Ожидая к подъезду машину, Василий Иванович Паранин курил у окна и перекладывал на подоконнике лист писчей бумаги. Вчера утром, заселяясь в квартиру, в кабинетке – отремонтированной, пустой без мебели – обнаружил за занавеской. Сойдя на своей станции, добравшись до дому, он, переодевшись в пижаму из чемодана, готов был завалиться в раскладушку и проспаться, наконец, за день после четырёх беспокойных суток в вагоне. После вечером планировал съездить за родителями, сошедшими с поезда остановкой раньше и встреченными маминой сестрой. Но прежде захотелось подымить в форточку. Открывал, в глаза бросились за шторой написанные красным плакаром прямо поперёк текста слова: «Помнишь Сойку»? Теперь вот дымил в трепетном волнении и раз за разом перечитывал текст.

В четвёртый день рождения тебе подарили юлу, но запомнились те именины, должно быть, и по другому событию. Шёл 1950-тый год. В хате бабушка Вера, ты четырёхлетний карапуз, да твой дядька Сашок, двенадцатилетний мальчишка. Тем поздним вечером бушевала гроза, потому Бабушка не давала сыну и внуку заснуть – боялась, крыша соломой крытая загорится, пока не намокнет. Пятистенок за лето возвели, перегородку поставили, пол настелили в светлице, да в передней у печки от входной двери начали. Окна не все остеклили, а уже перенесли пожитки из старой наполовину сгоревшей избы.

Тебе страшно. Казалось, вот отворится дверь, и покажутся вдруг из сеней три головы Змея Горыныча. Дядька Сашок всё подначивал, уплетая за столом кулеш. А появилась Мушка – корова, она с конца зимы болела, потому бабушка привела на ночь из ветхого сарая в сени, переждать непогоду. Напуганная громом скотина метнулась из сеней в дверь. Напрочь снеся её, споткнулась с порога, упала и, подняв рогом доску, свалилась между лагами на землю подполья. Другим рогом, сломанным и в крови, проделала в дереве борозды по рисункам, тем, что ты намазюкал печным углём по тёсу. Трубно замычав, взбрыкнула и судорожно вытянулась.

Переполошенная, бабушка сбегала за соседским дедом Лухмеем, и тот кувалдой оглушил и после прирезал Мушку немецким штыком – успели. Сашок сгонял по деревне, просил помочь. Собрались бабушкины подруги, приковылял одноногий бригадир Нахимов. Тушу подняли на струганные половицы и освежевали. После ты обходил стороной то место и на лагах больше углём не рисовал. Управились, женщины ушли досыпать, увели деда Лухмея. Остался Нахимов, бывший морской пехотинец, ныне ветеран минувшей войны, инвалид, у председателя колхоза первый помощник на подхвате. С ним его племянник Вован, ленинградский блокадник, Сашка погодок. После госпиталя Нахимов, севастопольский моряк, «бросил якорь» в белорусской деревушке, был, по словам тётки Авдотьи, председательши его соблазнившей в примаки, единственным на все Голубицы трудоспособным мужиком.

За столом бабушка только пригубила чуть самогонки, после Нахимов наливал одному себе. Мальчишки же пили квас на хлебных корках и налегали на варёные говяжьи мослы.

Пьяный, бригадир ругал доярок. Особо доставалось подругам Клавкам: «Спят, итиихумать, и тягают сиськи мимо ведра». Незлобно ругал, но с угрозой: «Я с этих стерлядей – не бросят бегать на танцы в Дом офицеров – сам стружку сгоню». И бабушку стерлядью обозвал – за то, что в стакан не до краёв наливала. Сашок на то подхватился с места, бросил кость в чугунок и вышел во двор. За пуней сидел, где с зимы покуривал махорку из кисета, утерянного дедом Лухмеем.

Вован, отложив ложку, в которую выбивал «мозг» из костей, потребовал:

– Пойдём, тётя Авдотья заругает.

– Бражки опрокину и поплывём до дому, малец, – пообещал и взъерошил Нахимов чуб племяннику. – Вот посмотри, Верка, на этот протез. Говно! Культяшку в кровь стираю, а мозоли обещали! Кончилась горелка, неси бражку. Нет! Стерлядь ты, стерлядь и есть.

Ни в какую не согласившись сесть за стол, в рот не взяв ни кусочка мяса принесённого тебе в постель бабушкой, ты уснул. Но скоро разбудил шум из передней: Нахимова поднимали, тот, заклевав носом, навернулся с лавки.

Перепуганный, ты позвал бабушку. И вдруг, подхватился и встал в кровати на ноги. Глазки зажмурил, ручкой указывал на зеркало и дрожащими губками твердил:

– Горыныч. Горыныч.

Бабушка успокаивала, прижала ротиком к себе в шею и допытывалась:

– Васятка, детка, внучок, да что случилось такова? В зеркале что усмотрел?

Всхлипывая, ты рассказал. В зеркале, висевшем на перегородке газетами оклеенной, отразилось в сполохе окно, единственное из шести в хате не забранное досками, остеклённое. А в окне – далеко на горизонте с горой, за пересохшей речкой Сойкой с бревенчатым мостом, только до которого тебе малышу и разрешалось бегать погулять, с запретом перейти на другой берег и подняться к строениям молокозавода, взорванного в войну – промелькнул Змей Горыныч. Летел по небу и сел под молниями в развалины.

Успокоил Сашок, уложил под одеяло, сам прилёг на краю кровати.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.