Истребители летели крыло к крылу, мерно гудя винтами. Летели низко, настолько, что даже можно было разглядеть черные кресты на пятнистых крыльях и фюзеляжах. Правый самолет вдруг качнулся и резко ушел в крен, выпадая из группы, следом распалась остальная четверка и устремилась к самой земле. К надсадному реву двигателей присоединился треск пулеметов.

– Ложись!!! – старик спрыгнул и распластался у саней, прикрыв голову руками. Все повалились следом, вжавшись, стараясь слиться c грязным талым снегом, стать незаметными. Пули со свистом прошили сани, разбивая их в щепу и вздымая клочья соломы. Коричневая кобыла хрипнула и встала на дыбы, молотя копытами пропитанный гарью воздух, затем тяжело завалилась набок.

Четырехлетняя Капитолина лежала и смотрела в безжизненные глаза мертвой лошади, равнодушные и вместе с тем грустные. Скрипнули тормозными колодками военные полуторки, колонной двигавшиеся навстречу. Раздались крики, одиночные ружейные выстрелы и топот. Перед глазами Капы возникли облепленные грязью стоптанные солдатские сапоги.

– В лес! Все бегите в лес! – голос был густым и раскатистым.

Сильные руки рывком подняли ее и поставили на ноги.

– Девочка, беги! В лес беги! – ощутимый толчок в спину.

И она побежала. Она бежала через заснеженное поле к голым деревьям и слышала, как следом бегут бабы, стонущие от страха и тяжести детских тел на руках. Воздух сотрясали пулеметные очереди немецких самолетов и сухие выстрелы бесполезных трехлинеек советских солдат, глохнущие звуки двигателей полуторок и сочные – авиамоторов.

Из западных облаков выплыл сигарообразный фюзеляж бомбардировщика. Тяжелый двухмоторный самолет словно завис над колонной, плавно открывая створки бомболюка. Высыпавшиеся веером черные точки полетели к земле, стремительно приобретая вытянутые очертания.

От взрывов поле вздыбилось снежной волной. Капу оглушило, затем толкнуло в бок, совсем не больно, просто сильно, и накрыло плотным одеялом мерзлой земли. И почти сразу же пришла боль. Лавиной по всему телу. До одури. До кровавой пелены в глазах. Внезапно звуки стрельбы и взрывов, крики солдат и рев двигателей стали тише, а пелена – темнее, пока совсем не превратилась в черную непроглядную темноту. Стало тихо и… спокойно.

Затем Капа увидела голубое небо с редкими перышками облаков. Небо почему-то покачивалось, словно ее кто-то нес на руках. Наверное, так оно и было. Затем облака пропали, опять наступила темнота.

Надолго.

Потом сквозь темноту прорвались чьи-то голоса.

– В тридцати километрах отсюда разбомбили эвакуационный эшелон. Местные жители подобрали ее и еще трех детей! – четко, по-военному, доложил тонкий женский голос.

– Дальше! – прозвучал требовательный мужской голос.

– Снова попали под обстрел немецкой авиации. Точнее, обстреливали военную колонну, а они оказались рядом.

– Живы? Остальные дети живы?!

– Так точно, товарищ полковник! Развезли по приютам. Капитолине повезло меньше. Прооперировали.

– Капитолине? – переспросил мужской голос.

– Так точно! В санях нашли обгоревшую женскую сумку – матери, наверное. Там было свидетельство о рождении и обрывок записки… не понять, от кого, возможно, от соседей. Из записки ясно, что родители погибли во время артобстрела завода, похоронены на Пискарёвском кладбище. И фотокарточка еще, но… тут совсем плохо – сильно обгорела, только верхний уголок остался. Наверное, семейное фото. Жаль, у девочки даже память о родителях не сохранилась… Все здесь, товарищ полковник.

Шелест бумаг.

– Так, понятно… Градова Капитолина Алексеевна. Так… 38-го года… Родители: Градов Алексей Николаевич, Градова Антонина Васильевна. Ленинград… Это все понятно, а где документы, что она в числе эвакуированных?

– Эшелон разбомбили так, что там мало что осталось, товарищ полковник. Не до этого было. Живых бы спасти!

