ВЫПАД ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ

Роль потерпевшего играла борцовская кукла, подвешенная на четырех растяжках к стойкам и перекладине турника. Проволока соединялась с динамометрами, показания которых лягут в основу расчетов экспертов. Техник-лаборант областной прокуратуры готовил съемочную камеру видеомагнитофона, у раскрытого окна покуривал фотограф. Валек с Петром боролись на матах, я заполнял вводную часть протокола. Время от времени в дверь заглядывала Варвара Петровна - директор школы - с полушутливым вопросом: "Еще не продырявили инвентарь?" Если раньше я думал, что она разрешила использовать спортзал для следственного эксперимента с учетом моего скромного вклада в правовое воспитание учащихся, то теперь понял, что не последнюю роль сыграло и обычное женское любопытство. Внизу громко хлопнула стальная дверь спецавтомобиля. - Привезли, - фотограф перегнулся через подоконник. - Молодая... - Всем приготовиться, сейчас начинаем, - объявил я. - Варвара Петровна, если желаете, можете присутствовать. И пригласите еще кого-нибудь из учителей. Милиционер в портупее и сапогах и коренастая женщина-сержант ввели Вершикову. - Для чего в школу? Я тут отродясь не была, - бормотала она, непонимающе глядя по сторонам. Увидев меня, на миг запнулась. - Здрасьте! Прогулку устроили? Давно выпускать пора! Жеваный, в пятнах сарафан потерял "фирменный" вид; да и сама Вершикова выглядела не лучше: мятое лицо, растрепанные волосы, тусклые, беспокойные глаза. Возле манекена остановилась, хмыкнула, передернув плечами, но, заметив висевший рядом кортик, потупилась. - Проверять будете? Она зачем-то поднесла руки к глазам, нервно потерла ладони. - Я же сказала - не помню... Может, так и не выйдет... Уверенности в голосе не было. - Попробуем, как получится, - сказал я, после чего объяснил условия и цели эксперимента. Конвоиры недовольно переглянулись и придвинулись поближе. - Начали! Обвиняемая стояла в растерянности, неуклюже растопырив неумелые руки. - Пожалуйста, Вершикова, мы ждем. Она помедлила еще несколько секунд, потом, решившись, сделала шаг, другой. Сейчас имело значение каждое движение, каждый жест. Едва слышно зашумела камера, щелкнул затвор фотоаппарата. Фотографии и видеозапись помогут запечатлеть то, что может не успеть схватить человеческий глаз: направление удара, угол наклона клинка, траекторию его движения. Но до удара не дошло, что-то не получалось. Вершикова тяжело дышала, и чем дольше она возилась с кортиком, тем очевиднее становилось: она не знает, что клинок заперт в ножнах и освободить его можно, только нажав кнопку замка, маленькую незаметную кнопочку, о существовании которой она не подозревает. Понимая, что беспомощная возня фиксируется бесстрастной пленкой и ложь предыдущих показаний становится до неприличия наглядной, она все сильнее дергала неподдающуюся рукоятку и наконец, оборвав тесемку, на которой висел кортик, бросила оружие под ноги. - Поясните свои действия! - сказал я для записи. Закусив губу, Вершикова молчала. Оператор крупным планом снимал лицо - сосредоточенное, отражающее мучительные размышления. - Хватит! - Она закрыла лицо растопыренной ладонью. - Скажите, чтоб перестал. Последние слова она выкрикнула фальцетом. Вершикову отвели в кабинет директора. Милиционер стал под окном, женщина-сержант заняла пост в коридоре возле двери. Мы остались наедине. - Эксперимент показал, что вы не умеете даже вытащить кортик из ножен, - я говорил размеренно и спокойно. - Как это увязывается с вашими показаниями? У нее дернулось веко. - Да-а-а, не в цвет. А я-то старалась - в петлю влезла и своей рукой затягивала. - Она скверно выругалась. - Значит, есть справедливость. Пусть сам сидит десять лет! И так всю жизнь испортил, веревки вил, что хотел, то и заставлял! На десять лет тоже бы, дуру, устроил, да, видно, не судьба... Она засмеялась. Это был нехороший, зловещий, с надрывом смех - предвестник близкой истерики. - Давайте по существу! - намеренно резко оборвал я ее. - Что произошло на даче? Она опомнилась. - Что там было - не знаю, потому что с Галкой наверх пошла. Они вдвоем долго сидели, потом вроде шум. И вдруг Золото влетает в спальню, глаза вытаращил, челюсть отвисла, слюни бегут: "Скорей, - говорит, - Федька на нож напоролся". А потом запел: "Если на меня подумают - карьере конец, тогда и вам с Куколкой худо придется, скажи так и так, тебе ничего не будет, дадут три года условно, в крайнем случае посидишь недельку, я лучшего адвоката возьму, и вытащим тебя под расписку..." Пугал, золотые горы сулил. Я и согласилась: мало дерьма хлебала, что ли? Разом больше, разом меньше. Да слишком большая ложка выходит - пусть сам жрет! Закончив допрос, я оформил необходимые документы, Вершикову увезли. На улице дожидались истомившиеся практиканты, открывшие наконец для себя новый поворот дела и выработавшие "верную" версию. - Значит, так, - азартно говорил Валек, забегая вперед и заглядывая мне в лицо. - Надо проверить все окружение Золотова, найти среди его друзей физически сильного человека и начать его отработку. Где был в тот вечер и прочее. Сейчас ясно, что на даче находился пятый, тот, кто способен нанести сильнейший удар! - Точно, - значительно кивнул Петр. - Классическая детективная схема - убийство в численно ограниченной компании очень часто разрешается именно так - кроме известных лиц, в месте совершения преступления находился еще один. Он и оказывается убийцей! - Думаете, надо искать новых подозреваемых? - рассеянно спросил я, думая о другом. - Конечно, - кивнул Валек, а Петр помедлил и задал встречный вопрос: - А вы как считаете? - Полагаю, что вам пора по домам. А я зайду еще в одно место. "Одним местом" был городской Дом физической культуры. Стенд спортивной славы напротив входа открывался фотографией легендарного Рогова. Его еще называли экс-чемпионом, но сам он уже считал себя бывшим. Огромная разница! И хотя для массы болельщиков, поклонников и поклонниц, многочисленных друзей-приятелей все выглядит вполне благополучно, в нашем профессиональном кругу известно про две пьяные драки, означающие, что он поставил на себе крест. И нетрудно предугадать развязку, как моряку определить судьбу ходко идущего судна с не замеченной никем пробоиной в трюме. В углу большого, с колоннами, вестибюля, закрывая спиной