Этот вывод вызвал горячие споры и среди современников, и среди потомков. Подозрение пало на самого влиятельного члена Боярской думы – Бориса Годунова. Он был зятем Малюты Скуратова и сделал карьеру еще при опричном дворе. В царствование болезненного и недалекого Федора Иоанновича (1584–1598 гг.) он был подлинным правителем государства. Поскольку у царя Федора Иоанновича не было сыновей, между Борисом Годуновым и троном стоял только царевич Дмитрий. И действительно, после кончины Федора Иоанновича старая династия прервалась, и царем стал Борис Годунов (1598–1605 гг.).

Но Годунову и его ставленникам не удалось прекратить слухи о таинственном деле в Угличе. В конце своего царствования ему пришлось столкнуться с самозванцем, объявившим себя чудесно спасшимся Дмитрием. После смерти Годунова в 1605 г. Лжедмитрий I вступил в Москву. Князь Василий Шуйский объявил, что он дважды покривил душой во время следствия: покрыл убийц, подосланных Годуновым, и утаил, что они убили подставного мальчика, а не царевича. Впрочем, через 11 месяцев Василий Шуйский организовал заговор против Лжедмитрия I и сам вступил на престол. Теперь он объявил, что Лжедмитрий был беглым монахом Гришкой Отрепьевым; что же касается настоящего царевича, то он был убит посланцами Годунова. В царствование Василия Шуйского (1606–1610 гг.) отрок Дмитрий был причислен к лику святых.

Неудачное следствие в Угличе часто вспоминали в Смутное время, когда один за другим появились несколько Лжедмитриев, на русские земли вступили иностранные войска, а в Московском Кремле засели польские наемники. После длительной борьбы народное ополчение изгнало поляков из столицы. Единство государства было восстановлено. Земский собор избрал на царство Михаила Романова (1613–1645 гг.).

Социально-политический кризис начала XVII в. привел к дальнейшему усилению абсолютистских тенденций. Хотя первый царь из династии Романовых был избран на престол Земским собором, именно при них произошло отмирание сословно-представительных учреждений. Постепенно перестали созываться Земские соборы, а к концу XVII в. прекращает свою деятельность Боярская дума.

Важнейшим атрибутом неограниченной монархической власти стал политический розыск. Если в XVI в. существовали лишь зачаточные формы розыска, то в XVII в. окончательно складывается его практика и возникают постоянные органы.

Земский собор 1649 г. принял Уложение, в котором государственные преступления впервые отделялись от уголовных. Круг этих преступлений был очерчен второй главой Уложения. Наиболее серьезными преступлениями считались покушение на жизнь царя и заговор с целью «Московским государством завладеть и государем быть». Как государственные преступники карались те, кто «недругу город сдаст изменою» или «в городы примет из иных государств зарубежных людей для измены же». За массовые выступления против власти, так называемый «скоп и заговор», безоговорочно назначалась смертная казнь. Соборное уложение вводило принцип индивидуальной ответственности, что являлось шагом вперед по сравнению с временами Ивана Грозного. С другой стороны, Уложение унаследовало нормы средневекового права, в частности не проводило разницы между умыслом и деянием.

Оскорбление царя или угрозы в его адрес стояли в ряду тягчайших преступлений. Это было особенно важно для Московского государства после Смутного времени, когда царский титул присваивали самозванцы. К тому же недавние бояре Романовы ревниво относились к новообретенному царскому престижу. Поэтому государственные преступления обозначались термином «слово и дело», что по своему первоначальному смыслу означало дело о словесном оскорблении царя.

Первые документы с употреблением этой печально знаменитой фразы датированы еще 1622 г. и касаются угрозы перерезать горло царю, опрометчиво вырвавшейся у одного казака. Вскоре «слово и дело» приобрело более широкое значение. По понятиям той эпохи все дела, касавшиеся государственных интересов, были «государевыми делами». Уложение 1649 г. предусматривало строгое наказание для тех, кто заявлял «слово и дело» без должных оснований. Вместе с тем не давалось точного определения этого термина.

