92-ой год. Сентябрь. Мне 12 лет, и я впервые по-настоящему влюбилась. И будь у меня второй шанс, не уверена, что поступила бы иначе. Никто не знает, как правильно, для кого правильно? Мы поступаем так, как нам кажется верным в тот самый момент.

***

Имя боли моей – твое имя…

Как же болит живот! Сил нет. Но мама сказала, что обезболивающие таблетки пить вредно, нужно терпеть.

Я натянула колготки и шерстяной свитер. Колючий! Никак к этому не привыкну. Даже если надеть под него майку или футболку, все равно крошечные «шерстинки», словно тонкие иголки впиваются в кожу, и она покрываться мурашками. Бррр… А самое обидное, что при всех этих мучениях теплее-то не становится. Может, потому что мурашки от свитера те же, что и от холода? «Гусиная кожа» – так бабушка ее называла. Я усмехнулась. Ну и ерунда лезет в голову. Мне же только двенадцать – еще успею привыкнуть и не к такому. Наверное, потому что привыкать к плохому совсем не хочется.

Вышла в прихожую. Мама стояла в дверях и была готова выходить. Она недовольно окинула меня взглядом.

И почему всегда такое выражение лица? Словно укор! За что? Каждый раз внутренне вздрагиваю от необъяснимого чувства вины, будто не оправдала каких-то там надежд, о которых меня никто не предупредил; или не дотягиваю до какого-то там стандарта, о котором, опять же, мне никто и слова не сказал. А я, может, была бы рада и дотягивать, и соответствовать, если бы только знала, чему именно. Если честно, порой казалось, что мама и сама толком все еще не определились, каким стандартам и критериям ей хотелось бы, чтобы я соответствовала, и до чего там конкретно мне следовало бы дотягивать.

Я вздохнула: сейчас начнется.

– Джинсы не надевай, лучше юбку, – привычно напомнила мама.

И ведь не надоедает ей каждый день это повторять!

– Они дурацкие! – возмутилась я.

– Не выдумывай. Нормальные юбки – обычные, как у всех.

– В том-то и дело! Как у всех!

Да! Именно: почему я должна быть как все? Почему быть собой, в мамином понимании, это плохо, неправильно, неприлично? А мне быть мной и вовсе… должно быть стыдно. Не мне, а маме, как она говорит, хотя и мне тоже, после того, как меня отругают за что-то, в чем я не вижу ничего плохого. Ох, как-то путано мне сегодня думается.

– Что ж, надень тогда юбку задом наперед, вряд ли кто-то заметит, зато будешь точно не как все, – невесело пошутила мама, ну, я надеялась на это.

– Мама! – я поморщилась, тоже мне юмористка! Лучше бы таблетку от боли дала.

Юбка! Не ношу я юбки, они меня толстят!

Посмотрела на себя в зеркало: невысокая, худая… Ну, ладно! Не худая, а нормальная, стрижка короткая, взгляд исподлобья – все было же хорошо и привычно. Но теперь эта боль. Черт бы ее побрал! Словно на цепь посадили: ни взлететь, ни сбежать!

– Мам, и сколько придется терпеть? – решилась я спросить, подозревая, что ничего оптимистичного не услышу.

– До старости, – ответила мама, как всегда прямо и не подбирая слов.

– Я имею в виду дней? – уточнила я.

– У всех по-разному, – равнодушно пожала она плечами.

И почему она не видит в этом ничего такого?

Какого?

Ненормального! Почему? Мне вот не по себе! Мне неловко! Некомфортно, наконец! А сколько ограничений теперь! Я вздохнула: придется все время жить с оглядкой!

Вот как тут не позавидовать мальчишкам?

Но должны ведь и у них быть свои трудности, схожие с нашими? Ну, хотя бы махонькие? В природе все же закономерно и справедливо, как говорит папа. Хорошо, если так и он не шутит!

Я пошла искать юбку. Их было две, и обе – дурацкие. Одна – до колена, вторая – чуть ниже колена. В первой я смотрелась квадратиком на ножках, во второй – прямоугольником на коротких ножках. Ни одну надевать не хотелось. На мои возмущенные жалобы следовал стандартный ответ мамы-медика:

– Это нормально и естественно.

В юбке и колготках мне было не комфортно. А главное: непривычно.

