, под ногами лежал толстый ковёр… Но стоило мне только начать молиться, как эхо, странное эхо тут же стало вторить моим словам. Волосы на моей голове зашевелились от ужаса и встали дыбом. Мурашки побежали по коже. Неимоверным усилием воли я заставила себя дочитать намеченный круг молитв. Читала излишне поспешно, а как уж добралась до кельи, почти что не помню…

Рассказала о случившемся своим соседкам-паломницам, они ещё не спали. Ожидала, что засмеют. Ничего подобного!

– А что, – строго произнесла рассудительная Саша. – Святитель, как известно, изгонял бесов. Вот они и злятся, мстят до сих пор, смущают прихожан и паломников… Точно, это их выходки, в келейке святителя и не такое бывает!

Рано утром, в 5.40, при свете лампад и свечей в храме начинался молебен, во время которого все просили у Господа, Божией Матери и святителя благословения на грядущий день. После молебна слушали утренние молитвы и читали записки о здравии и упокоении, потом следовал чин Литургии. Я старалась выстоять всю службу на ногах, но иногда позволяла себе опуститься на одну из скамеечек, в храме их достаточно много, потом снова вставала. Пытаясь не расслабляться в мечтаниях, в какой-то момент я всё же выпала из времени и, как мне кажется, ощутила золотистый струящийся свет этого Храма. Он легко проходил свозь цветные витражи окон, парил над певчими и устремлялся к куполу, постепенно заполняя пространство…

На третий день пребывания я исповедалась и причастилась. Мне, как и всем, выдали две красивые белые просфоры, на каждой из которой был след маленького копья. Я поняла, что наконец-то принята в большую монастырскую семью, приютившую у себя, помимо монахов, паломников и трудников со всех уголков России.

К тому моменту я уже привязалась к тем, кто меня окружал, с кем делила работу, кров и стояла на службе.

Полюбила юную маму Руслану, приехавшую в монастырь вместе со своей четырёхлетней дочкой-метиской Лидочкой откуда-то с Украины. У девочки ярко выраженная африканская внешность: характерные навыкате карие глаза, широкие губы и… русые, в очень мелких кудряшках, волосы – где бы ещё двадцатилетняя мать и её дитя встретили столько добра, как не в монастыре? А здесь, «в церковной ограде», каждый старался сказать темнокожей девочке в русском цветастом платочке доброе слово, сунуть мимоходом в её ладошку пряник, конфету. И когда юная мама трудилась на кухне, то свободные от послушания бабульки нянчились с девочкой, как со своей внучкой, рассказывали сказки и водили гулять…

Полюбила старенькую Александру Ивановну, которая, несмотря на возраст, каждый раз старалась взять на себя больше работы и не позволяла себе присесть во время церковных служб. И конечно, часто вспоминаю и бесконечно благодарна моей наставнице Марии, худенькой поварихе из трапезной – с её бесконечным терпением и протяжным белорусским говором. Сама не зная того, на время пребывания в монастыре она стала моим воспитателем. («Духовных бесед надо убегать, – в самом начале знакомства сказала она, – это даже монахиням и послушницам не дозволено, не то что нам, грешным, только батюшки просвещают духовно»). Я старалась не задавать лишних вопросов. Мы просто ежедневно трудились на кухне, а после читали молитвы. На утренних службах, глядя на её смирение и обильные слезы – Мария исповедовалась и причащалась ежедневно, подолгу, и казалось, не будет конца её бесконечному перечислению грехов, не закончатся слёзы, сотрясающие маленькую хрупкую фигурку, – я каждый раз понимала, насколько я духовно ниже неё и вряд ли когда-нибудь дорасту до её понимания духовного мира.