Уважаемые пассажиры, просим сохранять спокойствие. Вагоны с четвертого по восьмой временно переведены в энергосберегающий режим.

Я открыла глаза навстречу неприветливой, замкнутой темноте – темноте, которая больше подходила забытому подвалу с холодными хромированными инструментами, а не вагону высокоскоростного поезда, который несся по извилистому подземному туннелю.

Да уж, ехать на метро было плохой идеей.

Под потолком замигали индикаторы питания, красный свет от них слабо осветил пыльные сидения и разрисованные граффити стены. Включились текстовые панели с названиями станций и линий, и поезд продолжил движение в красно-зеленой кислотной гамме. Шум в вагоне усилился, и я вытащила один наушник, чтобы прислушаться. На одно мгновение показалось, что поезд выворачивается и несется вниз, прямиком в механический цех с гигантами, тысячелетиями подвергающими пыткам поезда, чем-то провинившиеся перед великим Составом.

Во втором наушнике шум качающихся сосен смешивался с криками птиц – мелодия из цикла «звуки природы», которую я слушаю практически каждый день вот уже девять лет. Она на время притупляет мысль о том, как я не хочу идти.

За окном промелькнула станция, на которой поезд не остановился: она была так ярко освещена, что на секунду в вагоне тоже стало светло. Жаль, я сидела спиной к дверям и не успела рассмотреть, как она выглядела.

Следующая остановка – моя. Я вернула наушник на место, на прощанье осмотрела пустой вагон и нажала на кнопку открытия дверей.

По пути наверх, в город, мне встретилось три агитатора «Новой церкви». Весь пол в лифте был усыпан листовками, к стенам намертво прилипли флуоресцентные отпечатки с изображением Иисуса, и одному из них кто-то уже успел нарисовать солнечные очки и пышную розовую шевелюру. Узкое пространство лифта давило со всех сторон и будто пыталось вложить мне в голову новую креационистскую концепцию, которая обещала облегчить мне жизнь.

Улица развернулась передо мной во всем своем аскетичном шарме: вокруг ничего не привлекало внимания, хотя это был развлекательный квартал. Мне пришлось пройти под фонарями и отбросить тень, почти сливающуюся с плиткой из-за серости и смазанных краев. Часто казалось, что это даже не тень человека, а просто пародия, как детские каракули, висящие на стене картинной галереи.

Плитка, равномерно выстилающая дорогу, оказалась двухцветной, и это открытие застало меня врасплох, потому что я представить себе не могла, кому понадобилось менять серую плитку на тандем серой с белой. Я довольно медленно продвигалась к входу в здание бывшего музея, потому что решила наступать только на белые квадраты, и каждое прикосновение моих фиолетовых туфель с блестками к серой поверхности награждало ноги разрядом тока. Я так хорошо представляла себе боль, что мне удавалось заставить свои нервные волокна передавать несуществующий импульс.

Соблазн развернуться и пойти обратно, даже по серой плитке, был настолько велик, что я остановилась у дверей и, держа руки в карманах пиджака, несколько раз глубоко вздохнула. Захотелось прокашляться, и я позволила своему горлу немного выбросить злость. Мой официальный выходной начался двенадцать часов назад, значит, осталось еще двенадцать на отдых, а потом надо возвращаться к работе.

– Ладно, два часа пытки и на весь следующий год свободна, – сказала я вслух, открывая дверь.

Боль пронзила позвоночник, обвила шею тисками и ударила вверх, в голову. Сосуды напряглись и начали разбухать, как попкорн в микроволновке. Я положила холодную ладонь на затылок и закрыла глаза, представляя себе, как лечу на высоте сотен метров над горным рельефом, плавно переходящим в речную долину с пещерами и водопадами, хотя в настоящих речных долинах не было ни того, ни другого. Да и настоящих речных долин уже давно не было.

Звук разбившегося стакана вернул меня на жёсткий высокий стул у барной стойки, в темноту и бессмысленный шум. Бармен начал собирать с пола осколки. Мне захотелось отвернуться, будто на полу было не стекло, а останки инопланетного существа, сотканного из хрусталя, но я продолжала смотреть.

Шея заныла серьезно. Будто боль была единственным её развлечением, лучшим способом напомнить о себе. Такое ощущение, что шейные позвонки и оплетающие их мышцы уже давно живут своей жизнью отдельно от моего тела, так что даже обезболивающие не оказывают на них никакого эффекта. Давно. То есть с того самого дня.

Боковым зрением я увидела, как включились прожекторы и подсветили сцену. Сейчас начнется. Какое-то время я сидела неподвижно, глядя в свой стакан с безалкогольной бурдой желто-зеленого цвета под названием «Стратосфера», боясь, что движение вызовет новый виток боли. Но когда заиграла музыка и я поняла, что меня ждет, я слезла со стула и, оставив на стойке свой напиток, направилась прямиком в VIP-зал. Там, на втором этаже, никакого шума не было, и мягкий, похожий на натуральный свет красных и золотистых ламп приятно обволакивал пространство. Дверь была, само собой, заперта. Я аккуратно постучала и прислушалась к голосам внутри.

– Симон? – позвала я. – Можно войти?

Дверь распахнулась, и охранник в идеально сидящем смокинге смерил меня взглядом – будто я с улицы пробралась сюда попрошайничать. Иногда, в редких случаях, мне жаль, что такие как он не знают, кто я.

– Дайте ей пройти и закройте уже эту дверь, – послышался знакомый голос.

Я вошла в зал, и в нос мгновенно ударил густой и терпкий сигаретный дым; видимо, действительно терпкий, иначе мой нос, который был заложен после поездки в метро, не уловил бы запаха. Вентиляция работала на полную мощность. Симон встал из-за стола, за которым сидело еще четверо мужчин – все они отвернулись, и их лиц я не разглядела – и подошел ко мне.

– Можно мне уйти? – взмолилась я, нервно перекручивая на запястье браслет с микро-мишками Haribo. А потом я затянула его настолько, что он оставил розовый след на моей измученно-бледной коже. Еще немного, и разноцветные медведи рассыпались бы по бархатному ковру. – Просто я… очень, очень не люблю Элвиса.

Он вздохнул и посмотрел на меня извиняющимся и одновременно ждущим извинений взглядом. Даже в полутьме было заметно, что он уже начинает седеть. Странно, мне буквально вчера казалось, что он выглядит намного моложе своих лет, точно не на свои сорок три. Думала, он вообще не собирается стареть. У человека с его финансами была такая возможность.

– Музыку не я выбирал.

– Ну, конечно. Все плохое всегда делал не ты. Сколько я тебя знаю, ты делаешь только благие дела. А все плохое – это всегда не ты. Но ладно. И все-таки мое присутствие там: это так обязательно?

– Ты знаешь, как я стараюсь, чтобы общение между всеми нами было сведено к минимуму. Но иногда нужно уметь провести чуточку времени вместе. – Он показал жест «на донышке». – Все-таки мы команда. Понимаешь меня? Мы это делаем по традиции. Сегодня выходной, поэтому я и прошу тебя постараться.

Вот уже пятнадцать лет он просит меня постараться, и я говорю, что попробую. Я вспомнила его в двадцать восемь, со сколиозом, в очках, с длинными волосами. Они волнами спадали с его плеч, когда он открыл дверь моей камеры, наклонился и спросил, не хочу ли я сбежать. До этого я часто смотрела на его силуэт, сжав руками решетку и щуря глаза, пытаясь разглядеть получше, смотрела, как он проходил мимо в искусственном свете того вечно белого коридора, по которому нас вели на очередной тест.