«Не знаю, что на чужой стороне, да только у нас давно принято: коли покидаешь дом родной на долгое время, то оглядываться не следует.» ©

— Всё взял? Замеча-ательно. Медальон повесил? На закате ходил солнце провожать? Замеча-ательно. Точно не забыл обереги? Просто замеча-ательно. За-ме-ча-тель-но, — Юка суетился и нервничал, насколько может нервничать «воплощение Закатной Твари», если по словам отца Маттео.

Было в Юке что-то кошачье, чего не отнять, того не отнять, может, длинная клыкастая улыбка, может, странные зелёные глаза, может, ещё что, однако не Ричарду осуждать Ксаре. Ну да, Ричард усмехнулся, не тому, кто верит в Четверых, но притворяется олларианцем, что тайно исповедует эсператизм, осуждать человека, всего-навсего похожего на кота.

Как говорится, не Леворукий — и ладно. А даже если и Леворукий, то какая разница?

Юка нервничал, и понять это можно было по всё чаще звучащему «замеча-ательно», по мурлыкающим ноткам, которые Юка допустил в свой голос, и по глупым вопросам.

Как будто он мог всё это не сделать, живя «на два погоста», как говорили в деревне. Как будто он мог всё это не сделать, когда его воспитывал Юка Ксаре, человек, что познакомил его с Севером, с Надором, с Домом. Как будто он мог не повесить медальон на удачу, как будто мог не сходить не попрощаться с солнцем, как будто мог забыть браслет из каменных оберегов и ловец снов.

Даллас, староста деревни, лишь вздохнул и покачал головой, но перебивать Юку не стал. Все понимали: тому сейчас жизненно необходимо побеспокоиться, даже если умом он понимает, что опасности нет. Была бы опасность, камни бы ворчали, как разбуженные на заре наседки. Дескать, и ветер им не в ту сторону дует, и солнце не туда светит, и вообще, молодой человек, проявите уважение! А так камни молчат, даже, кажется, довольно гудят, сопровождая бесконечные «А точно?» Юки ещё и каким-то основательным гулом, так и не скажешь, пытаются подбодрить Юку или просто выражают какую-то свою позицию.

Подбежала Айрис, посмотрела в глаза цепко, проницательно, как будто взглядом пыталась добраться до самого нутра. Она в последнее время почти всегда так смотрит: научилась слышать камни и теперь что ни час, всё спрашивает. Так подойдёт, спросит, а камни ей и отвечают, как какие-нибудь сплетницы, а она, знай себе, стоит да слушает. Стоит, слушает и смотрит. Цепко. Сравнивает.

Зря её, наверное, Юка научил человека с первого взгляда оценивать. Хотя, он себя со стороны не видел, может, он выглядит ещё хуже. Или нет.

Карман приятно оттягивала родная свирель. Лютню в такое путешествие не возьмёшь, даже если очень хотелось, а свои гармоники{?}[Ричард имеет в виду губные гармоники] он отдал Дейдри и Эдит, пусть учатся. В конце концов, такой дикий северный инструмент в столице не приживётся, он это чувствовал. Чутью под чутким руководством Юки и деревенских он привык доверять даже больше, чем себе. Так что в столицу с ним едет его свирель, лёгкая, игривая, Дикон был уверен, что в столице ей будет хорошо. Гармоника для столицы была слишком сердечная, как раз то, что нужно, когда и младшие сестры начинали жить на два погоста.

Наконец, Юка изволил закончить, но теперь стала заметна явно фальшивая улыбка. Затем, будто бы неохотно, она исчезла, и зелёные глаза смотрели с беспокойством, которое не было скрыто ни словами, ни чем-то ещё. Немного подумав, Юка вынул серёжку из своего уха, посмотрел на него, а затем решительно вложил в руку Ричарда. Тот смотрел на серёжку, маленькую, железную и абсолютно простую. Серёжку, которую ему добровольно отдали. Что же, это значило очень много, и если после такого он посмеет не вернуться в Надор и где-то сдохнуть, то Ричард сам себя убьёт второй раз, только чтобы так не случилось.

Литов пёс, серёжка. Ричард почувствовал, как в глазах застыла влага, что никак не могла стать слезой. Он поднял глаза.

— В ловец снов вплетёшь, — Кривовато улыбнулся Юка, а после потрепал его по волосам. — Ну давай, воспитанник. Не смей нас всех там опозорить. Что надо помнить?

— Камни молчат, а потом позволяют тебе споткнуться, — Проговорил он постулат, который уже давно заменил ему герцогское «Твёрд и незыблем».

— Замеча-ательно.