застекленную доску, на которой висели разнокалиберные ключи, сидел пожилой вахтер с могучей шеей борца. - Григорьева? - переспросил он. - Поднимитесь в пятый зал, у него как раз тренировка. В зале пахло пылью и разгоряченными телами. Спортсменов было немного, человек десять, они усердно гнули друг друга, приседали с небольшой штангой, "качали" пресс. За всем этим наблюдал сухощавый подтянутый человек средних лет, в потертом красно-синем трико. Он оглянулся, когда я появился в дверях, потом посмотрел еще раз, уже внимательнее, и, убедившись, что случайный посетитель не собирается уходить, медленно подошел. - Что вы хотели? Лицо загорелое, волевое, целеустремленный взгляд, белые полоски морщин на скошенном лбу. - Вы Григорьев? Человек кивнул, спокойно заглянул в мое удостоверение, жестом пригласил в зал и указал на длинную низкую деревянную скамью, стоящую у стены. - Одну секунду, - Григорьев отошел к спортсменам и что-то сказал. Они начали высоко подпрыгивать на месте, подтягивая колени к груди. Тренер вернулся и сел рядом. - Итак, чем обязан интересу со стороны следственных органов? - Когда-то у вас тренировался Валерий Золотев. Хотелось бы знать, что вы можете о нем сказать. Григорьев не выразил удивления. - Парень был перспективный. Из него мог толк выйти. Во всяком случае, сейчас уже наверняка стал бы мастером. - Почему же не стал? Он зачем-то потрогал шнурки "ботосов". - Много причин. Склонность к полноте, надо стараться форму держать: тренировки, диета, парная... Чуть ослабил режим - три-четыре килограмма и набежали. А он регулярности не признавал. Тренер вновь отлучился, отдал распоряжение, несколько человек продолжали общефизическую подготовку, а четверо облачились в костюмы для фехтования и стали в позиции. - Давайте пока сами, без меня. Лязгнули клинки. - Интереса настоящего у него к спорту не было, - продолжал Григорьев. - Толкаешь в шею - занимается. Перестал - бросил. Это любительство, чтобы жиром не заплывать, и только. Настоящих результатов так не достигнешь. Зал был старый, с потрескавшимися стенами и давно не беленным потолком, стекла в окнах тусклые, почти не пропускающие света, поэтому лампочки горели даже днем. Фехтовальщики теснили друг друга, наступали и отступали, обменивались ударами, плели блестящими иглами тонкое кружево атак и защит. Мне зрелище нравилось, Григорьеву - нет. - Саша, это не работа. У тебя нет резкости! Выпад делается синхронно, всем телом! Иди к зеркалу. Витя и Гриша по очереди работают с Сергеем. - Он повернулся ко мне. - Я ему много раз говорил - хочешь добиться чего-нибудь, старайся изо всех сил. Он всегда соглашался, не спорил. Но сосредоточиться не умел. Стрелять любил, фехтовать. А плаванье или бег не по нем. Да потом еще одна история получилась. Григорьев подошел к Саше, который, стоя перед зеркалом, резко припадал на согнутую в колене ногу, одновременно выбрасывая вперед руку со шпагой. - Корпус ровный, рука - перпендикулярно оси туловища, вот так, видишь? И раз! Как стрела из тетивы! Чтобы пробить любую защиту! - Какая история? - Отборочные соревнования. Два кандидата в сборную области - Золотов и Марцев. Идут голова в голову, вдруг по стрельбе Марцев почти все пули пустил "в молоко". Говорит: пистолет разлажен. А накануне Золотов оставался в тире позже всех и имел доступ к оружию. Я, конечно, ничего сказать не могу, но ребята решили - его рук дело. - Почему? Какие основания для таких подозрений? - перебил я. Тренер замялся. - Понимаете, было в нем нечто неприятное. Вот смотрит, а впечатление, будто думает про тебя чтото нехорошее. Ребята его не любили, старались держаться подальше. Может, поэтому? А оснований, в общем-то, никаких. - Ясно. А что потом? - Да ничего. Обиделся и ушел из команды. Иногда встречались в городе. "Как дела?" - "Нормально". В последнее время важный стал. Он что, в горисполкоме работает? - Около него. - Я встал. - Спасибо за информацию. Не буду больше отвлекать. - Не думаю, чтобы я вам здорово помог, - улыбнулся Григорьев. - Вы же его не тренировать собираетесь. Но что знал - рассказал. По дороге домой анализировал собранные данные, пробовал их на прочность и пришел к выводу, что работа подходит к концу. Не хватало лишь нескольких деталей, последних штрихов, которые превратят версию "Инсценировка" в безупречно логичную конструкцию обвинения. Додумать мысль не сумел - разболелась голова, ныло под ложечкой, как всегда, когда оставался без обеда. Печальный опыт старших коллег подтверждал мнение врачей о губительности для желудка нерегулярного питания и нервных перегрузок: язва во все времена была профессиональной болезнью следователей. Завернул в молочный за кефиром, двадцать минут протолкался в раздраженной очереди и окончательно потерял охоту размышлять о деле. После ужина лежал на тахте, читал газеты, журнал и разговаривал с Асей, точнее, говорила она, а я вставлял реплики и междометия, имитирующие диалог. Спать лег рано, с ощущением, что среди ночи раздастся телефонный звонок, "выдергивающий" на происшествие. К счастью, оно не оправдалось. Утром я чувствовал себя значительно лучше, даже сделал некоторое подобие гимнастики и, следуя устоявшемуся стереотипу, выпил "для бодрости" чашку кофе, хотя никогда не ощущал его бодрящего действия. На работу шел не спеша, стараясь дышать "понаучному": на четыре шага вдох через нос, на три - выдох через рот. Возле юридической консультации, дожидаясь открытия, толпились родственники арестованных, обвиняемых, ожидающие суда под подпиской о невыезде. Все они крепко надеялись на адвокатов, обсуждали способности каждого, пересказывали байки о блестяще выигранных делах, жаловались друг другу на несправедливость следствия или превратность судьбы. То и дело слышалась фамилия Пшеничкина. Нескольких человек я знал, но поздоровался только один, остальные отворачивались и замолкали. Когда я отпирал кабинет, зазвонил телефон. Без четверти девять, кому так не терпится? Не терпелось Крылову. - Отоспался? У меня был соблазн вытащить тебя из постели на рассвете. Скажи спасибо, что сдержался! Я в очередной раз подивился верности предчувствия. - Ну, выкладывай. - Твой подопечный у нас. Давай быстро в отдел! В райотделе шла обычная утренняя суета: дежурный передавал смену, собирались на развод милиционеры патрульного взвода, готовились к отправке в суд