– Вот и хорошо, – оценила мама, осмотрев меня с головы до пят. – Теперь ты похожа на девочку.

– Куда уж больше, – буркнула я в ответ.

– Готова? Папа и Ася уже в машине ждут. Ты – последняя. Как обычно! – не забыла добавить мама.

Моя сестренка Ася была младше меня на пять лет, и родители частенько сваливали на меня заботу о ней. Сначала надо было присматривать за ней в детском саду, потом забирать из этого самого детского сада, пока родители на работе, затем, когда она пошла в школу, помогать ей делать уроки, но хуже всего – брать ее с собой гулять. В общем, я постоянно слышала: «Присматривай за сестрой, ты же старшая!» Это порядком раздражало, но деваться было некуда.

Я взяла портфель и еще раз взглянула на себя в зеркало: что-то изменилось… Ах, да, юбка! Не оберусь насмешек и подколов.

Поджала губы, натянула шапку на глаза и вышла из квартиры следом за мамой.

На улице съежилась как цуцик. Только сентябрь, а уже так холодно, хоть шубу надевай. Застегнула куртку и выдохнула белое облачко пара.

Папа с сестрой подпевали под радио какую-то детскую песенку – тоже мне развлечение!

Папа обернулся и весело хмыкнул:

– Солнышко, ты в юбке? Чудеса! Давно тебя в ней не видел!

– Лучше бы не видел, – огрызнулась я, показывая всем своими видом, насколько я недовольна.

И чего это все сразу замечают? Прям, сенсация!

От папы мое настроение не укрылось:

– Не нравится? – удивился он.

– Нет.

– Так не надевала бы! – как же у папы всегда все просто.

– Переживет! – влезла мама, устраиваясь на переднем сидении и расправляя на коленях свою длинную юбку. – Девочки должны носить юбки, быть элегантными и красивыми, а не ходить постоянно в штанах. И не стричься под мальчика.

– У меня волосы редкие! Какие уж тут косы? – возмутилась я. Сестра тут же напомнила:

– Не косы, а мышиные хвостики! – и засмеялась.

– Вот именно! – поддакнула я. – Мама, ты же сама так их называла, забыла?

Мама проигнорировала. А вот папа не унимался:

– Может, мама и права. Думаю, Короленко ты в юбке еще больше нравиться будешь, – папа подмигнул мне в зеркало заднего вида.

– Папа! – разозлилась я на эту его старую и порядком уже надоевшую шутку. – Короленко мне даже не нравится!

– Почему? – с подозрительной искренностью удивился папа, но так только казалось. – Хороший с виду жених!

Как-то уж очень убедительно прозвучало… Неужели, и правда папа так думает?

Я громко фыркнула и насупилась.

– Перестань, Паша, – вступилась за меня мама. – Нам не нужны двоечники…

– Он – троечник, – поправила я.

– Тем более! – тут же прилетело мне в ответ от мамы.

– Вот как! – согласился папа подозрительно быстро и со всей серьезностью, только озорной придут серых глаз выдавал его. – Тогда нам точно не подходит.

– Почему это? – мне захотелось услышать объяснение.

– А потому, доча, что троечник хуже двоечника… – с напускной серьезностью начал папа издалека, выруливая на главную дорогу, – двоечник, если захочет, еще может чему-то научиться. Ему есть куда расти. А троечнику и так удобно, вот он ни к чему и не стремится.

– Ерунда! – не поверила я.

– Это не я придумал, это жизнью доказано, – глубокомысленно изрек папа ту самую фразу, которую я давно уже называла про себя палочка-выручалочка. А что? Удобная фразочка на все случаи. Надо бы тоже козырнуть ею как-нибудь.

Папа всегда отшучивался, но его шутки только звучали так. На самом деле, под ними могли скрываться и упрек, и обида, и насмешка, и недовольство. Но порой было непросто понять, шутит он или говорит серьезно. И как ни странно, тем легче рядом с ним воспринималась реальность, поправимее, что ли. Но тем тяжелее приходилось, когда он терял игривый тон, значит: дело и впрямь плохо, время для шуток прошло. На папу невозможно было долго обижаться, даже если очень хотелось. Например, когда он не отпускал меня вечером погулять с подругами, оправдывая свой отказ какой-то бессмысленной фразой: «Дети евреев костры не жгут!» В такие моменты я терялась от непонимания и возмущалась: