Принимаясь в 1823 году за «Евгения Онегина», Пушкин в письме Дельвигу назвал свое произведение поэмой. Позже он решил, что это все же роман. Сути дела это, однако, не изменило: главное в «Онегине» вовсе не сюжет. Главное – то, что сам Пушкин называет «забалтыванием», а мы – лирическими отступлениями. Именно в них ярче всего проявились и личность поэта, и его дар. Поэтому для нас, читателей, «Онегин» – именно поэма. Про Пушкина.

И не только для нас. Для большинства критиков – тоже. При всем разнообразии статей, посвященных «Евгению Онегину», нет среди них такой, в которой было бы внимательно рассмотрено становление характеров героев – без лирики, сугубо психологически. Исключениями, на первый взгляд, могут показаться работы Белинского и Писарева. Но… Давайте поступим так: притворимся пока, что их статей не было. Хотя бы ради экономии времени читателя. Вернемся к Белинскому и Писареву в конце наших заметок – в приложении. Для желающих. Как говорится, «см.» А здесь заметим одно: Виссарион Григорьевич в своих статьях постоянно сбивается, именуя «Евгения Онегина» то поэмой, то романом.

***

Итак, наша цель – прочитать «Онегина» именно и только как роман. По возможности не замечая ни отступлений, ни поэтической составляющей. То есть, стать на время холодными занудами-рационалистами. А в помощь нам – остраннение.

Начнем. Детство героя. Сказано о нем мало, но эпоха известная. Разберемся. Ребенок из весьма состоятельной столичной семьи. Сирота с ранних лет: о матери в романе ни слова. Воспитание – домашнее, никаких новшеств, вроде лицея. При этом, как ни странно, в юности – добрый приятель, а позже – даже друг самого Пушкина. И член его круга. Вплоть до попыток этого круга привить юному Евгению высокую страсть не щадить для звуков жизни.

Сколько-нибудь осмысленного систематического образования Евгений не получил. Ни поэзия, ни история, ни, тем более, точные и естественные науки его не интересовали. Читать пробовал – без толку. А уж писать – и подавно. Ибо занятие сие требует упорного труда… Да и о чем он мог бы написать? Ведь и умственные способности Евгения автор оценивает не слишком высоко. В самом деле, представьте себе человека, который, как бы вы ни бились, не может отличить ямб от хорея!

С такими-то, не слишком лестными, «вводными» данными получает читатель главного героя объемного романа. Поневоле вспомнишь язвительные замечания Писарева о, так сказать, историческо-философских диспутах Онегина с Ленским – человеком всё же с европейским образованием.

Ну ладно, а чисто психологически – что Онегин за человек? В самом начале своей мятежной юности герой неожиданно оказывается истинным гением в науке нежной страсти. Не имея к тому решительно никаких оснований. Не убогий же француз преподал подростку сию науку! А книг Евгений, как мы знаем, не читал. Сия необъяснимая метаморфоза – лишь первая в цепи психологических странностей в романе. К ним мы вернемся еще не раз – и попытаемся понять, как подобные «ляпы» мог допустить такой автор. Не просто безоговорочно умнейший русский писатель ХIХ века, но и один из самых точных и тонких психологов всей мировой литературы.

Может быть, секрет внезапного превращения не слишком умного малообразованного домашнего подростка в профессионального ловеласа, талантливого имперсонатора и психолога – в том, что автор, увлекшись, наделил героя своими качествами? (Примерно так, как сделал это в V строфе первой главы: «…И возбуждать улыбку дам // Огнем нежданных эпиграмм».) Нет, в данном случае такое объяснение не подходит. Ибо сам юный Пушкин – при всей его влюбчивости – ни ловеласом, ни, тем более, красавцем-франтом, подобным ветреной Венере, не мог считаться никак.

Где же искать объяснение такому скачку в характере будущего бездельника и повесы – и существует ли оно вообще? Оставим вопрос пока открытым. Таких вопросов «Евгений Онегин» перед занудами-рационалистами (каковыми, напоминаю, временно являемся мы с вами) поставит еще немало.