покаянно-похмельные хулиганы. Звякали ведра, разило гуталином и карболкой. По широким каменным ступеням с вытоптанными в середине полукруглыми углублениями я поднялся на второй этаж старого здания, свернул в аппендиксом прилегающий к основному коридору тупичок уголовного розыска, без стука толкнул дверь, за которой слышалось знакомое жужжание. Крылов брился, неустойчиво пристроив на двух спичечных коробках круглое дамское зеркальце. - Вчера вечером он поехал на дачу, - как бы продолжая только что прерванную мысль, встретил меня Александр. - И заночевал. И нам пришлось... Холодно, доложу тебе, в лесочке, и сыро! Он выключил бритву, привычно сунул в ящик стола, вытряхнул на ладонь и вбил в щеки несколько капель дешевого одеколона с резким цветочным запахом, поморщился. - Черт, никак не соберусь принести приличный лосьон! И без всякого перехода продолжил: - На рассвете вышел, и не на станцию, а в лес, у него там тайник в дупле, только собрался закладку делать, тут мы его и взяли! - А что прятал? Саша озабоченно провел рукой по щекам. - Интересную штуку. Крылов не торопясь отпер сейф, вытащил газетный сверток, медленно развернул. В руках у него оказался зеленый мешочек из плотной, энергозащитной ткани с застежками, крючками и тесемочками, точно такой же, как изъятый в квартире Петренко, только туго набитый. - Ознакомься! - Зеленая колбаска тяжело шлепнулась на стол. Я распустил "молнию" и извлек из скользкого нутра три прозрачных целлофановых пакета, сквозь которые хорошо просматривалось содержимое: свернутые в трубку иностранные банкноты, золотые монеты, тусклое приисковое золото - песок и самородки. - Тысяч на сорок? - Пожалуй, - кивнул Крылов и зевнул. - Вот мой рапорт, вот протокол изъятия, вот объяснение Золотова. Рядом с золотом и валютой легли исписанные неровным почерком листы грубой, почти как оберточная, бумаги. - А я пошел спать. - Как он все объясняет? - спросил я, не прикасаясь к материалам. - Как обычно: беззаконие, провокация, подкинули. Крылов слегка улыбнулся. - Поначалу трепыхался, сила в нем есть, хотя с виду не скажешь. Потом скандалил, телефон требовал, грозился всех с работы поснимать. Скукотища. Он снова зевнул. - Ну, я пошел. - А кто будет со мной работать? Александр задумался. - Волошин после суток. Полугаров сидел со мной в засаде, от Трифонова толку мало, Гусаров на учебе... Он махнул рукой. - А что делать? До обеда я продержусь... Я объяснил. - За два часа справишься. Крылов вздохнул. - Считай - уговорил. Деваться-то некуда. Вернувшись к себе, я оформил постановление о производстве обыска, зашел к прокурору, доложил обстановку. - Вот видите, что получается, - нравоучительно проговорил шеф. - Простое на первый взгляд дело оказалось разветвленным и запутанным. - Он размашисто расписался, подышал на плоскую печать со складной ручкой-петелькой. - Потому они и хотели вас скомпрометировать, вывести из игры. Так? - Так, - я кивнул. - Значит, надо быть осмотрительным, проявлять бдительность, избегать двусмысленных ситуаций. - Белов оттиснул печать на своей подписи, протянул постановление. - Делайте выводы, Юрий Владимирович! И когда я уже шел к двери, сказал: - Будьте внимательны, у валютчиков бывают довольно хитроумные тайники! Этому меня учили еще на третьем курсе университета, но шеф искренне верил, что дал чрезвычайно ценный совет. На обыск я взял практикантов. Золотовы жили в центре - десять минут ходьбы от прокуратуры. Крылов скрупулезно выполнял задание - когда мы подошли к добротному пятиэтажному зданию, нас уже ждал участковый - молодой младший лейтенант в неловко сидящей форме. На третьем этаже я позвонил в пятьдесят вторую квартиру. Открыл Золотов-старший. Узнав о цели нашего прихода, он страшно возмутился и бушевал минут десять, крича, что нет закона, по которому можно измываться над людьми, если у них в доме произошел несчастный случай. Он угрожал самыми ужасными карами, называл фамилии ответственных должностных лиц, предрекал мне скорое увольнение с работы и привлечение к ответственности за злоупотребление властью. Слушая гневный монолог, я подумал, что звонить от имени Чугунцова вполне мог сам глава семейства, все необходимые для этого качества у него имеются. - Жаловаться вы имеете право, куда сочтете нужным, - прервал я его, улучив момент. - Я несу полную ответственность за свои действия. Так же, как и вы за свои. А теперь ознакомьтесь с постановлением и распишитесь. Мать Золотова - серая, невзрачная женщина - испуганно наблюдала за происходящим, но в разговор не вмешивалась: в семье она не имела права голоса. Валерий Федорович занимал отдельную комнату. На ковре над кроватью висела фехтовальная маска, под ней, наперекрест - рапира и шпага. Много фотографий хозяина, в основном портреты, глаза картинно прищурены, обязательно присутствует сигарета. Несколько безвкусных ваз отражали представление Золотова о прекрасном. Обыск продолжался несколько часов. Почти ничего интересного, кроме нескольких обрезков плотной зеленой ткани, обнаруженной в шкафу за рядами книг. Участковый заметно удивился, когда я включил их в протокол, а Золотев презрительно скривился: "Она же по рублю за метр, тут всего-то копеек на пять! При всем желании дело не раздуете!" В письменном столе полнейший беспорядок, уйма всяких бумаг, навалом альбомов с фотографиями. - Валера любит фотографироваться, - тихо пояснила мать, когда я перелистывал толстые картонные страницы. - Одно время вообще только этим и занимался. На всех снимках красовался вальяжный и значительный Валерий Федорович в окружении легкомысленного вида девиц или преданных сотоварищей. Разнообразия он, похоже, не признавал. Между альбомами затесалась общая тетрадь в зеленом переплете. Я раскрыл первые страницы. "20 февраля на большой перемене Большаков сказал, что Алехина дура. Слышали Минеева и Дозорцева". Что это такое? Я бегло просмотрел все девяносто шесть листов. "Громов курил в туалете... На вечере Зайцева и Китаев заперлись в пустом классе и целовались... Фаина целый урок просидела в спортзале с физруком, домой пошли вместе... Ермолай рассказывал, что в шестьдесят втором украл кольцо из комиссионки на Ворошиловском... Вершикова получала товар у Нюськи, продавала в "Комфорте", часть через Марочникову сдавала в "Фиалке"... Шах говорил про Семена Федотовича, кличка Полковник, который