Литмир - Электронная Библиотека
A
A

И. Н. Зорина

Распеленать память

Вместо предисловия

Дайте свободу памяти,

Распеленайте ее…

Александр Гельман

Большую часть жизни я прожила в советском социалистическом лагере. Лагерь этот был огромным и разнообразным. Был в нем и страшный ГУЛАГ, и будничные трудовые бараки. Но были бараки и покомфортабельнее, повеселее.

По рождению суждено мне было провести детские, школьные и студенческие годы в бараке не самой высшей категории, но довольно сносном, по советским, конечно, меркам. Теперь, вспоминая годы своей жизни, на ум приходят, как правило, веселые, а подчас и комические истории. Наверное, человеку всегда легче вспоминать хорошее, чем плохое. Книгу эту я писала в разное время, частично публиковала, больше рассказывала друзьям. А потом решила все собрать, подобно кусочкам мозаики.

Достоевский говорил, что жить – значит сделать художественное произведение из самого себя. Ну что же, попробую.

Вот и говори с Отцом

– Что ты мне все время твердишь о вере, о Иисусе, о том, что должна я найти свой путь к нему, – так почти раздраженно говорила я своему кубинскому другу, католическому падре из Майами. – Не хочу я и не могу говорить с твоим Иисусом. Да, моя фанатически верующая бабка-латгалка крестила меня в католичество тайком от моих родителей-атеистов. Специально приехала в Москву накануне войны. Но веру она мне привить не смогла: через два года умерла в блокадном Ленинграде.

– Иисус не только мой, он и твой, он для всех. Понимаю, тебе трудно полюбить Иисуса, – мягко отвечал Марио. – Ну а отца своего ты любила? – спросил он вдруг совершенно неожиданно.

– Да, очень любила и теперь люблю.

– Ну вот и разговаривай с ним, когда надо будет тебе кому-то исповедоваться, рассказать о себе, помолиться.

Разговор этот случился в марте 1993 года в Женеве, в кулуарах Дворца наций, где мы ждали, когда будет слушаться в Комитете по правам человека наш вопрос о политзаключенных на Кубе. Марио был в делегации кубинской оппозиции. Известный священник, служитель небольшого костела в Майами, что стоит на берегу моря. По его приглашению я побывала там через два года на службе, устроенной «В честь русской женщины, помогающей кубинцам». Служба эта – а шла она на понятном всем современном испанском – меня потрясла. Ну а сам Марио спас физически и психологически, душевно, духовно сотни молодых людей, приплывавших на майамский берег на автомобильных шинах, жалких лодчонках, а порой вообще неизвестно на чем, вплавь. Пришлось мне повидать эти детские и подростковые живые скелетики, изможденные и радостные.

Вспоминаю тот давний разговор потому, что чем ближе к концу, тем чаще говорю с отцом, который во многом определил мою жизнь, хотя оказались мы с ним на почти противоположных политических позициях. Но разве это важно? Разве не важнее любовь?

Глава первая

Откуда родом

Хочу воскресить своих предков,

хоть что-нибудь в сердце сберечь.

Булат Окуджава

Ему все дала советская власть

Мой отец Николай Афанасьевич Зорин родился 26 августа 1904 года в старинном верхневолжском городе Молога (Ярославской губернии), который в 1930-е годы исчез с лица земли, затопленный водами первых ГЭС Волжского каскада. Город этот, как и многие обжитые места и деревни серединной России, захлестнул вал индустриализации и строительства гидроэлектростанций. Воды Волги затопили огромные территории со всем, что на них находилось. По странной и страшной судьбе, отец мой, гидротехник, специалист в области проектирования и эксплуатации воднотранспортных путей и гидротехнических сооружений, получивший в конце жизни первым в стране звание заслуженного мелиоратора СССР (1965 год), был причастен к созданию на севере европейской части страны «Русской Атлантиды» и, в частности, к уничтожению своей «малой родины» – города Мологи.

