"Тебе я душу отдавал;

Такой души ты знала ль цену?

Ты знала – я тебя не знал!"

М.Ю.Лермонтов “Я не унижусь…”

Развалившись на удобном диванчике, я вкушал представление. Отборной красоты девушки прогуливались по подиуму под тонкую лирическую музыку и раздевались в танце. Пластичные куклы обвивали шест, пряча лица в сигаретном дыму. По обнаженным бедрам стриптизерш медленно ползли лучи цветомузыки. Взмах рук вверх, поворот тела, прогиб спины, а потом руки в стороны, будто распяли прямо на подиуме. Под холодное безмолвие ярких огней с потолка и под шелест купюр девушки отдавали свое тело в вечность. Каждая из них хотела получить хорошую за него цену, а значит, опрокинутое личное небо оставалось где-то в прошлом, лишь бы брошенный лукавый взгляд искусно обольстил мужчин, готовых платить.

Плавно двигаясь как змея, одна из девушек извивалась на шесте более умело. Был виден опыт танца. В манящих движениях проявлялся искус, когда она юлой вертелась у шеста, смело обнажаясь под нескончаемые аплодисменты возбужденного зала, стоны или свист от десятка пьяных мудил. Сладострастное нетерпение звучало все сильнее, когда ее тело плавно и точно взлетало вверх, а душа сползала вниз. Потому что это был не просто танец, и об этом знали и она, и все пошлые глаза, налитые блеском похоти. Умелая нагота под музыку – это лишь повод дать рассмотреть свое тело выгоднее, чтобы потом отдать его после шоу на растерзание на час или два. Заглушая моральные страдания в эротическом ревю, они рисовали очередные сексуальные линии по телу, медленными движениями штурмовали шест, зубами кусали губы, будто им нравилось то, что они делают; вырывали из груди сладкие стоны, чтобы зал визжал от возбуждения вновь; технично рассыпали волосы по плечам, в которых растворялся мрак ночного клуба, чтобы это еще сильнее сводило похотливых мужчин с ума.

А ближе к утру будет массовый пересчет купюр из трусов и взгляды на опостылевший шест, оставляющий синяки, – вот и весь банальный обман глухих стылых ночей стриптизерш, не нашедших себе на ночь партнеров. Остальные же, поправляя грим, были более удачливые, уйдя в приват с очередным вспотевшим мужиком.

Наколка змеи, спешно сделанная на бедре у одной из девиц, сегодня лишь напоминание о когда-то желанной перспективе больших денег в танце. Тогда казалось, что это выгодно подчеркнет ее грациозное тело. Но татуировка тускнела, вместе с душой ее обладательницы. Дерзкое аляпистое пресмыкающееся никак не могло осуществить линьку. Это было сильно заметно по уже давно неидеальной коже танцовщицы. Жаль, что, подобно змее, она не сможет обновить свое нутро. Спустя много неприличных дней ее жизни, тату станет только дополнительным бонусом, когда предстоит опознать ее гниющее мертвое тело без ошибки.

Я об этом думал целых пять минут, впившись взглядом в ядовитую змею на бедре девушки. Только потому, что неопознанное тело подобных танцовщиц после неудачной оргии я повидал не раз. Но мое тело не покрылось сочувствием, лишь немного скривился рот.

Актрисы нагого жанра поднимали волны эмоций до девятого вала. Но только не у меня. Магнетизм чужой наготы не касался моего сердца уже давно. Меня не щемили как-то по-особенному дарованные залу женские тела. Какой бы красоты не была девушка на сцене, и какой бы необыкновенный наряд не покрывал ее стройное тело; как бы не дрожали накладные ресницы, и как бы маняще не блестели пухлые губы в яркой помаде; взгляд, полный страсти, – ничего не могло колыхнуть во мне ни единый мускул, только отвращение, потому что толстый слой макияжа дрожал уже не на их лице, а на сердце. Я это знал, как никто другой.

Параллельное сознание пьяного меня все больше захватывало в мир иллюзий и убитых грез. Если бы не Лида, появившаяся из ниоткуда, я бы утонул в этом смраде голых тел досрочно.

– Как тебе девочки? – она нежно приобняла меня за плечи и чмокнула в щеку.

– Странный вопрос. Девочки, как девочки.

– А танцы? Тебе понравилось? Эту постановку ставила я.

– Как ты можешь здесь работать?