миллионами ворочает..." Сплетни, слухи, обрывки подслушанных разговоров записаны аккуратным почерком, разными чернилами, очевидно в соответствии с какой-то системой классификации. На последних страницах в основном мелькают фамилии Вершиковой и Марочниковой. - Пиши, - сказал я ведущему протокол Петру. - Тетрадь в зеленой обложке девяноетошестилистовая, на первой странице фраза "5 сентября Воронов прогулял химию, ходил в кино на "Великолепную семерку", последняя запись: "После Нового года Шах показывал Вершиковой камни, в скобках - бриллианты, вопросительный знак, она, дура, не определила - какие и на какую сумму. Где они сейчас?" Золотов-старший никак не комментировал находку, глянув на его застывшее напряженное лицо, я не стал класть тетрадь на стол, а дал держать участковому. В нижнем ящике секретера под ворохом всякого хлама лежал плоский, завернутый в ватман пакет. Когда я его развернул, с глянцевых листов ударили в глаза розовые груди, колени, ягодицы... Те самые журналы, о которых говорил Золотов. Рядом - красная пачка из-под фотобумаги. Ну-ка, посмотрим... Вот сволочь! Я бросил пачку обратно. Еще один из многочисленных крючков, которыми он держал своих подруг. Веселая вечеринка, "заморская" выпивка, "финская" банька, оргии на манер древнего Рима плюс увлечение фотографией и скрытая камера. - Что там? - полюбопытствовал участковый. - Фотографии в пачке, опечатанные на месте обыска печатью следователя и скрепленные подписями понятых, - продиктовал я Петру, заклеивая пакет и опечатывая бумажную бандерольку. - Распишитесь вот здесь. - Делать нечего, вот и забирают все подряд, - снова подал голос Золотов-старший. - Ничего, сейчас я сяду и напишу везде, куда надо. Он брюзжал до тех пор, пока из шифоньера в гостиной я не извлек толстую амбарную книгу, прошитую, с тщательно пронумерованными страницами. "Мамонов вернулся из командировки семнадцатого, а на работу вышел двадцатого, билет выпросил на вокзале... Черноплавский выписал материальную помощь Ивашиной, деньги она отдала ему на угощение комиссии из министерства... После субботника Черноплавский с Мамоновым заперлись в кабинете, вышли навеселе, за углом к ним в машину села Ивашина..." Опять досье для доносов! В отличие от сына Золотов-старший не разбрасывался: выдернутые из жизни факты и фактики выстраивались целенаправленно и били в одну точку. Ну и семейка! - На каком основании забираете мои документы? - сипло выдавил Золотов-старший. - Это записи о непорядках в нашем учреждении, перечень злоупотреблений некоторых должностных лиц. Разве советский человек должен мириться с подобными явлениями? Или вы не одобряете гражданской активности простых тружеников? - Активность мы одобряем и очень приветствуем, - я качнул на ладони увесистый гроссбух. - А потому тщательно изучим ваши записи и примем нужные меры. Я сложил в портфель изъятые вещи, взял изготовленный Петром под диктовку протокол. - А если оснований для вмешательства прокуратуры не окажется, направим ваш труд в коллектив... У Золотова обмякло лицо, и он безвольно опустился на стул. - Потому что накопление недостатков вовсе не признак гражданской активности. Их надо выносить на обсуждение общественности, давать оценку и устранять. Так? Я поймал себя на мысли, что перенял нравоучительные интонации прокурора. Золотов ничего не ответил. Подписывать протокол он не стал, по моей просьбе это сделала супруга, покосившись предварительно на главу семьи и не получив явно выраженного запрета. В гулком опрятном подъезде молчавший до сих пор участковый обрел дар речи: - Ну и динозавр на моей территории живет! Я сюда и не заходил никогда профессорский дом, ни жалоб, ни заявлений. Да и боязно как-то ученых беспокоить... - Он смущенно улыбнулся и, очевидно, чтобы скрыть смущение, спросил: - Этот на ученого не похож... Небось сынок? - И ответил сам себе: - Наверняка! Такие всю жизнь в детках ходят, папашиным авторитетом живут... Надо записать: Золотов, квартира пятьдесят два. - Он полез было в планшетку, но тут же одумался. - Какой толк - не пьяница, не скандалист. А сутяжниками и кляузниками милиция не занимается. Мы прошли по зеленому двору, искореженному свежевырытой траншеей, через высокую арку вышли на оживленную улицу. Справа, у булочной, стоял мощный зеленый "Урал" с коляской. - Могу подбросить до отдела, - предложил участковый. Как раз кстати. Дав практикантам задание изучить изъятые "досье" и выбрать факты, представляющие интерес для следствия, я первый раз в жизни прокатился по центральной улице города в коляске милицейского мотоцикла. В райотделе царило дневное затишье, особенно ощущаемое в дежурной части. На стуле у входа сидел один-единственный человек - ресторанный спутник Золотова. - Добрый день, Эдик! Он поднял голову. - Так это вы на меня опера натравили? А чего я такого сделал? - Пойдем, поговорим, - я пригласил его в комнату для допросов - крохотный, с голыми стенами и зарешеченным матовым окном кабинетик: стол, два стула и телефон. - Для начала познакомимся, а потом вы расскажете о себе, - я представился. - Гришаков, - буркнул Эдик. Из путаного и туманного рассказа, который приходилось многократно уточнять, можно было понять, что Гришаков всю жизнь работал в торговле, выдвинулся до замдиректора магазина, тут Золотов не соврал, но потом пал жертвой интриг, уволился и последние полгода "временно не работает", существуя на скромные сбережения и добиваясь восстановления справедливости. - Вы знаете, где ваш друг Золотев? - мягко поинтересовался я. Гришаков напряженно улыбнулся. - Не знаю. И почему сразу "друг"? Мало ли у меня знакомых? - Он здесь, рядом, - я постучал ручкой по стене. - В комнате для задержанных. - А я при чем? Чего ко мне пристали? - почти выкрикнул Эдик. - Потому что вы могли оказаться на его месте. - За что? Объясните, что я сделал! Нервы у него были не в порядке. Судя по красным прожилкам на носу, темным мешкам под глазами и дрожащим пальцам, причиной тому являлось запойное пьянство. - В ресторане я вас не узнал, - не обращая внимания на истерические вопросы, продолжал я. - Хотя и тогда голос показался знакомым. - А вы чего, меня раньше видели или слышали? - И видел, и слышал. На даче. По телефону с вами говорил, потом в окно смотрел, как идете со станции. Но так и не дождался. Куда делись-то? Мы и вокруг все