Сон: думала украсть в букинистической лавке (черные стены и светло-деревянные стеллажи) очень старую книжицу в переплете-панцире. Помню его как биологически-неровный прямоугольник и находящих друг на друга пластин, кажется с застежкою. Называлась она Платочек – стихи придворной дамы 16 века, обращенные к недосягаемому предмету. Название указывало на то, что книжица, – как бы рукописная (но достаточно было бы открыть её, чтобы убедиться в обратном), – принадлежала к роду интимнейших обиходных предметов, никому кроме этой дамы, не могущих довериться.

Не унывай

Невидимый и босой, то один мысок терзая, а то другой, наедине, наедине, наедине, прибегнув к безсловесной речи с её интонациями, которые никак не воспроизвести вслух, не выказав себя читателем какой-нибудь «Книги заклинаний для прогулок в дождливую погоду в саду» и прочих безполезных руководств к действию, либо бездействию, и, – конечно, – неудачником, там где лежит сфера совершённых деяний.

***

Не унывай над белизной листа, —

её скорее обрати в слова, —

для почтальона здесь работы нет

…и не будет.

Ветер помнит, где звезда

Забывай, скользи по кругу —

наполняя паруса,

ветер помнит,

где звезда.

Вилочковая косточка, ломается у основания, – так велики разъединяющие силы, – отодвинувшись за горизонт, выбьешь табурет из-под ног у висельника, – развилка сделается только двумя дорогами.

***

Кровь не молчит, как старое письмо, как сон упрямый, – за ночью ночь, за ночью, за полночь, – и под ноги нарочно не глядишь, и знаешь, – в метро спускаясь, проходя двором, штанины подвернув, в ручей вступая, – несомненно – для тебя, – напитанная солью земля.

***

И милосердный листопад,

за годом год,

за годом год,

за годом

Последние часы

Выдох перекопанной земли, забытые не срезанными астры. Последние часы, чтоб выйти, томясь предчувствием. Палец наколов веретеном, ждёшь, чтобы с шага сбилось сознание, – не ровен час, заснёшь на лавке в парке.

***

Перегоны в обход жилья, на полях круги

под светом пристальным проступят уже к утру, —

печати небесных эшелонов, оставленные,

как и всякий след

в пыли и небрежении, —

покуда из дому никто ни шагу, и разве между штор

взгляд меланхолиею заражённый глянет

на эшелоны

небесные,

быстрее берегов.

С обочины заглядывать в истёртые ветрами небеса,

у сердца выносив паролем перестук колёс —

известно,

не в сáмом сердце

душа.

Закрытый горизонт

Сворачивает уличка, едва покажется, что выпустить готова —

ведёт, как бы закрыв ладонями глаза – не издали махнёт,

но постоянно рядом, – как бы сама не знает, где свернёт,

а то и раздвоится, – чтобы вновь сойтись? —

и снова привести к развилке? —

всё рядом, – то умчится

недалеко вперёд,

то тронет за плечо из-за спины,

заставив обернуться, то взойдёт

повыше, – указав

на спуск пологий,

в который,

как в распадок,

покатишься,

то на вершину сферы

заманит,

но и спрячется сама

Покинуть такелаж

Дать пылью хрупкой гулкой пустоте осесть,

завесить мебель и светильники,

те мелочи, которые не уберутся с глаз,

попрятать,

не слишком призадумавшись над тем,

чтобы не допустить горчайших расставаний, —

всё это до поры, как до поры и —

выпустить из пальцев нить,

тугую, как натянутая снасть,

покинуть такелаж,

как покидает своё жилище рак,

выходит из покровов

цикада.

***

Заперев на ключ, оставить до поры из глины

горшочки, пару рукавиц и прочее – да! – мимо

не проходить за делом или без дела,

других одежд и книг принять

объятия —

найти закладки и в карманах мелочь

какой в ходу уж нет

***

Сезонный перелёт.

Чему довериться?