Следуя за Пушкиным и его героем, направимся в деревню, на почтовых…

Большой дом в Санкт-Петербурге ушел за долги. Как и состояние. Евгений – богатый помещик: «Заводов, вод, лесов, земель // Хозяин полный». Перемена образа жизни – радикальнейшая. Ни Talon, ни балета, ни карт, ни стихов, ни балов, ни тайных свиданий с уроками в тишине, ни образованных друзей из высшего света… Ничего! А ведь наш герой, пережив к тому времени уже вторую (и также необъяснимую) метаморфозу, не просто резко поумнел, но стал мечтателем и интересным собеседником для самого Пушкина: «Мне нравились его черты, // Мечтам невольная преданность, // Неподражательная странность // И резкий, охлажденный ум». Это – про человека, который так и не научился ни всерьез читать, ни упорно трудиться вообще над чем бы то ни было? В данном случае, похоже, Александр Сергеевич описывает все же именно себя. А точнее то, что видел бы в зеркале, если бы оно еще и льстило ему чисто внешне. Каково этому, новому Онегину одному в деревне?..

Так или иначе, но факт остается фактом: главный герой уже в первой главе романа претерпевает два кардинальных превращения, объяснения которым автор дать даже не пытается. Повторюсь – не скользящий по верхам беллетрист, а великий Пушкин, создатель таких психологически выверенных героев, как Герман, как Борис Годунов, как… да что там – даже злая мачеха его «Белоснежки», как и его старик-со-старухой психологически вполне убедительны. Нигде и никогда ни одного прокола – и вдруг такие очевидные “ляпы» в романе, на который ушло семь лет жизни! Даже время в нем расчислено по календарю. А в психологии героя – пробелы.

Ладно, пора, и правда, в деревню. Что Евгений нам продемонстрирует, став помещиком? А вот что. Не любя Гомера и Феокрита, он кое-что все же прочитал – и стал «экономом». А по ходу дела, похоже, еще и на редкость порядочным человеком. Что бы он там ни думал про болеющего дядюшку, однако, если судить по делам его («…слишком часто разговоры // Принять мы рады за дела»), то и здесь метаморфоза налицо: безоговорочно в ущерб себе пустынный мудрец заменяет барщину на легкий оброк! С чего вдруг в легкомысленном эгоцентрике сочувствие к страданиям каких-то незнакомых крепостных? Если бы нечто подобное проделали Ларины или Ленский, автор не преминул бы об этом сказать. Но – нет: опаснейшим чудаком все объявили именно Онегина! Никак в героя снова на минуту вселился другой чудак – сам Пушкин? Кто знает, кто знает…

Как бы то ни было, а в нашем счете у Онегина уже третье «штрафное очко». (Или всё же у Пушкина?..)

Однако – явление второе. Входит Ленский. Семнадцать лет. Тоже богат. Тоже красив. Тоже круглый сирота. Во всем же остальном – полная противоположность Онегину: образован, знает и любит немецкую классическую философию, поэзию Шиллера и Гёте, сам пишет стихи. В чем истоки таких сильных различий? Так ли радикально отличались детство и отрочество Ленского от детства и отрочества его будущего друга – или дело во врожденных качествах? Похоже, ни то, ни другое. Главная причина – во влиянии самого Пушкина. Никуда нам от этого клише не уйти: Александр Сергеевич и правда раздарил частицы своей неисчерпаемо разнообразной личности трем героям романа. И подростковая романтика его целиком досталась Ленскому вместе с образованностью. Ладно, пусть так. Но откуда взялся Ленский – однолюб?! Хотя… Давайте будем читать внимательнее: у Пушкина мелочей не бывает. «Его душа была согрета // Приветом друга, лаской дев…» Гм! Гм! Читатель благородный, как это: душа согрета лаской дев? Ай да Пушкин… Но – мы ведь в роли зануд. Так что Ленскому – первое «штрафное очко». И сразу же, чтобы два раза не вставать: «Но Ленский, не имев, конечно, // Охоты узы брака несть…» И снова – гм, гм. Ибо: «Он весел был. Чрез две недели // Назначен был счастливый срок // И тайна брачныя постели…» Этот самый срок – через несколько дней после именин Татьяны, то есть зимой, примерно через полгода после приезда Владимира в свое имение. Ничего не поделаешь – календарь есть календарь. Так что, «Ленский – два».