осмотрели. - Хочу иду, хочу не иду, - растерянно буркнул он. - Кстати, та вещь, за которой вас посылали, и послужила основанием к задержанию Золотова. Гришаков дернулся на стуле. - Не знаю, что за вещь! Мое дело маленькое - Золотев сказал: вынь нижний ящик стола, за ним зеленый пакет колбаской, принесешь - получишь червонец... И все! Не в чужой дом лезть. Он сказал, все проверит, дождется звонка, потом уйдет. Вот гад! А сам следователя на телефон посадил. Да, мой визит на дачу основательно спутал карты Золотову. - К чему такие предосторожности, звонки, проверки? Почему сам Золотов не вынес из собственного дома свою вещь? Растопыренной пятерней Гришаков провел по волосам. - Ясно, почему, раз его за это посадили! Только тогда я этого не знал, так бы и залетел! - Он зло скрипнул зубами. - Любит чужими руками... Ему мы все "негры", мальчики на побегушках. Пусть за свое сам сидит! - Петренко тоже был мальчиком на побегушках? - стараясь сохранить безразличность тона, спросил я. - А то! Золото старался дружбу с иностранцами завести: туда - металл, оттуда - шмотки, аппаратуру, валюту. Перевозчик понадобился, вот и стал морячка приручать. - Гришаков осекся. - Только это не для протокола, все равно не подпишу. - Ваше право. Но подписать обязательство о трудоустройстве придется. И в ближайшее время приступить к работе. Иначе будем привлекать за тунеядство. Ясно? - Да уж тут за вами не заржавеет. Бывший торговый работник уныло уткнулся взглядом в выщербленный пол. Когда он ушел, я вызвал Золотова. - Это произвол и беззаконие! - начал с порога "адмиральский внук". Знаете, что с вами будет? Я требую дать мне телефон! - Вообще-то задержанным звонить не положено. Но раз вы так настаиваете... Я развернул к нему телефонный аппарат. Золотов сорвал трубку, но это была стремительность инерции - вторая рука зависла в воздухе, потом медленно, будто преодолевая сопротивление, опустилась на диск. Охватившая его неуверенность чувствовалась даже в подрагивании набиравшего номер толстого, с обгрызенным ногтем, пальца. - Сергей Степанович? Золотов... Тон у него был искательно-напряженный, и лицо под взглядом невидимого собеседника приняло откровенно подобострастное выражение. - Да вот так и пропал. Неприятности у меня. Травят, преследуют. И насчет несчастного случая, и другое. Знаете же, какие есть ретивые работнички в наших славных органах... Напряженность в голосе исчезала, он выпрямился, перевел дух и заговорил совсем свободно. - Конечно, надо разобраться. До чего дошло - провокацию устроили. Самую настоящую провокацию! Золото подбросили, валюту. Да от них и говорю. А как же, - он победоносно глянул в мою сторону. - Следователь Зайцев сидит напротив. Алло, алло! Он нервно ударил по рычагу, спешно набрал номер. - Сергей Степанович! Разъе... Алло! - Попробуйте еще раз, - предложил я. - Может, что-то с линией? Но в выпуклых глазах подследственного проступило понимание. - Трубку бросает, не хочет говорить, - упавшим голосом пояснил он сам себе. - Может, кому другому позвоните? - Все одинаковы! - зло выдавил Золотов. - Каждый держится за кресло и трясется за свою шкуру! Он обессиленно откинулся на спинку стула, закрыл глаза, просидел так около минуты. - Что за беззаконие? Почему меня арестовали? Где санкция прокурора? - Санкция будет, - заверил я. - А пока вы задержаны по подозрению в совершении нескольких преступлений. В частности - незаконных валютных операциях, об остальных поговорим позднее. Расскажите, откуда золотые монеты, валюта, как вы собирались их использовать? Золотов скривил губы. - У меня золото - только фамилия. А если бы и были монеты, использовал бы их очень просто: вставил зубы и закатился с хорошей девочкой в круиз по Дунаю, а на валюту развлекался в баре. - А изъятые ценности? - Подумаешь! Да ваш дружок и подкинул. Он шустрый, этот опер. Теперь понятно, зачем вы ему меня в ресторане показывали! Мне стало смешно. - Там тысяч на пятьдесят добра. Кто и где может раздобыть такую сумму для вашей компрометации? Прикиньте сами! - Не знаю, как вы свои делишки обделываете, - огрызнулся он. - И знать не хочу! На вопросы больше не отвечаю, требую прокурора. Все! - Что же, дело хозяйское. - Я заполнил протокол задержания, собрал бумаги и встал. - Мы вернемся к этому разговору. Подумайте, как вести себя, чтобы не выглядеть смешным. Из райотдела я зашел домой пообедать, затем вернулся в прокуратуру, доложил Белову результаты работы. - Развели аферистов, - недовольно бурчал прокурор, будто именно я занимался столь неблаговидным делом. - Маскируются под порядочных, вводят в заблуждение честных людей! Мне уже звонили некоторые товарищи, к которым этот проходимец втерся в доверие. Вы должны критически подходить к его показаниям, - шеф многозначительно постучал по столу ребром металлической линейки. - Он может умышленно опорочить тех, кого обманул... - Сами обманывались! Небось на даче гулеванили, в баньке парились, а теперь в кусты? Белов нахмурился. - У него же на лбу не написано, что он? фохвост! - А по-моему, как раз написано, и крупными буквами. Для тех, кто хочет прочесть. Мы с шефом опять не сошлись во мнениях. В последнее время это случалось все чаще. Пожалуй, у меня два пути: стать внутренним оппозиционером, как Лагин, или уходить. В другой район, в городскую, а может, вернуться к мысли об аспирантуре? В моем кабинете Лагин беседовал с практикантами. На коленях у него лежала знакомая книжка в яркой обложке. - ...