«Слово и дело» печально известно тем, что с этого выражения начинался любой донос. Следует подчеркнуть огромное значение доносов для политического сыска. Ни законодательство, ни практика той эпохи не знали иного способа, позволявшего получить сведения о государственных преступлениях. Именно поэтому доносы, если так можно выразиться, культивировались государственной властью. Пожалуй, только в этой области Уложение 1649 г. не признавало сословных границ, подчеркивая, что доносы о важнейших государственных преступлениях можно принимать даже от крепостных крестьян и холопов. Ни в каких других случаях доносы от феодально-зависимого населения не принимались.

В политических делах наглядно прослеживалось стремление поставить государственные интересы выше родовых и семейных. Патриархальные порядки Московской Руси строились на безусловном подчинении детей родителям. Жалобы взрослых сыновей и дочерей на мать и отца не рассматривались, а самих челобитчиков отдавали во власть родителей. Однако Уложение 1649 г. делало исключение для доносов о государственных преступлениях. Причем Литовский статут, послуживший образцом для русского Уложения, оговаривал, что доносить может совершеннолетний сын, тогда как составители Уложения пошли дальше, предписав обязанность доноса для детей обоего пола без ограничения возраста.

Разрешалось принимать доносы у «тюремных сидельцев». Но по уголовным делам заключенный мог подать извет, если находился в тюрьме не более полугода. По политическим делам такого ограничения не предусматривалось. Более того, разрешалось принимать доносы у приговоренных к смертной казни. Так, Фрол Разин, выведенный к месту казни вместе со своим братом Степаном Разиным, вождем крестьянской войны 1670–1671 гг., сказал за собой «слово и дело». Казнь была отложена, а на допросе Фрол «поведал о том, что его брат, Степан, запрятал в засмоленный кувшин воровские письма» и закопал его «на острову реки Дону на урочище, на Прорве, под вербою». Эту вербу безуспешно искали шесть лет, после чего Фрол был казнен.

Для подданных Московского государства, или, выражаясь языком того времени, «холопов великого государя», донос был гражданской обязанностью. Недонесение каралось самым строгим образом. В Уложении 1649 г. говорилось, что если кто-нибудь узнает о злом умысле против царя или бунте, «а государю и его государевым боярам и ближним людям и в городах воеводам и приказным людям про то не известит… и его за то казнить смертию без всякой пощады». Наряду с угрозами действовала система поощрения. Дворянин или служилый человек мог получить в награду поместье осужденного. Например, в 1663 г. некий Сенька Пушечников за удачный донос на соседа получил половину его имения. Соседа сослали, но Пушечников не успокоился и послал новый донос. Однако на сей раз обвиненному удалось доказать, что Сенька просто позарился на другую половину поместья.

Вместе с тем ремесло доносчика было опасным. Чтобы доказать правильность своего сообщения, он должен был пройти через тяжкие испытания. Недаром сложилась поговорка: «Доносчику – первый кнут». Для сохранения тайны следствия его тотчас же брали, заключали в тюрьму. Если участников дела требовали в столицу, то обвинителя и обвиняемых везли «в железах», порой скованных одной цепью. Когда расследование заходило в тупик, пребывание под стражей растягивалось на длительный срок.

Чрезвычайно опасно было попасть в разряд ложных доносчиков («затейных изветчиков», по терминологии того времени). «Слово и дело» имело волшебную силу. Стоило прозвучать этим словам, как все замирало. Для многих людей крикнуть «слово и дело» было единственным способом привлечь внимание к своим бедам. Поэтому после взятия под стражу зачастую выяснялось, что «слово и дело» кричали «избывая побои», «без памяти», «хмельным обычаем». В этом случае затейного изветчика нещадно пороли и освобождали из тюрьмы, что вообще-то считалось довольно счастливым исходом. Совсем другой оборот принимали события, когда доносчик настаивал на своем сообщении и называл чьи-то имена. Подозреваемых немедленно арестовывали. Как правило, задерживали и всех свидетелей. Между прочим, если донос подтверждался, свидетели превращались в обвиняемых, так как, зная о государственном преступлении, не сообщили о нем сами.