– Рустем, мы это уже обсуждали много раз! Здесь хорошо платят. У меня нет других вариантов. Сама же я не танцую голая! Я только преподаю.

– Мне не нравится эта работа! Здесь много мужчин, которые того и гляди кончат в штаны.

– Ну они же не на меня смотрят масляными взглядами, а на девушек! – она дотронулась до моей руки.

– Я все понимаю, но мне не нравится. Все равно не нравится!

– Я так и знала, что зря я тебя сюда позвала! – раздосадовано произнесла Лида. – Я думала, ты увидишь, что это – всего лишь танцы.

– Всего лишь танцы?! Ты думаешь, я не знаю, что происходит потом?!

– А откуда ты знаешь? – загадочным голосом спросила она.

– Я уже немаленький, – отшучивался я с улыбкой. – Да и вообще… Как ты придумываешь этот разврат в танце? Откуда-то ты же берешь эти танцы. И я не могу не думать об этом!

– Ну, Рустем! Не начинай снова!

Поставив локти на столик, Лида вложила лицо в свои ладони и пристально стала смотреть на меня, улыбаясь. Я млел от ее взгляда, хоть и не был влюблен в него.

– Поехали домой? – произнесла она резко.

– Поехали!

Абсолютно все мертвые города России утопали в грязи особенно сильно в начале двухтысячных годов. После падения рубля для сотен тысяч людей наступило особенное время. Его отличало то, что не вставшие с колен матери учили дочерей не жить такой же несчастной и бедной жизнью. Мамы внушали, что шепот звездам по ночам о своих мечтах – лишь пустые звуки; что если и говорить о желаниях, то только на ухо тому, кто сможет их осуществить; и не важно, что губы покроются цианидом от прикосновения с потным богатым ублюдком.

И, подрастая, девочки начинали метаться по чужим рукам, нещадно превращаясь в гниющих и заблеванных шлюх. Бесконечный круг бесчестия не прекращался даже тогда, когда они еще не пропитыми мозгами понимали, что такая жизнь еще хуже, чем бедность в детстве. А признаться маме уже было невозможно, ведь спрятанные звезды в ладонях за годы сильно поранили руки, а небесное сияние наполнило глаза до краев жидким металлом, превратив мечты в размытое ничто. В девяносто процентов случаев в этом дерьме их никто не держал, потому что казалось, что пока не померкли звезды на небе – есть шанс, что все изменится.

Вновь и вновь перед глазами проносились пустая жизнь в никуда и бесцветные дни, потому что работа предстояла поздняя, и нужно было выспаться сполна, задернув плотные шторы, скрыв от себя всю красоту мира, ведь ночи всегда одинаковые – под безжизненной луной город скрывался в ночной мгле, открывая двери в мир разврата.

Дочери порока опускали залитые глаза и шли отрабатывать дешевое пойло, зная, что их тело давно не стоило ничего. Каждая из них понимала свою реальность, но ей как будто уже не хватало всего этого. Оставив совесть где-то позади, взглянув на звезды, рассыпанные в небе, каждая из шлюх находила осмысленный ответ на свое существование. Пергидрольные волосы, рваная подводка на верхнем веке, размазанная тушь и оскверненные губы, сложенные в кривую улыбку от постоянных оплеух недовольных клиентов, – такова их жизнь.

Законный выходной даст возможность от души поплакаться – обсудить с такими же шлюхами какой мужик как извращался. А на следующий день продолжить считать звезды, лежа на спине в ночи, когда их трахают. Одна из них, теряя силы, вытянет вверх руки с зажженной сигаретой, пытаясь прикоснуться к одной из звезд, стряхнет пепел себе на живот для увеличения адских впечатлений и мерзко похихикает от того, что такая жалкая.

Да, сначала они танцевали. Потом начинали раздеваться. А затем и сам секс стал называться танцем. Ночная мгла все более знойно дышала в лицо каждой из таких шлюх, расшатывая ее нутро до бесконечности.  Но ночью не рождалось зло, ночь просто этому благоволила. Рабынями они становились сознательно и добровольно. Даже следы мучений на лице они прятали под гримом только первое время, потому что потом уже было все равно. Женщина в них умирала навсегда. И каким цветком была каждая из этих девиц, я уже не мог разобрать, ведь по опавшим тлеющим лепесткам иногда сложно опознать конкретный цветок.