Чему довериться, когда столь многое – ложь и небыль? Когда шёлковая мягкость небес – ложь, непознаваемая чрез посредство пальцев, когда не завернуться в рдяной покров перед заутреней, чтоб выглянуть в окно, когда облачные крепости не распахнут ворот и не опустят мосты, впуская путника, прибравшего с собою зонт – не зная как правильно одеться?

***

Перо, черпавшее небесный синевы пригоршни и найденное в парке, обёрнутое ныне валиком волос, принять свидетельством без доказательств, знать – так же, безусловно, как знают, что ночью с кровати ноги лучше не спускать.

Когда-нибудь зимой

Когда-нибудь зимой, когда в полях

разсыпавшися цепью бродят птицы,

и в глубину ушла хитиновая рать,

и колокол далёко слышен, —

волнуя сердце, корабликом

дрейфующее сквозь

пещерные озёра дома

души во тьме и в тишине, —

предвестием касаяся лодыжек

вдруг мимо, словно выдох,

словно вдох, усаженное иглами,

скользнёт незнаемое что-то, —

так вечером отходят все ко сну,

малознакомые,

в своём жилище каждый,

неуспокоенные, —

за осенью вослед

подходит час, в котором пух

небесный не укроет дол.

***

Обманутый молчишь.

Сухие листья шаркают по сухому асфальту и трутся между собою – сухие, поспешные звуки. Какое-то дерево сбрасывает плоды – золотистые как бы выцветшие лопасти, и они решительнее прочих, отданных сию минуту здесь за окном на волю ветра, стремятся к земле, вращаясь вокруг оси, закреплённой в одном из краешков.

***

Всё это, – заполнение пустот, – как в самый час, назначенный для приезда таксомотора, вдруг берутся перекладывать с места на место, и даже из-под клеёнки на столе извлекут ключи, какие-то записки, счета и бланки, а вслед за этим начинается среди всего этого и разыскание билетов. Разорённый отъездом быт.

***

Необязательность, невыносимость пустоты и собственного безмолвия.

Свет

Тревожный, нежный выморочный свет,

в лазури разведённый без следа —

пустой стакан на краешке стола,

один, свидетель безсловесный,

перенесённый в десять тысяч мест,

подальше, из истории изъятый

и обращённый в скрытого лгуна.

***

Ладонью проникать под мёртвую листву,

не находя ни стрелки первоцвета —

пустое небо, тишина в груди,

навязчивый мотив… Нет ничего

под покрывалом сна – пустое небо.

***

Придти, войти,

не шарить выключатель по стене – снаружи

без того довольно света. Ждать тихо-тихо,

спиною сев к стене и руки на коленях

сложив – избегнув окон, не задернув штор,

с собою принеся невинный запах сада,

которым шёл сюда.

Пусть.

Небеса пусты, предчувствия —

и выслушаны, – будут отвергнуты,

придти, войти, а дальше

Румянец

Как снегири на одинокой ели среди боярышника – алые шары. И словно налита в глазах вода – до краешков, – кивнёшь и потечёт. О чём и плакать – не о чем. Как просто, кажется, шагнуть вперёд, прервав ответ на свой вопрос. Прорехи в небе выпускают облака наружу – всё враньё, и небо – подклад. Как спрячут во внутренний карман кота, он забывает, какова с лица одёжа, свернувшись клубом засыпает он, тем временем снаружи

***

расшита ткань

зеркально отражёнными зверьми и словесами,

боже упаси читать их. С лица истаешь, слабость

в руках приобретёшь. Напрасно

перерождается в цветок след, или

слеза, или дыхание, когда произнесёшь

иное слово. Каждый

из них меняет цвет, как будто с переменой кожи

и сам меняешься. Не дозовёшься тайны,

которая так избирает ход

наружу, как будто не для нас, а просто так,

как будто заповедано давно,

без памяти о побудительных мотивах.

Заря какого-то несчастия прихлынет, —