Браслеты могли защитить ото всего, даже от темной магии, но не от отца. Драх его знает, почему он первым делом вспомнил Адергайна: должно быть потому, что Лена просто исчезла, а он ничего не почувствовал. Провернуть это так мог только он, и в тот момент Валентайну было совершенно не до разбирательств с Равеном. Но сейчас…

— Полагаю, вы застыли статуей и не приглашаете меня в кабинет исключительно для того, чтобы сначала извиниться?

Лицо Равена мгновенно вспыхнуло.

— Извиняться тут должны вы. Вы позорите мою…

В следующий момент архимаг дернулся и замер, потому что ладонь Валентайна мягко легла на его горло.

— Никогда больше не используйте слово «позор» в отношении своей подопечной, Равен. Результат вам не понравится.

Он убрал руку, и Равен непроизвольно схватился за горло.

— Что ты себе позволяешь?! Ты в моем доме, переходишь все границы…

— Накажи меня, — усмехнулся Валентайн. — Так и будем стоять, или продолжим разговор там, где нам никто не помешает?

Дворецкий всеми силами пытался слиться с обстановкой, но у него это плохо получалось. Униформа насыщенного темно-красного цвета не вписывалась в светлый холл. Хотя, возможно, и вписывалась, но слиться с ним ему не грозило при всем желании, поэтому мужчина просто осторожно отступил в сторону, на всякий случай — поближе к двери.

Лояльность и преданность налицо.

Мысли отразились усмешкой и приподнятым уголком губ, после чего Равена знатно перекосило.

— Вы… ты…

— Понятно. Разговор продолжаем здесь. В таком случае, моя первая рекомендация. Не обижайте Ленор. Не давите на нее и не делайте вид, что произошло что-то из ряда вон — я сейчас говорю о нашей связи. Обо всех ваших попытках я так или иначе узнаю, Равен. Не выговаривайте ей за то, что случилось, это не ее вина. И позаботьтесь о том, чтобы в вашем присутствии она чувствовала себя защищенной. Девочке нужен нормальный отец, а не вопящее истеричное нечто.

В Равене, кажется, кончился воздух. Он попытался открыть рот, но с губ сорвалось только какое-то пыхтенье, лицо его, изначально пунцовое, сейчас пошло красными пятнами вразброс.

— Вы забываетесь, архимаг Альгор! Вы говорите с равным себе…

— Идите спать, — Валентайн похлопал Равена по плечу, — и не напрягайтесь. По крайней мере, пока соблюдаете нашу с вами договоренность. Да, к слову. Если попытаетесь компенсировать наш разговор на Ленор или на ее брате, об этом я тоже узнаю. И оторву вам голову.

Оставив владельца дома исходить гневом на пару со своим преданным слугой, который не бежал по улице исключительно потому, что был не в лучшей физической форме и очень держался за место, Валентайн поднялся по лестнице вслед за Леной. Найти ее не составило труда: ни тогда, ни сейчас — но в миг, когда разгневанный Равен влетел в его дом, разбрасываясь истеричными воплями, его просто замкнуло. Как замыкает контур неправильно сплетенного темного заклинания, которое впоследствии рванет так, что мало не покажется.

На несколько мгновений он просто утратил самообладание, и его вторая суть не замедлила этим воспользоваться. Щедро плеснула в кровь своего яда, вымораживая человеческую суть, отрезая от контроля и решения держаться с Леной исключительно официально, не переходить границ.

«Ты не настаиваешь на сексуальных отношениях между нами».

Это условие, которое она ему поставила… да плевать ему было на это условие. Плевать на ее сопротивление, он все равно нашел бы способ сделать ее своей. Если бы не угроза, о которой Валентайн старался не думать.

Черная страсть.

Одержимость. Болезненное влечение. Желание, приводящее к безумию и зацикленности на одной-единственной драконессе. Лена драконессой не была, но с ней вообще все непонятно. Не по правилам. Он и не думал, что такое возможно — так сходить с ума по девчонке, которая младше его почти на десять лет. В то время как этих девчонок — боящихся его и все равно воспринимающих это как опасную игру, желающих закрутить роман с ним, были сотни. Запрещенные удовольствия всегда слаще, вот женщины и западали на него. На единственного темного дракона в Даррании. Двое замужних и вполне благопристойных особ даже поспорили на фамильные драгоценности, на что будет похож секс с ним. Видимо, ожидали щупалец тьмы или чего-то вроде.