не советчик, прочел, чтоб дежурство скоротать. И вообще не люблю фантастику. - Да при чем здесь фантастика? - горячился Валек. - Это форма, а суть вполне реальна! - Глупости. Выдумка - она выдумка и есть, - изрек Петр. Валек повернулся ко мне. - Давайте спросим Юрия Владимировича, он тоже читал. - О чем спор? - О псевдосах, - буднично, будто разговоры о кошмарных обитателях вымышленной планеты велись в прокуратуре каждый день, ответил Лагин. Валя считает, что наши подследственные и есть псевдосы. - Не все, - уточнил Валек. - Хулиганы, грабители, блатата всякая не в счет - их за версту видно, с ними все ясно. А вот замаскированная сволочь, чистенькие оборотни - куда опасней! Не только обворовывает нас - души высасывает, уродует людей, калечит... - Преувеличиваешь, - снисходительно отмахнулся Петр. Лагин слушал внимательно, я видел, что Валек его заинтересовал. - Скорей преуменьшаю! Сколько пацанов завидует барменам, кладовщикам, закройщикам! Не летчиками мечтают стать, не космонавтами, там учиться долго надо, математику проклятую осиливать, мозги напрягать и вообще риск, перегрузки... А здесь - раз, и в дамках! - Хочешь сказать, что раньше кумиром был летчик-испытатель, а теперь жирный торгаш в красной "Ладе"? - хитро прищурился Лагин. - Именно так! А что, не правда? - Но не для всех же, - Петр говорил как умудренный родитель с глупым несмышленышем. - Даже если для одного! Значит, его и высосал псевдос! Про что книжка? Космические приключения? Черта с два! Рыжее солнце, бластеры, блокирующие спутники - это антураж, условность. Главное - псевдосы среди людей! И неважно где - на далекой планете или на Земле. Если хотите, Леда и есть Земля! - Ну ты загнул! - Петр засмеялся. - Может, и так, - серьезно сказал Лагин. - У меня было дело: научный руководитель довел аспиранта до самоубийства, присвоил идеи, женился на его невесте. - Сколько ему дали? - перестал веселиться Петр. - Наказание неотвратимо? Только никакого преступления я не доказал, слишком тонкие материи пришлось хватать грубыми юридическими щипцами. Получил он выговор "за неэтичное поведение", через пару лет защитил докторскую, развелся, опять женился. Потом был в центре институтской склоки - группа на группу, анонимки, комиссии. Студентки жаловались: "неэтично" ведет себя профессор: достает, домогается. - И чем кончилось? - не утерпел Валек. - Проводили с почетом на заслуженный отдых, - Лагин качнул пышной седой шевелюрой. - Вот, пожалуйста! - приглушил вырвавшееся ругательство Валек. - Про то я и толкую! Получается, псевдосы неуязвимы? Эта, например, семейка, - он ткнул в лежащие рядом зеленую тетрадь и амбарную книгу. - Копили материал для доносов на знакомых, может, пописывали втихую анонимки, младший следователя грязью облил, а с виду - обычные люди. Что мы можем сделать таким? Попробуй их разгадай. - Элементарно, - пренебрежительно хмыкнул Лагин. - Птицу видно по полету! - Чего ж ваш профессор остался безнаказанным? - съехидничал Валек. - Это другой вопрос! - Лагин резко наклонился вперед. - Я спросил у декана: почему не дадите принципиальной оценки? А он мнется: раз следствием вина не доказана... Мы-то что можем сделать? Да отторгнуть негодяя, не общаться с ним, руки не подавать - испокон веку известно, как обходиться с проходимцами! Он взгляд отводит: сейчас так не принято... Не штука - отличить, нужно желание - отличать! А оно, вишь, "не принято"! Вот и жируют расхитители в открытую, никто не спрашивает: на какие деньги, подлец ты этакий? Ждут. Когда арестуем, конфискуем, осудим - тогда прозреют! - Ну а как распознать тех же золотовых и им подобных? - настаивал на своем Валек. - Тысячными тратами не выделяются, смердят потихоньку... - Вот по запаху и распознавай, - поддержал я Ладно - давая ему время успокоиться. Сердчишко у Юрия Львовича барахлило, и нервничать лишний раз ему совершенно ни к чему. - Манеры, речь, запросы, интеллект, круг общения... Десять минут с человеком поговори - и он весь как на ладони. Поэтому и сбиваются в стаи. И выкобениваются друг перед другом: я книжку достал про интриги французского двора, а я попал на закрытый просмотр, а я с писателями на охоту ходил... Вот, мол, какие мы умные да способные, а что аттестат в тройках да в каждом слове ошибку делаем - ерунда, с оценок не пить, не есть, не развлекаться, пусть отличники себе глаза портят да язву наживают, а мы ничуть не хуже! Только карлик и на ходулях - карлик! Наблюдая за мной, Лагин успокоился и улыбнулся, как бы подтрунивая над собственной горячностью. - Если бы кучковались в своем стаде - полбеды. Но им надо с нормальными людьми перемешаться, чтобы не бросаться в глаза, внимания не привлекать, да и для самомнения... Чего только не придумывают! - Юрий Львович улыбнулся шире, с обычным сарказмом. - Один завмаг держал в кабинете портрет Дзержинского. Спросят - объясняет: я, мол, старый чекист, двадцать лет в органах, вышел в отставку, послали на укрепление торговли... Врал, конечно. Но действовало. На недовольных покупателей, общественных контролеров, корреспондентов. Даже на молодых сотрудников ОБХСС! - Лагин подмигнул мне. - Старый стал, болтливый, завожусь с пол-оборота. Но это я для них, - он кивнул практикантам. - Помните, заманивает такая нечисть нормальных людей в свою стаю. Лестно им с актерами знаться, писателями, журналистами, а особенно с нашим братом. Ничего не пожалеют: улыбаться будут, приятные слова говорить, услуги оказывать, дефицит предлагать... Психологи великие: слабости отыскивают, пристрастия и играют на них умело! Лагин снова стал серьезным, даже мрачным. - А палка копченой колбасы из-под прилавка, даже за свою цену - это первый крохотный шажочек... Второй, третий, все безобидно, а оказывается повязан накрепко! - Юрий Львович встал. - Заболтался, пойду работать. А вы, ребятки, имейте в виду: собрались заниматься следствием - думайте, чьими услугами пользоваться, с кем дружбу водить, к кому в гости ходить. - Фраза прозвучала слишком официально, и Лагин смягчил ее шуткой: - А то ваш наставник, Юрий Владимирович, повеселился в одном зале с Золотовым, а потом неделю оправдывался да отписывался! ...Когда через несколько дней я вызвал на допрос Золотова, он тоже начал с ресторанных воспоминаний. - Нехорошо, гражданин Зайцев! Вместе пьем, гуляем, а потом вы меня в клетку... Как на это посмотрит начальство? Бравада объяснялась просто: он смирился с новым положением, продумал линию поведения и держался как человек, которому нечего терять. - А вы черкните для памяти, при случае и просигнализируете. Письменные принадлежности имеются, времени много, прокурору писать разрешается. Правда, тетрадочку вашу я изъял, придется завести другую. Золотев на миг запнулся. - Давайте ближе к делу! - Пожалуйста, - я положил на стол обрезок плотной зеленой ткани. Обнаружен у вас дома. Марочникова шила из нее некие предметы. Один предмет вы принесли Петренко, квартирная хозяйка подтвердила это на очной ставке. Второй, начиненный золотом и валютой, изъяли у вас работники милиции. Рядом с зеленым лоскутом я выложил хитроумные чехольчики с кнопками, застежками, тесемками - пустой и наполненный. - Цепочка доказательств опровергает объяснения о "провокации". Вопрос: