========== Cause you seem like an orchard of mines ==========

Сквозь расписанные узорным кружевом инея окна студию наполняет ослепляющий солнечный свет, отражающийся в каждой глянцевой глади. Блики настырно целятся в тонкую кожу подрагивающих в предвкушении пробуждения век и наконец добиваются своего.

Джеймс встречает свой зимний Нью-Йорк уже восьмой раз, и шесть из них в той же квартирке, что снял на третьем курсе. Но впервые он поддается лирическому настроению окутанного в снежные сугробы города, который никогда не спит.

Впервые Джеймс ощущает себя в нём счастливым. И город тут совсем ни при чем.

Надежные оконные рамы приглушают пение ветра, развивающего кашемировые шарфы прохожих. От взгляда на них хочется поёжиться, вернуться обратно в объятия тёплого пухового одеяла. Что он и сделает, но сначала кофе.

Через пять минут ритуальных умиротворяющих действий по кухне начинает растекаться крепкий обволакивающий аромат. И как только мерное урчание готовящегося напитка грозит вот-вот переступить опасную черту, Джеймс снимает медную турку с огня и отставляет в сторону.

На Джеймсе темно-синие домашние штаны с тугой резинкой, обвивающей тазовые косточки, и идиотская перманентная улыбка, от которой щёки уже ноют. У Джеймса слегка опухшие от бессонной ночи глаза медового цвета и ни одного сомнения в голове.

Джеймс на своём месте.

И он всё сделал правильно.

Джеймс осматривает преобразившуюся до неузнаваемости квартиру, с которой так и не смог съехать.

Он потратил целый год на её реабилитацию. Вынес всё подчистую, содрал каждый слой краски поверх обоев, а потом каждый слой безвкусных бумажных орнаментов. Выровнял стены, выдрал полы с замурованной под покровами столетней грязью.

Выскреб. Вычистил. Выдраил. И построил всё заново.

Вручную.

Неплохая вышла терапия.

Джеймс запретил себе тогда отдыхать. Он работал на износ в фирме, а возвращаясь домой, брался за инструменты и продолжал вспарывать гноящиеся швы, пока раны не промылись.

Никаких поблажек, никаких оправданий.

И с каждой заделанной трещиной, он чувствовал, как в нём самом зарастает ещё одна глубокая червоточина.

Невозможно воздвигнуть что-то новое на руинах. Сначала нужно уничтожить обломки ценой собственного пота и крови.

И Джеймс уничтожал их. Стирал в пыль изо дня в день, пока земля не стала пригодной для жизни после сезона дождей, заморозок и наступившей закономерной оттепели.

Теперь едва ли Джеймс помнит, каково здесь было раньше. Едва ли помнит, каким был он.

Ошибки прошлого давно перестали всплывать на периферии, напоминая о себе в зеркальных поверхностях.

Джеймс примирился с ними.

Джеймс осторожно ставит на тумбочку две наполненные до краёв кофейные чашки, сперва отхлебнув из своей, и ныряет в успевшую остыть с его стороны постель.

Воскресенье — единственный день, когда с совершенно спокойной совестью можно спать до обеда, но Джеймс не хочет терять отведенное время. И всё же, перед тем как перейти от намерений к действиям, он даёт себе пару секунд, перетекающих в минуты, чтобы насладиться эстетическим видом.

Джеймс, касаясь только одним взглядом, соединяет мелкие родинки вдоль позвоночника в рисунки созвездий на подсвечивающейся коже. Повторяет изящные линии выпирающих размеренно поднимающихся и опускающихся лопаток, изгиба шеи, покрытой росписью серебряных распущенных волос, жилистых рук, по-детски сжимающих пуховые барханы.

Джеймс мог бы смотреть на них вечно, особенно, на подмигивающие ямочки на оголенной пояснице.

Мог бы. И ещё насмотрится. А сейчас пора вставать.

Джеймс, уже просёкший, как не получить за подобное локтем в глаз, наваливается всем весом на безоружное горячее тело, предусмотрительно сцепляя руки на плечах и заключая парня в объятья. Возмущенная реакция не заставляет себя ждать, и тот мычит, пытаясь отстраниться и зарыться лицом в подушку. Но тут же отрывается от вдвойне приятного спросонья шёлка и ведёт носом в сторону источника бодрящего аромата.

