В комнате было сумрачно и душно — я забралась с ногами на подоконник, смотрела на улицу и обдумывала план побега из отчего дома.

По ту сторону стекла звонко пели птицы, светило солнце, догорало наше не слишком-то жаркое северное лето. Как же мне не хватает воздуха и простора!

Отец запечатал магией дверь в качестве наказания. Почти две недели я провела в надоевших четырех стенах своей комнаты, но нет сомнения: едва герцог позволит мне выйти, мачеха придумает новое наказание. Кажется, ее раздражает само мое существование. Сколько раз я хотела бежать из этого дома, казалось, в любом другом месте будет лучше. Но…

Крохотная серая пичуга уселась на веточку ильма, росшего неподалеку от моего окна. Легкое тело, быстрые крылья, которые вмиг унесут ее далеко-далеко — я позавидовала птичке, ведь она свободна и вольна жить так, как ей вздумается.

Но нет, я не птица, мне мало одной лишь свободы от придирок и нагоняев. Я вздохнула и, прикрыв глаза, потерла виски. От жизни я хочу большего. Прежде всего, учиться. Герцог может отобрать книги и учебники, которые дал мне любимый учитель, но никогда не заставит позабыть мечту путешествовать по миру, собирать старинные легенды и сказания, давать им новую жизнь, открывать их смыслы, искаженные в веках. Как можно быстрее покинуть этот дом, учиться, работать, повидать свет — вот что мне требуется.

За окном промелькнула тень. Звонкую трель оборвал резкий торжествующий крик хищной птицы. Сердце екнуло от жалости, я вновь взглянула на ильм, где минуту назад весело распевала беззаботная птаха. Ветка опустела и слегка покачивалась на ветру. Два серых перышка падали вниз и кружились, словно танцуя.

В дверь постучали, и я, обернувшись, вопросительно уставилась на заглянувшую в комнату приятельницу.

— Сьерра Миарет, его светлость вызывает вас. Герцог Оленрадэ в кабинете.

Служанка, улыбчивая полугномка в белоснежном чепце, приплясывала от нетерпения и мяла в руках подол накрахмаленного фартука. На симпатичном лице с румянцем во всю щеку мешались волнение и любопытство. Видно было, как не терпится ей узнать, зачем вдруг хозяину понадобилась старшая дочь.

Вот и мне интересно — просто так отец никогда меня к себе не приглашает. Кроме того, я наказана, и печать запрета на двери не даст мне выйти.

— Его светлость сказал, что разрешает выйти, — словно услышала мои мысли горничная.

Я подняла бровь, изумленная милостью герцога. С чего вдруг он сократил наказание? Неужели вспомнил о том, какой сегодня день? Глупое сердце забилось чаще от закравшейся надежды.

— К нему, кажется, кто-то приехал, Зора? Я слышала голоса во дворе.

— Да, сьерра. Прибыл его высочество принц-консорт.

Тем более странно: к гостям меня никогда не зовут. Впрочем, визит принца к лучшему — при своем старшем брате отец вряд ли устроит мне выволочку.

— Хорошо. Иди, я сейчас буду.

Зора вышла, а я спрыгнула с подоконника, машинально расправляя складки на домашнем платье из грубой, давно вылинявшей ткани. Подошла к зеркалу в старой, растрескавшейся раме, которое висело на стене у кровати. Мутная от времени поверхность отразила привычный образ: мелкую, щекастую пышку с взлохмаченными светло-русыми косами, на бледном лице выделялись слишком пухлые, на мой вкус, губы и большие глаза. Состроила гримаску отражению; как сумела, заправила за уши выбившиеся пряди и выскочила в коридор.

О Шандор, как же прекрасно просто выйти из ненавистной комнаты! Но наслаждаться свободой не позволила тревога, поселившаяся в сердце.

Что нужно герцогу?

***

Вскоре я это узнала, и новость, которую сообщил герцог Оленрадэ, раздавила меня. Казалось, именно сегодня, в день моего рождения, ничто не предвещало подобного, ведь я давно не жду подарков и поздравлений, и надеялась, что обо мне, как всегда в этот день, просто забудут. Но, как выяснилось позже, именно потому, что сегодня мне исполнилось семнадцать, отец подготовил сюрприз — сообщение о грядущих переменах в моей жизни.

