Госпожа Зари́на покинула свою постель из нежно-голубого перкаля и подошла к окну. Огромное – оно полностью занимало стену комнаты: в нём то вспыхивали утренние зори, то разливались закаты, то серебрился свет луны. Однако переменчивое осеннее небо всё реже выводило на стеклянном холсте рубиновые рассветы, всё реже разбрасывало по нему морозно-синие звёзды, но всё больше туманило вид холодной тоскливой моросью. Если смотреть вниз из пентхауса Госпожи, венчавшего собою стодвадцатиэтажное московское строение, то взору открывался бескрайний океан облаков. Летом – клубящийся, воздушный, как белоснежное суфле, зимой и осенью – тяжёлый, плотный, будто кремовый слой давно просроченного пирога. Из-под серой взвеси доносился мерный гул, говоривший о том, что внизу существует жизнь. Приглядевшись, а ещё лучше – вооружившись биноклем, можно было различить змейки дорог, вереницы автомобильных фар, бледную подсветку зданий. Летом в хорошую погоду город просматривался резче, голоса птиц, сигналы машин звучали ярче, гул в доме Госпожи Зарины становился звенящим, беспокойным, и тогда она покидала своё жилище, предпочитая шуму московских улиц тихий рокот морского прибоя.

Надетая на Госпожу сорочка из легчайшего батиста оттенка «шампань» ниспадала полупрозрачными фалдами, сквозь которые, будто очерченные акварелью, проглядывали изгибы стройного выразительного тела. Густая же копна тёмных волос выделялась драматичным пятном на нежном полотне, свидетельствуя о сложном характере их обладательницы: скрытном, хотя вместе с тем быстрым на эмоции, и заносчивым, в том смысле, что – читатель не раз сможет в этом убедиться – Госпожу то и дело заносило, а туда или нет – вопрос дискуссионный.

В дверь спальни постучали – вошла крепкая, на зависть работящая горничная в форменном голубом платье и белом переднике, точь-в-точь из фильма «Прислуга». Удерживая на подносе чашечку кофе с куполом свежей молочной пенки, она поприветствовала хозяйку с весёлостью человека, который уже давно на ногах.

– Проснулись, Госпожа? Вот, взбодриться вам, добренького утречка!

Госпожа развернулась, не спеша сняла со спинки бархатного кресла шёлковый халат, накинула его поверх сорочки и молча протянула руку за чашкой. Горничная (звали её Клавуней, а иногда Клавой, а иногда и Клавкой) ничуть не смутилась отсутствием от хозяйки обратной связи, всякие там «спасибо» и благодарственные кивки, возможно, и были желательны, но в агентстве ей давно разъяснили, что бытовое равнодушие хозяев – не просто издержка субординации, а разумный нейтралитет, на котором строится долговременное сотрудничество: чем больше нейтралитета, тем надёжнее место, вот и у Зарины Клавуня работала уже шестой год. Правда, нельзя сказать, что Госпожа всегда вела себя отстранённо, у неё случались и всплески болтливости, и доброго расположения. Отставив поднос, горничная принялась энергично взбивать подушки и застилать постель. Наградив тяжёлое бархатное покрывало финальными поглаживаниями и вопросительно взглянув на Зарину – не будет ли каких распоряжений, – горничная со словами «к завтраку, Госпожа, всё готово, поешьте курласан, пока горячий» удалилась из комнаты.

«Курласан» (так бестолковая служанка упорно величала круассан) всегда подавался к завтраку несмотря на калории. Дело в том, что Зари́на никогда его не доедала, только два-три раза надкусывала, круассан был ей необходим для настроения и антуража, отчасти романтичного, отчасти аристократичного. Припудренный полумесяц выкладывался обычно на розовое с золотым горохом блюдце, дно которого устилалось кружевной салфеткой, рядом непременно выставлялись тонкая фарфоровая пиала с малиной и голубикой, серебряный кофейник, молочник, десертные ложечки, апельсиновый сок в муранском стекле и несколько штук кантуччини. Изысканная композиция фотографировалась, пропускалась через фильтры и выкладывалась в Инстаграм[1] с мотивирующим текстом. Грядущий день, при всей насыщенности ожидаемых событий, не нарушал традиций, поэтому, выпив кофе в спальне, Зари́на отправилась следом за Клавуней в гостиную, к неизменному круассану.