Это было действительно последнее, что надо было сделать. Именно здесь он прощался с людьми, которые не бросили одиннадцатилетнего барчонка, когда тот в слезах и соплях крыл их на чём свет стоит, когда воспитали герцога, как подобает, прощался с Юкой, который заменил им семью, что не смогли стать родные и вечно холодные отец и матушка.

Ричард повернулся и неспешно пошёл по дороге, стараясь оттянуть момент расставания, стараясь будто бы замедлить сам миг, пошёл к графу Лараку, что уже ожидал со слугами и лошадьми. Ожидал и думал, наверное, что Дик не хочет покидать родной Надор из-за «узурпатора», из-за «навозников», из-за убитого отца. Бред всё это. Как хорошо, что замковые были на его стороне. Как хорошо, что на сказочки о Великой Талигойе он не сможет купиться. Единственные, кто не знал настоящего Надора были матушка, граф Ларак, кузен Наль и отец Маттео.

Первым делом Дик понял, что нет необходимости их в этом разубеждать. И научился держать маски, такие же лёгкие, что твой ветер. Унесёт — и поминай былое, не вернётся ведь. Маски к сердцу близко быть не должны.

Как ни старайся, но когда идёшь вперёд, что-то всегда остаётся позади. Невозможно делать шаги, оставаясь при этом на месте. Так и Дик шёл вперёд, оставляя за собой место, что он с большим удовольствием называл Домом. Он шёл и старался не оглядываться. Поверье или нет, он просто знал, что не должен оглянуться. Ни за что.

Впереди ждал Лаик и Оллария, позади оставался Надор, а всё, что он мог сейчас сделать, так это не оглядываться.

***

Осень 397 года круга Скал выдалась хмурой и слякотной. Серое небо, словно бы укутанное грязным войлоком, нависало над раскисшими дорогами. На проселках лошади вязли чуть ли не по стремена, но и столичный тракт был не многим лучше. В такую погоду путешествуют либо по необходимости, либо по большой охоте, которая, как известно, пуще неволи. Злые, заляпанные грязью путники, измотанные кони и мулы, чавкающая, вязкая грязь, мокрые деревья у обочин, воронье в низком небе — все это напрочь лишало окрестности Олларии неоднократно воспетой трубадурами прелести. Непоседы, покинувшие дом по собственной прихоти, и те глядели по сторонам безо всякой радости, то же было с теми, кого впереди ждали перемены. Летом яркое солнце и сочная зелень скрасят любую неприятность, осенью, особенно столь унылой, даже воображаемые напасти кажутся безнадежными и неотвратимыми. Неудивительно, что Ричард смотрел на эту слякоть, и всё больше где-то в груди сжималась маленькая тоска. Говорят, такое проходит. Да и Юка говорил, что к ней быстро привыкаешь.

Дик никогда не бывал в Олларии, так что ожидать чего-либо от города не смел. В конце концов, любые ожидания будут с грохотом разрушены неизменной реальностью, так зачем разочаровываться и удивляться сильно заранее? Надеяться на то, что матушка оставит его в Надоре, было бессмысленно. Та была фанатиком, а те, как известно, порой ничем не лучше безумцев и намного хуже умпряцев, так что Ричард был готов к этому. Король требовал, чтоб Ричард Окделл вместе с другими молодыми дворянами прошел школу оруженосцев, значит, так тому и быть. Ричард, по сути, против не был, даже если другие думали иначе. Родич и опекун Дика граф Эйвон Ларакский пытался отстоять внучатого племянника — не вышло, герцогиня Мирабелла обладала железной волей. Эйвон сдался, хотя по закону решал он и только он. Тут даже и не обвинить последнего в каком-нибудь умысле: Ларак был слаб волей супротив матушки, видимо, от страха перед ней, что он умудрился внушить сам себе.

Матушка долго объясняла сыну и наследнику его долг и его обязанности, Ричард делал вид, что слышал, не слушая. Всё, что надобно знать, Дик уже знал, но теперь, по крайней мере, можно понять, что ожидали от него — смелый и порывистый, Дик грядущую «беду» должен был видеть в шестнадцать раз хуже, чем она была. Ему внушали, пусть и так, что он бы и хотел поверить, что полгода в Жеребячьем загоне будут для него страшнее чумы и войны вместе взятых. Ещё бы, жить среди врагов, подвергаться оскорблениям, не имея права ответить ударом на удар, — что для дворянина может быть горше?! Дик относился к подобному с долей скепсиса, но, на всякий случай, был готов ко всему. Навряд ли юные барчуки будут уж так дружелюбны к опальному герцогу, но и откровенной дуэли ожидать не следовало. Всё остальное он как-нибудь переживёт.