— Ваша Светлость, — называть так собственного отца тошно, но привычно — это одно из его требований. Главное, не сорваться и не выдать то, что на самом деле крутится на языке — суровый нрав герцога хорошо знаком нам, его домочадцам. И сейчас, когда вот так внезапно решается моя судьба, лучше не выводить его из себя, не то будет хуже. — Прошу, позвольте мне самой выбрать, на кого учиться! Ведь мне придется заниматься этим всю жизнь… — под жестким взглядом его светлости я отступила, сбилась и пролепетала сквозь слезы: — Только не зельеварение…

Ни о чем не хотела просить этого черствого человека, но все-таки скатилась к мольбам, и это окончательно меня добило — сама себе казалась сейчас маленькой и жалкой, недостойной внимания. Голос был слаб и дрожал. Непролитые слезы жгли глаза, застревали горьким комом в горле. Стоя посреди просторного светлого кабинета перед отцом, мачехой и расположившимся на диване принцем-консортом, герцогом Аццо, я вся сжималась от смеси робости, страха и гнева. Эти чувства попеременно брали верх, казалось, еще немного и я забуду вбитые с детства установки, что настоящая сьерра не показывает на людях своих чувств.

Молчание было мне ответом. Человек, который с детства пренебрегал мною и не смог дать даже капли родительской любви, сидел в одном из роскошных кресел перед камином, положив ногу на ногу, и спокойно изучал меня взглядом, словно рассматривал в магическое стекло редкое насекомое. Синий, богато расшитый золотом камзол выгодно оттенял его умные серые глаза, в которых читался легкий интерес, пополам со скукой и раздражением. Некоторое время он молчал, и эта тяжелая пауза была особенно выразительна по контрасту с моим недавним отрывистым лепетом.

Наконец он обратился ко мне, раздраженно поглаживая подлокотники кресла, словно заставлял себя оставаться расслабленным и спокойным. Еще бы, не будь здесь его брата, принца-консорта — супруга нашей милостивой королевы Иоланты — не постеснялся бы наградить меня оплеухой-другой за то, что посмела возражать. Да и мачеху тоже сдерживает только присутствие высокого гостя — вон как она раздраженно обмахивается расписным шелковым веером эльфийской работы. Бедняжка сейчас задохнется из-за моей черной неблагодарности и, того и гляди, сломает дорогую игрушку. Белокурые кудряшки выбились из ее высокой прически и разлетались от поднявшегося ветерка.

— Девочка, ты пока просто не понимаешь, что для тебя хорошо. Необходимо доверять более опытным взрослым. Конечно, ты не будешь зельеваром. Разве благородной сьерре пристало работать? Что за глупости? Странно, что приходится указывать тебе на это. Думал, ты лучше воспитана. Я спрошу за это с твоего бывшего наставника мэтра Силаба.

— Да, брат, ты крепко просчитался с выбором преподавателя для дочки. Чему хорошему может научить этот старый вольнодумец? — отозвался принц-консорт. Нахмуренные брови королевского супруга не на шутку взволновали моих родителей.

— Мы не знали, что Силаб не угоден вам, Ваше Высочество, — вступила в разговор мачеха. — Он брал так недорого за свои труды и заменял нескольких учителей. Ах, Винерт непременно желал воспитать это несносное создание, как благородную сьерру. Хотя не понимаю…

Принц сделал нетерпеливый жест, обрывая ее: — Естественно, моя племянница должна была получить самое лучшее образование.

Его непререкаемый тон подействовал даже на мачеху, она притихла и поклонилась, бросив на меня раздосадованный взгляд. А я почувствовала искреннюю благодарность к принцу. Дядю я видела редко, но он неизменно бывал добр со мной, хотя я робела перед его высоким титулом. Супруг нашей милостивой королевы — высокий блондин с небесно-голубыми глазами и приятными чертами лица — неизменно одевался в черное с серебром, в цвета королевской династии Ильса. Камзол, расшитый по вороту серебристым галуном, ладно сидел на его худощавой фигуре. Хотя его возраст приближался к ста десяти годам, принц Дитрик выглядел лет на тридцать пять — сказывалось, что он очень сильный маг. Мой отец младше его лет на пятнадцать, но рядом с принцем смотрится старшим братом.