Спать с ними Валентайн, разумеется, не стал, но эта информация знатно подняла ему настроение. Он даже предложил Эмильене написать книгу, эротические мемуары о тайной связи с ним, и явить миру новый бестселлер. Драконесса шутки не поняла, обиделась даже, вот только Валентайну было все равно.

Ему всегда было все равно. До появления в его жизни Лены. И если раньше он не думал о черной страсти по причине того, что она человек, то сейчас… к сожалению, он слишком хорошо знал своего отца. Слишком долго учился мыслить, как Адергайн — его воспитание не предполагало других вариантов. Поэтому Лена для него под запретом. Как бы сильно к ней ни влекло.

Вот только попробуй это объяснить себе, когда смотришь на нее спящую. Она и впрямь сильно устала: лежала на кровати, свернувшись клубочком, прямо в форме. К ней не стоило ни то что приближаться, даже просто стоять в дверях ее комнаты, но все же Валентайн шагнул вперед и прикрыл за собой дверь.

В этой спальне даже не развернешься толком, обстановка напоминает о казенных учреждениях не самого высокого уровня. А ведь она могла бы сейчас спать у него — в той комнате, которую он хотел переделать под нее. Полностью. Могла бы, если бы он не сорвался так глупо. Если бы не что-то страшное, оставшееся в ее прошлом, заставившее эту смелую девочку превратиться в испуганного зверька.

— Я бы никогда не причинил тебе боль, Лена.

Прежде чем опуститься на кровать рядом с ней, Валентайн накинул легкое заклинание сна, которое не позволит девушке проснуться даже если за окнами будут бить пушки. Недолгое: полчаса максимум, но ему хватит. Хватит, чтобы ее раздеть и нормально уложить спать.

Проще всего оказывается снять пиджак. Здесь всего три пуговицы, и они поддаются легко. С блузкой сложнее: хотя бы потому, что под белой тканью угадывается белье, и можно только представлять, какая нежная у нее кожа. Впрочем, почему только представлять. Когда пальцы касаются петель пуговичек на блузке, в раскрывающемся вырезе видна манящая ложбинка между грудей.

Безумие какое-то.

С этим просто нужно быстро покончить, но быстро не получается. Больше того, картина, как он наклоняется и касается губами высоко вздымающейся груди видится слишком ярко, а перед глазами, наоборот, темнеет.

— Я. Схожу. С ума.

Собственный голос должен был отрезвить, но он звучит незнакомо. Гораздо ниже привычных насмешливых, снисходительных или приказных нот, как будто близость этой женщины открывает в нем неизвестные даже ему самому, неведомые доселе глубины. Нет, это определенно помешательство, потому что не касаться тонкой светлой кожи кажется просто какой-то изощренной пыткой. Тем не менее ему удается избавить ее от пиджака и от блузки и справиться с ним.

Если все получилось, значит, он достаточно владеет собой, чтобы оставаться рядом с ней. Чтобы продолжать обучение.

Далее — черед юбки, и перед глазами вспыхивает картина, когда Лена лежала у него на коленях. Ощущение ладони на ее ягодицах даже сейчас чувствуется так остро, что сквозь пальцы в запястье ударяет жаром. Дрожь в руке — это что-то новенькое, по крайней мере, такая, когда подушечки пальцев словно тянет магическим арканом к плоскому животу, а в голове, сводя с ума, звучит голос:

«Прикоснись… Прикоснись… Прикоснись…»

Это действительно напоминало безумие, и оно было настолько сильным, что он почти коснулся светлой, нетронутой загаром кожи. Коснулся бы, если бы из-за спины не донеслось хриплое угрожающее рычание, одновременно полоснувшее знакомым оттенком силы. Валентайн обернулся в мгновение, столкнувшись взглядом со зверем. Или, точнее будет сказать, зверенышем.

Призрачный мясник — одна из самых смертоносных тварей, приходящая из-за грани. Призвать ее в этом мире может только очень могущественный маг, знающий заклинание призыва, эта тварь рождена для убийства. Она воплощается и развоплощается, появляется в одном месте, исчезает, появляется в другом исключительно для одной-единственной цели: убивать. Из-за ее способности так перемещаться в пространстве сражение с ней крайне опасно. Тот, на кого указывает заклинание, обречен, если не наделен сильной магией и отменной реакцией.