Просторная светлая гостиная, казавшаяся тем более просторной и светлой из-за необъятных окон, делилась на зону кухни с белой мебелью, белым мраморным полом, обеденной частью с причудливым дизайнерским столом и зону досуга с телевизором, вместительным белым диваном и белым роялем с функцией Piano Disc. Там же разместился и столик кофейный, где обычно сервировался завтрак. Привычными движениями Госпожа Зари́на подправила натюрморт, протянула к круассану левую кисть (рубин на указательном пальце сочетался с оттенком ягод в фарфоровой пиале), выхватила камерой телефона нужные ракурсы и нащёлкала десяток фотографий. Затем выбрала лучшую и сочинила надпись: «Я всегда стараюсь найти время для того, чтобы успокоиться, посмотреть вокруг и внутрь себя и ощутить, что вокруг так много вещей, за которые следует быть благодарной. Так много вещей, которые делают нашу жизнь ярче, интереснее и более волнующей. Мы становимся счастливыми, когда обращаем внимание на эти маленькие вещи, когда ценим их. Но самое большое сокровище – это ЛЮБОВЬ! Чистая и безусловная. С любви начинается счастье! Счастье начинается с любви к себе! Берегите любовь, учитесь принимать жизнь в её мелочах, учитесь быть здесь и сейчас! Учитесь ценить настоящее!» – и – вуаля! Фото в ленте!

С беспокойством следила Зари́на за лайками. Триста пятьдесят тысяч фолловеров – наследие ещё недавней яркой светской жизни, – и вот никаких новых за последние месяцы, напротив, пара десятков тысяч отписались, есть над чем задуматься. Госпожа Зари́на чувствовала, что ей становится всё труднее поддерживать имидж благополучной светской львицы. Честное слово, ей уже нечем похвастаться в «сторис»! Всё реже получает она приглашения на статусные вечеринки и рауты за исключением благотворительных балов.

Прошёл уже год, как она рассталась с Любимым, главной удачей её жизни, Петром Корзуном, миллиардером, чьё имя не является известным широкой массе, но чьи капиталы имеют значение для большой её части. Разумеется, упомянутый коммерсант имел благопристойный фасад, состоявший из официальной жены и двоих детей-подростков, но также и полный карт-бланш на параллельные отношения с эффектной красавицей. А Госпожа Зарина таковою, безусловно, являлась, и хотя она повстречала свою удачу будучи двадцатидевятилетней девушкой, индустрия молодости способствовала тому, чтобы красота её не только не умалялась с годами, но расцветала ещё больше. Губы её стали полнее, скулы острее, брови ровнее, зубы белее, волосы шелковистее, овал лица благороднее, фигура подтянутее. Другими словами, Госпожа Зарина обрела ту породистость, которая наряду с дорогими статусными нарядами делала её частью светского мира первой величины. С внешностью менялась и её манера держать себя. Это была уже не робкая дева, угождающая властелину каждым своим движением, доказывая своё право быть рядом с ним, а знающая себе цену Гранд Дама, умеющая вовремя сказать, вовремя промолчать, торжественно расцеловаться в щёчку, изящно пожать руку, лучезарно улыбнуться без намёка на дальнейшую дружбу и с намёком на неё – в зависимости от обстоятельств. Тогда же, на волне успеха, Госпожа Зарина решила сделать из своей фамилии имя. Дело в том, что Зáрина первоначально была фамилия с ударением на первый слог, в которой её хозяйке слышалось неблагозвучие: что-то от «зариться», «позариться», иными словами «позавидовать», а Госпоже Зáриной хотелось звучать благородно, изысканно, без намёка на человеческую слабость. Она долго думала, как быть, пыталась даже взять девичью фамилию матери Соколова, но вдруг к ней пришла идея переставить в фамилии Зáрина ударение на второй слог – Зари́на, – и фамилия зазвучала. Теперь в ней слышались рассветы и зори, ощущались жаркие лепестки беспокойного пламени, благоухание восточных вечеров, но всё же Зари́на мало походило на фамилию, а больше на имя – так, Зари́на стало именем, а Госпожа – фамилией.