— Ты бесчеловечный, — голос еле продирается через высохшие связки.

— Так ты благодаришь меня за свежесваренный кофе в постель?

— Нет, — протягивает парень, а потом выворачивается из крепкой хватки, и Джеймс получает ощутимый толчок в бок. Ну, хоть не в глаз. — Вот твоя благодарность.

Джеймс, посмеиваясь, отстраняется, не переставая наблюдать за ещё сонными плавными движениями. Парень прикрывает тыльной стороной ладони зевоту, потягивается, принимает полусидячее положение и таки тянется к заждавшейся чашке кофе, от которой ещё поднимается танцующая струйка пара.

— Так уж и быть, этим кофе ты вымолил для себя пощаду. — Парень делает ещё один глоток и убирает назад обрамляющие лицо отпущенные волосы. А Джеймс, воспользовавшись моментом, быстро целует его в оставшиеся без защиты рёбра, отчего парень вздрагивает, чуть не расплескав чёрную жидкость. — Джеймс!

Выпаленное имя бьёт по центру удовольствия. И только парень возвращает чашку на место, Джеймс хватает его за лодыжку и утягивает вниз, оказываясь сверху, близко, глаза в глаза.

Слишком одурманенные в слишком ясные.

Медово-карие в аквамариновые.

— Повтори, — выдыхает Джеймс в приоткрытые губы, застывшие в непонимании. — Скажи моё имя ещё раз, — шепчет он уже на ухо, зарываясь носом в гладкие платиновые волосы, — только так, как произносил его ночью… Скорпиус.

И Скорпиус выгибается от накатившего возбуждения, стрелой метнувшегося от шеи к паху.

Выгибается так, что между их телами не остаётся воздуха и ни одного потаённого стеснения. А россыпь сухих обжигающих поцелуев от нижней челюсти до ключиц вырывает сдавленный мучительный стон.

— Ты дурак, Джеймс, — Скорпиус упирает ладони в грудь Джеймса, вынуждая того оторваться от своего увлекательного занятия. — Мне нужно в душ.

— Не нужно, — отбивает Джеймс, — ты прекрасно пахнешь. Кофе, пионами и мной. — Он многозначительно дергает бровями, но решительный отпор во взгляде напротив не стихает, и ему приходится принять поражение, сдав позиции. — Только быстрее.

— Не успеешь соскучиться, — кидает Скорпиус и спустя пару секунд мелкой суеты исчезает за дверью ванной.

— Я уже начал!

Чашка остывшего кофе Джеймса радуется наконец-то уделенному вниманию. Он опустошает её за три глотка и уносит на кухню. А мысли уносятся на несколько месяцев назад — в тот переломный день, вновь повернувший жизнь Джеймса в однажды пересохшее русло.

***

Тот день можно было бы назвать самым обычным — затерявшимся в череде нескончаемой будничной возни. Но он был по-своему особенным.

Это был последний день его отпуска.

Не того отпуска, который существует только на бумаге и проводится с вросшим в ушную раковину телефоном, не прекращающим раздавать указания голосом начальника. Не того отпуска, когда он сам не мог позволить себе расслабиться, постоянно преследуемый неугомонным чувством долга. Не того отпуска, когда стоит только выйти за пределы фирмы, там начинался твориться кромешный и тотальный пиздец.

Джеймс предусмотрел всё.

Закрыл неразрешённые вопросы, дал подчинённым перечень задач на случай, если решат просиживать без дела тощие задницы, делегировал неотложные обязанности Харви — на него же уговорил менеджера переадресовывать все срочные звонки — и, главное, выключил к чертям рабочий телефон.

Первый полноценный отпуск.

И Джеймс провел его максимально лениво и бестолково, как мечтал уже очень давно. Вставал поздно, ложился рано, прогуливался по Нью-Йорку, стараясь держаться подальше от Манхеттена, чтобы не пересечься с коллегами, уверовавшими в то, что он сейчас где-то в джунглях Южной Америки борется на мечах с огромными малярийными комарами.