– Ладно, сделаю запрос насчет ленинградского эшелона. Как состояние девочки?

– Стабильно-тяжелое. Сделали все, что могли. Очень надеюсь, что выкарабкается, – женский голос заметно подрагивал.

– Отставить слезы, товарищ Макеева! Вы – военврач, майор медицинской службы, а не кисейная барышня! Это война, вы это понимаете?!

– Так точно, товарищ полковник, понимаю! А еще понимаю, что детям на войне не место! У самой двенадцатилетняя дочь…

Мужской голос ответил не сразу. И когда он снова зазвучал, то был усталым, даже надломленным, без малейшего намека на командные нотки.

– Да. Детям на войне не место.

Затем голоса слились в неразборчивый тянущийся звук, и снова наступила темнота.

Капа выжила, выкарабкалась вопреки сильным ранениям и неблагоприятным прогнозам. И когда окончательно поправилась, ее привезли в детский дом – некогда роскошный особняк с четко очерченными квадратами зеленых лужаек и постриженными деревьями, в девятнадцатом веке принадлежавший богатому купцу, а ныне – Мурченградскому отделу народного образования.

Она осторожно открыла окно, старые рамы жалобно скрипнули несмазанными петлями. Девчонка поморщилась и вгляделась в темноту двора. Тонкие руки быстро подхватили потертый вещмешок и выбросили на газон. Тот глухо стукнулся о землю и закатился под куст акации.

«Компас бы не повредить…», – пронеслось в голове.

Девчонка встала на подоконник и уже приготовилась к прыжку, но сзади раздался голос. Неожиданный и громкий.

– Капка, а ты куда?!

«Черт! – мысленно ругнулась Капа. – Принес же его леший!»

Она обернулась.

– Никуда. Проветриваю, – беззаботно ответила она смуглому худому парнишке лет девяти в залатанных штанах и вылинявшей рубахе. В руке он держал грубо выструганный из осиновой чурки самолет.

– Не ври, Капка! Ты бежать собралась! – шмыгнул носом мальчишка. – Я видел твой тайник! И мешок видел, и сухари!

– Не ори, Семенов! – прошипела она и молнией метнулась с подоконника к нему. Зажала рукой рот и процедила в оттопыренное ухо. – Если ты кому-нибудь вякнешь – тебе точно хана! Понял?!

Семенов мужественно молчал, лишь таращился в ее холодные в свете луны голубые глаза. Но видя, как постепенно этот взгляд становится совсем уж немилосердно ледяным, он испуганно замычал и закивал.

Капа осторожно убрала ладонь с его рта, подтолкнула Семенова в темноту коридора и дала легкий пинок для ускорения. Подошла к окну и ловко запрыгнула на подоконник.

– Капка, а тебе не страшно? – услышала она свистящий шепот.

Семенов, оказывается, никуда не ушел.

– Ты еще здесь?

– Ага!

– А чего бояться? Тут прыгать-то, – самонадеянно ответила она, выглядывая в окно.

– Не, я не про это! – горячо зашептал Семенов. – Я про Север! Там медведи! Белые! И холодно!

Капа резко повернулась к нему и с подозрением прищурилась.

– Откуда ты знаешь про Север?

– Просто знаю. Я видел, как ты постоянно верхушку глобуса рассматриваешь. Ну, там, где Арктика, будто других мест нет. И постоянно читаешь «Землю Санникова», будто других книг нет.

«Вот же засранец! – мысленно восхитилась Капа его дедуктивным способностям. Впрочем, восхищение это быстро сменилось догадкой, что если Семенов откроет пасть, а он обязательно откроет – такова его натура, то не видать ей Северного полюса как собственных ушей.

Надо было что-то делать… И делать незамедлительно, ибо время не терпит. В голове завертелась карусель из мыслей, и самой первой была очень простая и легко осуществимая – выкинуть ябеду Семенова в окошко. И тут же на смену ей пришла другая, более дипломатичная.

– Семенов, – ласково проворковала она. – А у меня что-то есть.

Она запустила руку в кармана платья и вынула карамельку. При виде конфеты глаза мальчишки загорелись.

– А я свою еще в обед съел, – с сожалением сказал он.

– Хочешь? – она покрутила конфетой перед его крючковатым носом.