откуда у вас ценности? - Объясняю: нашел. Возвращался из города на дачу, под кустом - газетный сверток. Принес, развернул. Как честный человек решил сдать властям. Для большей сохранности упаковал в этот чудесный мешочек. Утром увидел в лесу каких-то людей, подумал - грабители, попытался спрятать ценности в дупло. Оказалось, советская милиция. Извините, ошибся. Прошу официально зарегистрировать находку и выплатить мне причитающееся по закону вознаграждение. Ясно? Золотев издевательски ухмыльнулся. - Не вполне. Есть некоторые неувязки. Их придется прояснить с помощью Шахназарова и Гришакова. Будто жесткая губка прошла по лицу подследственного, стирая не только ухмылку, но и естественный цвет кожи: передо мной застыла безжизненная гипсовая маска. - Выяснив происхождение ценностей, мы должны будем объяснить, для чего изготовлялись из специальной ткани эти... как бы их лучше назвать? - Я похлопал по зеленым чехольчикам. - Контейнеры для контрабанды! Золотов заметно вздрогнул. - Кстати, сколько у вас было по физике? Эта ткань от металлоискателя не защищает, не стоило и стараться. Вообще, извините, у вас детские представления о государственной границе! - Пьете вино из моего бара, - голос у него был хриплым и напряженным. - Да еще нахваливаете. - То есть? - Принимаете догадки за факты. Я запомнил вашу метафору. - Почему же догадки? - Я вытащил из портфеля журнал, открытый на нужной странице. - Вот пожалуйста: "Граница на замке", репортаж с таможни. И фотографии тайников, всевозможных контейнеров. Сравните этот снимок с вашими изделиями - один к одному. Золотов молчал. - Разматываем цепочку далее, к моряку загранплавания Петренко, которого вы усиленно обхаживали последнее время, которому принесли контейнер для контрабанды и который убит на вашей даче. Не слишком ли много совпадений? - М-м... Мало ли какие бывают совпадения, - с трудом выдавил он. - Есть и факты. Вершикова рассказала, как вы старались прибрать к рукам Петренко, как знакомили его с иностранцем, как просили взять на себя убийство. Следственный эксперимент ее первоначальные показания не подтвердил. Судмедэксперт отметил необычную силу и технику удара. Фехтовальщик вполне может его нанести. О ваших занятиях спортом я говорил с Григорьевым. Это еще не все, но попробуйте опровергнуть хоть что-нибудь. - Н... не об... за... н. В... ввы... док... вайте. Речь у Золотова стала почти нечленораздельной. - Хотите воды? Он кивнул. Я набрал две цифры на разболтанном диске черного, образца пятидесятых годов аппарата, привыкший ничему не удивляться старшина принес алюминиевую кружку. Золотов, давясь и обливаясь, выпил воду. - Значит, кругом обложили? - ощерился он. - И Григорьева отыскали! - Не только Григорьева. Следствие - это серьезно. Особенно по таким преступлениям. Допрошены ваши учителя. - И Фаина? - зло перебил Золотов. - Представляю, что она наболтала. Хоть сразу к стенке! - Как раз нет. Ваши бывшие товарищи, соученики, отзывались более резко. И ваша приятельница... - Золотов весь подобрался. - Валентина Хохло... - Какого черта! - Золотов вскочил. - Может, вскроете мне череп и станете копаться в мозге? - Сесть! - резко приказал я, и подследственный медленно опустился на потертый табурет. - Собираете всякое, чтобы меня обмазать, - Золотов говорил спокойно, своим обычным тоном, но я уже представлял, какое у него было лицо в момент смертельного выпада. - Даже эту дрянь спросили! Да если хотите, из-за нее у меня жизнь сломалась! Застрелиться хотел! Утащил Марголина с тренировки, лег на землю в лесочке возле дачи и сунул в рот дуло. Задираю повыше, как в книжке читал, чтобы не искалечиться, а наверняка мозги вышибить. Мушка высокая, небо царапает, не пускает, масло горькое, противное, короче, вырвало меня, валяюсь в блевотине с разбитой мордой. Голос Золотова прервался. Сейчас он искренне верил, что именно так все и было, а перевернутый мусорный контейнер, затхлые отходы под руками, узкий собачий лаз, скользкая финка в одеревеневшей руке - это кошмар из чужой жизни, страшный сон, неведомо как затесавшийся в сознание. - Значит, все на меня! И валютчик я, и контрабандист, и убийца! Мне и говорить ничего не надо, вам уже все ясно, все расписано. - Внешняя картина действительно ясна. А вот мотив. Из-за чего вы его убили? - Этот вопрос действительно занимал меня больше всего. - Неужели потому, что Петренко отказался участвовать в контрабанде? Золотев провел рукой по лицу. - Вас послушать - все хорошие, один я плохой. Несчастный случай вышел, понимаете, несчастный случай! Он откинулся назад, прислонившись к холодной грязно-серой стене, и закрыл глаза. Из-за чего? Федун раздражал независимостью, ослиным упрямством, нежеланием признавать его, Валерия Федоровича, авторитет. Но не из-за этого же? Не надо было брать морячка на дачу... В конце вечеринки, когда свет стал мягким, расстояния неопределенными, очертания предметов зыбкими, а тело легким и сильным, девочки разошлись по спальням, он учил эту дубину уму-разуму, вместо признательности натыкался на колкости и насмешки и допивал, не чувствуя вкуса, остатки спиртного, а поток сознания бежал по причудливому, с неожиданными поворотами руслу. Тезка папахена. Тот, сволочь, мало издевался в детстве, надо же придумать - "эвакуатор", правдоподобно до жути, и сам-то без дела полный ноль, даже машину купить не может, как собирался, гараж впустую простаивает, а этот осел от верного дела нос воротит да умничает, фуфлыжник, а что делать с фуфлыжниками, известно, где та железка, дохлая рыбка, узнаешь, как из параши жрут, чего он там молотит? - А если надумаю, то зачем мне с тобой связываться? Или сам не справлюсь? Навар больше, а риска меньше. И обойдется дешевле: не будешь кровь сосать да душить в своей паутине! Не показалось, действительно фраер позорный его обзывает, а вот в морду, нет, уклонился и сам, по щеке! На кого руку поднял, кранты, следом прет, ага, на ковре, раз - она, рыбка снулая, тусклая, как фиксы Ермолаевы, только сидит ловчее, отскочит, но пусть опасается - раз! Не отскочил, повалился, крови нет, притворяется? Рукоятку вытереть, вставай, хватит! Умыться, все пройдет, лента отмотается обратно, как тогда. А-а-а-а-а! Золотов вернулся в следственный кабинет ИВС. - Не из-за чего мне было его убивать. Несчастный случай! - механически повторял