========== Позови меня с собой ==========

Огромный великолепный зал, освещённый, казалось, миллиардами свечей в громоздких хрустальных люстрах, был полон людей. Ансамбль музыкантов громко играл мазурку, а столики с разложенными колодами карт были облеплены пожилыми кавалерами, не выдержавшими всеобщего веселья в центре зала.

Жуткая жара сводила с ума не только стянутых корсетами дам в пышных платьях, но и мужчин в неудобных туфлях и дурацких тяжёлых париках. Толпа немытых тел была мне противна, поэтому я стоял поодаль от них, облокотившись об одну из колонн. Душегубка длилась уже более трёх часов. За это время я успел отказать паре дам в танце и нескольким старожилам нашей аристократии в игре в «Allouette», любимом развлечении Людовика XlV. Я посмотрел налево — стройные ряды танцующих и гул, затмевающий музыку. Всё слилось в смазанную картинку.

Предрождественские пляски на костях. С утра казнили двадцать пять человек. Я никогда не понимал жестокости отца, но, судя по его нраву, казнь была не наказанием для пленников, а настоящим помилованием, пусть некоторым приходилось мучиться слишком долго. Постоянные его навязчивые идеи о преследовании казались истинным сумасшествием.

Мазурка наконец отыграла, а значит, близится конец. Скоро заиграет музыка для котильона, а после все медленно начнут расползаться по своим норам, учтиво раскланиваясь друг перед другом.

Внезапно я почувствовал чьё-то присутствие за спиной, хотя это немудрено — в небольшом зале находилось более пятисот человек. Вечер был лишь для избранной знати нашего небольшого города. Но запах свежести, исходивший сзади, не оставил моим мыслям и шанса на заблуждение. Тёплые руки обняли меня за талию, а я с ужасом смотрел пред собой, боясь пошевелиться.

— Антонин, — его низкий бархатный голос померещился мне сразу со всех сторон, эхом отдаваясь в голове. — Антонин! Антонин! Антонин!

В ушах звенит, и я их зажимаю, сгибаюсь пополам. Я слышу его последний пронзительный крик.

— Антонин! — Чувствую, что кто-то подходит сзади и трогает меня за плечи. Я поднимаюсь и понимаю, что вокруг меня столпились дамы и кавалеры, кто-то держал в руках веер, кто-то платок. В лицо дул тёплый ветер.

Не знаю, сколько я провёл времени, согнувшись и зажимая уши от жуткого крика, который стоял в ушах. Позже мне скажут, что кричал и я, но люди рядом были в действительности обеспокоены. Пара слуг в золотистых выходных костюмах взяла меня под руки и вывела из зала. Шум ушёл.

Он вернулся. Гийом. Сразу после его казни он приходил ко мне ночами, и я просыпался в холодном поту, бился в истерическом ужасе так, что приходилось звать врача. Я чувствовал его присутствие и холодное свежее дыхание постоянно. Чудовищные видения и ощущение присутствия ушли давно, а я стал скучать по нему сильнее; даже по тому наваждению, что преследовало меня.

***

Я умолял отца, стоя на коленях, о гильотине для Гийома, но он был жесток. В этот момент он наказывал не его, а меня. Пыткой было видеть мертвое тело единственного близкого человека, преданного друга, верного любовника.

Последний раз я увидел своего друга перед казнью. Публичные пытки над аристократами были в запрете с прошлого года, но отец устроил это специально для меня и голодной до людских страданий челяди.

Гийома вывели в одной рубахе и белье. В этот момент я почему-то подумал, что ему очень холодно, но на самом деле ему было более чем жарко от нахлынувшей накануне лихорадки. Это было видно по испарине на лбу и болезненно опущенным векам. Бледное лицо уродовали свежие кровоподтёки, его синие яркие глаза сейчас совсем потухли и имели красно-кровавый оттенок от лопнувших сосудистых соединений. Из обожжённых губ сочилась свежая кровь. Он был красив. Он и тогда был красив. Тонкие запястья сковывали широкие цепи.

Гийом не преступник. Он всегда помогал мне и отцу. Он с детства находился при дворе, но чей был сын, я до сих пор не знаю. Многие говорили, что он родственник сестры отца, рождённый от кузины моей матери, но в это я не верил.