Кажется, в 1966 году оформлял отец бумаги для персональной пенсии и попросил меня отпечатать на машинке его автобиографию. Я с удивлением спросила: «А что это за город – Молога?» Ему явно не хотелось давать объяснений, а у меня не было времени на расспросы. Вернуть бы теперь те дни, когда в суете своих дел так и не удосужилась поговорить с отцом о его жизни.

Он ушел рано – в феврале 1969 года ему было всего 64 года. Ушел совершенно неожиданно для всех родных и друзей. В декабре 1966 года он вышел на пенсию. Вроде бы ожидала его спокойная жизнь. Наконец-то он мог прочитать все те тома русской классической литературы (Толстого, Гончарова, Достоевского, Салтыкова-Щедрина и других наших великих писателей), которые собирал всю жизнь, приговаривая: «Вот выйду на пенсию, и все прочитаю…» Но не случилось. В январе 1969 года уехал в санаторий под Москвой (для номенклатурных работников). Не звонил (не было тогда мобильников), но несколько писем, очень мне дорогих, написал. В санаторий членов семьи не пускали из-за очередной эпидемии гриппа. И вдруг кто-то из врачей позвонил маме и сказал: «Ваш муж в тяжелом состоянии. Инсульт».

Когда я к нему приехала, он никого не узнавал, да и сам был неузнаваем. Лежал маленький исхудавший человечек, все время сучил ногами (потом мне кто-то сказал, что это верный признак близкого конца) и говорил как в бреду, видимо принимая меня за свою младшую сестру Антонину: «Тонька, по грибы надо в лес, по грибы, зимой ведь с голоду помрем…» Острая жалость пронзила сердце. Не было в том санатории никакой реанимации, помощь была оказана неквалифицированно. Умер он ночью, один. Родных рядом не было. Нам не разрешили там находиться.

И теперь, когда я сама много старше отца, приходит отчаянное покаяние. И растет и не находит выхода желание поговорить с ним, узнать, как ему жилось в эти чудовищно трудные годы.

В сущности, отца я знала мало и уж совсем не знала его корней, его предков, от кого получил он свой характер, твердый и вспыльчивый, ум пытливый, но в чем-то консервативный, натуру деятельную и открытую для людей, для друзей, которых у него всегда было очень много. Пытаюсь угадать прошлое, что-то припомнить, что-то увидеть его глазами.

Молога

Особого достатка в семье Зориных не было. Афанасий Саввич, по бабушкиным рассказам, не был, что называется, «коренником» в семье. Поначалу, по-видимому, он занимался крестьянским трудом с родителями в селе Станово, близ города Мологи. Потом подался на реку, на пароходы и работал там официантом и бухгалтером. Больших денег домой не приносил. Но дети учились в приходской школе, хотя им и пришлось рано начать работать.

Николай, отличавшийся уже в детстве смекалкой и трудолюбием, в двенадцать лет пошел матросом на речные баржи. Шла война. Голод добрался и до семьи Зориных. Отец, помню, рассказывал, как сообразил еще мальчишкой прихватывать из Астрахани мешочек-другой соли. На нее можно было менять продукты. Семье выходила большая подмога. Во времена НЭПа жизнь немного наладилась. Поехал учиться в Рыбинский речной техникум. Успешно закончил его в 1927 году и стал работать техником на строительстве судоходных плотин на Москве-реке.

В памяти с детства сохранились рассказы отца о том, как он строил московские шлюзы. В послевоенные годы он не раз отправлял нас с мамой и братом в плавание на речных судах по Волге до Астрахани. Отплывали всякий раз из Москвы от Северного речного порта, и «папины шлюзы» были для нас родным водным коридором. С отцом всегда было интересно, жаль только, времени у него на нас было немного. Ведь в те послевоенные годы «ответственные работники» министерств (а он таким и был) работали до глубокой ночи. Такой режим задавал «хозяин Кремля» и вслед за ним и начальники всех министерств. Обычно папа приходил с работы под утро, спал несколько часов и снова уходил в министерство.

1
{"b":"754827","o":1}