он. Я дописывал протокол. Золотов попросил сигарету, затянулся, без обычного форса выпустил дым. - Не повезло. - Кому? - не понял я. - Мне... - Он стряхнул пепел на пол. - Кому же еще? Люди живут в свое удовольствие - и ничего. - Что за люди? - Да мало ли. Скромная завсекцией Крольченко - руки в перстнях, серьги бриллиантовые, дома чешский хрусталь, финские гарнитуры. И все нормально. Потому что умеет жить! И везет. - Неужели золото на пальцах и финская мебель - показатель настоящей счастливой жизни? Ее главная цель? Губы Золотова скривились в презрительной усмешке. - Знаю, знаю! Главное - чистая душа и спокойная совесть! А счастливая жизнь - честная работа с самоотдачей до седьмого пота, потом полезные развлечения: лекторий, шахматный павильон, библиотека... Да? - Он сплюнул прямо на ноги. - Преснятина и серость! Когда я слышу подобные рассуждения, меня начинает тошнить! - Вам не жалко Федора? - неожиданно спросил я. Золотов смешался. - Чего об этом толковать... Назад-то не вернешь. Живых надо жалеть. - Он тяжело вздохнул и пальцами загасил окурок. - Мне себя жалко: влип как дурак! Потому что с дебилами связался. И не повезло с этим убийством. Я же не такой. Ну покрутиться, деньги сделать. Зачем убивать? И в мыслях никогда... Не повезло! Тот же Гришка-мясник, ворует, аж хребет трещит, и живет припеваючи! - До поры! - Бросьте! Все на свете до поры. А ему на это наплевать, о будущем не думает, катается как сыр в масле и в ус не дует! - Интересно познакомиться с таким счастливцем. - Тут я вам не помощник. Знакомьтесь, если достанете. Но вряд ли, руки коротки. Я начал злиться. - Достанем, Золотов, обязательно достанем! Неужели вы не чувствуете, что происходит вокруг вас? Наступает время ответственности, и мы повытаскиваем за шиворот всякую нечисть из щелей и темных углов, как бы она ни хоронилась! И Гришку вашего извлечем на свет Божий, и Крольченко, а когда такая публика оказывается на виду у всех, то быстро скисает, теряет радость от воровской жизни и завидует тем, у кого чистая душа и спокойная совесть, хотя вы говорили об этом с издевкой! - Вы-то чему радуетесь? - бесцветным тоном спросил Золотов. - Ну посадите одного, другого... Зарплату небось не добавят, только хлопот больше. - Этого вам не понять. - Ну почему же... Чувство долга, удовлетворение результатами труда. Читал. Неужели, правда, бывает такое? И не хочется бросить все к чертям, развеяться, отдохнуть? Бывало, мне хотелось разругаться с Беловым, хлопнуть дверью и пожить с недельку на необитаемом острове или вообще написать заявление и уйти на обычную канцелярскую работу с нормированным рабочим днем и обязательными выходными. И иногда я доставал тонкую запыленную папку с надписью на обложке: "Психолого-юридические аспекты построения следственных версий" и несколько дней проводил в библиотеке, чтобы, дополнив содержимое еще одним листком, вновь уложить папку на дальнюю полку. Такое случалось, когда я сильно уставал, но неизбежно проходило, и снова тянуло назад, в водоворот событий. Не говорить же об этом Золотову, который сделан из другого теста и совсем по-другому понимает работу, развлечения, по-другому оценивает жизнь. Теперь для него настало время переоценки ценностей. Я нажал кнопку вызова конвоира. У практикантов был отгул, я заперся в кабинете и, ничего не делая, сидел за пустым столом. Внизу галдели дети, ударялись о забор брошенные камни, недовольно кричала воспитательница. Эти звуки действовали успокаивающе, и я попытался воспользоваться ими, чтобы изменить настроение. Когда распутываешь клубок хитроумных загадок, отыскиваешь замаскированные следы, расставляешь тактические ловушки, каждая клеточка тела охвачена охотничьим азартом: раскрыть, установить, изобличить, доказать. Но вот цель достигнута. И что же? В психологическом поединке с Золотовым победил я, хотя он был серьезным противником. Но удовлетворение не приходило. Я чувствовал себя усталым, измотанным и опустошенным. Скверно на сердце. Так бывает всегда, когда сталкиваешься с изнанкой жизни, глубоко проникаешь в тщательно скрываемые от окружающих тайны, заглядываешь в дальние закоулки темных чужих душ, обнаруживаешь под внешней благопристойностью гнусные и стыдные побуждения. Я в очередной раз подумал, что следователю плоды его труда не могут приносить радость. Позвонил Пшеничкин: Федор Иванович Золотов просит защищать сына. Не входят ли в противоречие интересы Вершиковой и Валерия Золотова? - Входят! - коротко ответил я, но для опытного адвоката этого было достаточно. - Я так и думал. Что остается у моей подзащитной? - Укрывательство убийства, возможно, спекуляция. - С учетом изменения ситуации я подам повторное ходатайство об освобождении из-под стражи. - Подавайте, рассмотрим. По внутреннему позвонил Белов. - Как дела, почему не докладываете? - Нормально. - Что означает "нормально"? - раздраженно спросил шеф, недовольный малопочтительным ответом. - Золотов признал себя виновным частично. Необходимо провести еще ряд следственных действий. А пока все идет нормально. В моем голосе было не меньше раздражения. - Имейте в виду, что вы запустили остальную работу. Нельзя концентрировать внимание на одном деле. Параллельное расследование всех находящихся в производстве... Я отставил трубку в сторону, выждал, вовремя сказал в микрофон: "Понял, приступаю", посидел еще несколько минут и извлек из сейфа дело Рассадиной. Золотов получил десять лет. На оперативном совещании я удостоился похвалы прокурора, отметившего, что, несмотря на некоторые ошибки, я правильно понимал его указания и потому добился успеха в расследовании сложного, замаскированного преступления. Я побывал в отпуске, отдохнул и вскоре забыл об этом, потому что появились другие дела, другие подозреваемые, обвиняемые и свидетели, новые переплетения человеческих судеб, в которых предстояло разбираться мне, Юрию Львовичу Лагину, Саше Крылову и бывшему практиканту Вальку, ставшему вначале стажером, а потом оперуполномоченным уголовного розыска. Насчет Петра мой прогноз не оправдался - он поступил в аспирантуру и частенько заходит ко мне за практическим материалом. И лишь фотография кортика капитана первого ранга Золотова, которую кто-то из ребят засунул под стекло на столе, напоминает время от времени о драме, происшедшей в узком кругу обитателей баркентины "Кейф".