Эшафот, палач и приговорённый были готовы. Но приговор не торопились зачитывать. Я видел, как тяжело Гийому стоять босыми скованными ногами на сырой промерзшей за ночь земле. Оковы натерли лодыжки и запястья, и из-под широких железных колец тянулись тонкие струйки крови.

Я знал, что ничего не изменить, что Гийома казнят и мне придётся видеть это, ведь стража обступила выход с балкона, с которого отец любил наблюдать за главной площадью и казнями, проходившими на ней.

Я обратил внимание на осуждённого. Гийом стал крутить головой, как будто искал кого-то — я понял, что найти он пытался меня. Он слегка повернулся и задрал голову вверх, хотя далось ему это из-за оков на шее нелегко. Наши глаза столкнулись: его, полные слез и отчаяния, и мои, полные страха и растерянности.

— Я решил не лишать его последнего удовольствия, — голос отца вернул меня в реальность. И тогда я увидел длинный кол, вынесенный под овации и возгласы публики.

— Нет, отец, прошу. Сделай это быстро, — я встал на колени, — не мучай его.

— Ты это делал с ним постоянно, не думаю, что для него это было мукой.

Отец рывком поднял меня. Двое стражников взяли мои руки и буквально приковали к мягкому креслу.

— Этот бес научил тебя перечить мне, развратил тебя, искалечил твою душу. Он предал нашу семью. Он дьявол. Он колдун, но я великодушен, — отец притих и посмотрел на сопротивляющегося Гийома, с которого стягивали бельё. — Как ты думаешь, этот кол настолько же твёрд, как и твоя возбуждённая плоть? Он принесёт ему наслаждение? — В глазах отца блеснуло сумасшествие. Я отказывался верить в происходящее.

Тем временем Гийома поставили на четвереньки. Оковы на руках заменили веревками, перевязав их сзади. Конец инструмента казни полили маслом и начали вводить внутрь жертвы. Когда кол вошёл на пару десятков сантиметров, Гийома стали поднимать. Я видел, что наконечник деревянного орудия смерти был притупленным, а сам кол расширялся к низу. Значит казнь могла длиться очень долго и мучительно. Гийом кричал, по щекам его лились слёзы, смешиваясь с кровью и грязью на лице.

Я вспомнил его тёплые руки, его нежные прикосновения, его спокойный и покорный нрав. Он никогда не повышал голос и всегда был невозмутим, чтобы не случилось.

Сейчас же он измученно выкрикивал моё имя, пока совершенно не охрип. Я видел, как трясет тело, как кол медленно входит всё глубже, разрывая стенки его внутренностей и органы; как глаза Гийома закатывались от боли, и как из заднего прохода лилась кровь. Палач контролировал уровень насаживания пленника на инструмент. Сам Гийом был повёрнут ко мне лицом, и я мог видеть все страдания, но потом, когда стало невыносимо, я закрыл глаза. Толпа не расходилась, а я всё ждал, когда это кончится, хотя прекрасно знал, что пытка могла продолжаться до двух дней. Несколько часов я сидел неподвижно, на время мне показалось, что я терял сознание. Я слышал болезненные хрипы Гийома и восхищённые крики толпы. Приоткрыв глаза, я увидел, что мой возлюбленный запрокинул голову к небу, вглядываясь в ослепительную синеву. Изо рта текла кровь, грудь отрывисто вздымалась при каждом вздохе, было видно, что даже дыхание причиняет ему боль. Я вновь плотно сомкнул глаза. Несколько минут я слышал только толпу и непринуждённые разговоры отца с советником. Гийом затих, а я надеялся, что он умер. Сейчас я желал ему смерти. Это спасло бы его от продолжения мучений.

— Как ты думаешь, он удовлетворен? — Отец обратился ко мне. Мои глаза были по-прежнему крепко сжаты, а слёзы разъедали кожу лица.

— Да, — прошептал я.

— Довольно, — громко произнес отец. — Открой глаза, ты должен это видеть!

Я не мог ослушаться, а потом пожалел об этом. Трясущееся, ещё живое тело облили маслом и подожгли. Гийом вновь пронзительно закричал, но уже затих гораздо быстрее. Тело забилось в конвульсиях и под напором провалилось до конца на кол, который вышел из тела в районе левой ключицы. На этом всё было покончено. Запах жжёного мяса распространился по улице. Люди стали расходиться. Меня рвало, но больше взгляд я оторвать не мог.