Флора искренне рассмеялась и сказала, лукаво щурясь:

— Похоже, совести у нас осталось ровно на столько, чтоб упрекать себя в бессовестности.

— Вот-вот! Упрекать себя упрекай, а дело делай, — в тон ей подхватила миссис Гиббон. — Наша Саратога — город разнузданной любви и нудного внешнего ханжества. Так что навесим постную личину и будем грешить напропалую.

Было трудно понять, сколько в ее словах шутки, а сколько правды. Женщина практичная, она приняла в наследство судоходную компанию мужа и была фактическим руководителем предприятия на протяжении десяти лет, в том числе и во времена спекулянтской вольницы в разгар Гражданской войны. А в этом бизнесе даже в мирное время совесть порой приходится откладывать на дальнюю полочку.

— Для надежного соблазнения нужен соответствующий наряд, — продолжала миссис Гиббон, видя, что племянница только молча посмеивается ее провокационным речам. — Я возьму тебя сегодня вечером на бал к Беллингтонам.

— Адам вряд ли явится на бал. Его легче найти на ипподроме или в игорном зале.

— Мне известно из достоверного источника, что нынче вечером Колдуэлл Кинг заявится со всей своей компанией к Беллингтонам — будет большой картеж, и Адам непременно придет, потому как он и дня не пропускает, чтобы не сшибиться с Колдуэллом за зеленым сукном. Ты привезла с собой что-нибудь этакое из нарядов? Завтра можем пригласить портниху и сочинить тебе штучку из ряда вон, но сегодня придется обойтись тем, что у тебя в дорожному сундуке.

— У меня шитое бисером роскошное платье от Уорта — шифон и шелк, сущая прелесть, на него потрачен месяц работы.

— А цвет?

— Пармской фиалки.

— Замечательно, — изрекла миссис Гиббон, довольно поцокав языком. — Ну и к нему этакое простенькое бриллиантовое ожерелье.

— Разумеется, — сказала Флора и заговорщицки подмигнула.

После удачного дня на бегах и раннего ужина с Люси Адам в гардеробной комнате завязывал белый галстук перед тем, как надеть фрак и уйти из номера. Малышка сидела на стуле рядом с зеркалом и наблюдала за отцом, беспечно болтая ножками в зеленых кожаных туфельках. При этом ее инквизиторский ротик ни на минуту не закрывался:

— Ты куда вначале пойдешь?

— В клуб Моррисея на Матильда-стрит.

— Это такой кирпичный домина?

— Ну да.

— Опять проиграешь много денег?

— Типун тебе на язычок! Надеюсь выиграть.

— Ты меня сводишь туда как-нибудь?

— Только в обеденный зал, птенчик. Туда, где карточные столы, женщинам вход не дозволен. Такое правило.

— Глупое правило.

— Верно, глупое, — с улыбкой согласился Адам.

— Что за беда, если я увижу карты? Я же вижу и когда мы с тобой играем в покер!

— Да, странные правила в этом клубе.

— А если туда не пускают леди, зачем ты так paздеваешься?

Он пожал плечами.

— Еще одно глупое правило.

— Терпеть не могу всякие правила?

Адам шире прежнего улыбнулся дочери, забавляяс тем, что их взгляды на общественные условности так совпадают.

— Здесь не продохнуть от всяких правил, ты права! Вот дома у нас, на Масселшелл, совсем другое дело.

— Но наши лошади бегают замечательно, ведь правда, папа? Значит, мы не зря сюда приехали. Маг-иус выиграл все забеги, в которых участвовал!

— Да, Магнус молодчина. До того хорош, что против него стали меньше ставить, и я получил не так много денег, как рассчитывал. Но глядеть на его ход — сущее удовольствие. В следующем сезоне выставлю его в соревнованиях на «Гран-при».

— И я с тобой обязательно поеду!

— Само собой, птенчик, — сказал Адам, поправляя фрак.

— Я уже взрослая, и Доброй Туче теперь необязательно постоянно быть со мной.

— Конечно, ты у нас большая, сердце мое. — Адам потрепал девочку по темным локонам. Присутствие дочери вселяло в него бешеную энергию и делало жизнь веселей и легче. — Тебе понравится Париж.

— А маман там будет?

— Не уверен, золотце. Она любит бега не так сильно, как мы с тобой.

Адам не хотел говорить о том, что у него нет ни малейшего желания видеть Изольду. Да и Люси он хотел бы уберечь от встреч с такой матерью.

— Ты вечером увидишься с дядей Колди?

— Колдуэлл зайдет за мной.

— А можно я останусь до его прихода? Он всегда приносит мне сладости и так заливисто смеется. Я и сама начинаю хихикать.

— Да, Колдуэлл приятный человек. Так что оставайся — спать ляжешь попозже.

— Как с тобой просто, папа.

Он ласково уставился на нее.

— Да ну?

— Ты всегда все разрешаешь.

Адам ухмыльнулся.

— А что, надо почаще запрещать?

Люси простодушно захлопала ресничками и заявила:

— Мне нравится, когда мне все разрешают.

— Я так и думал, — ласково сказал Адам.. — А теперь обними папу, потому что скоро придет Колдуэлл и мы с тобой уже не увидимся до утра.

Он нагнулся, и девочка поцеловала его, сияя любящими глазками.

— Ты сегодня будешь целоваться с другими женщинами? — спросила малышка, когда он разогнулся. Адам на секунду замялся.

— Вряд ли, — наконец сказал он.

— Рози говорит, ты целуешься с прорвой женщин. А Флосси говорит, она бы многое дала, чтобы ты ее поцеловал.

Адам на мгновение округлил глаза, затем мягко произнес:

— Ты чего-то не поняла. Они не то имели в виду.

— Ха! Они это повторяли сто раз. Они часто говорят о тебе — вздыхают и хихикают. По-моему, они тебя обожают.

— Послушай, птенчик, а не спуститься ли тебе в холл? Будь добра, подожди дядю Колди внизу, — внезапно велел Адам, принимая строгий отеческий тон, который тут же постарался смягчить: — Можешь съехать по перилам — я разрешаю.

— Иуппи-и-и! — с присущей ей энергией завопила Люси, спрыгивая со стула. Уже от двери она крикнула: — Ты самый распрекрасный папа во всем мире!

А отец тем временем подумал, не следует ли ему отправить Рози и Флосси обратно в Монтану. Продергивая золотую цепь часов в жилетную прорезь, он решил окончательно, что таких невоздержанных на язык нянек при Люси оставлять нельзя.

Бал, даваемый старым полковником в «Юнион-отеле», удался на славу. Гостей было — не протолкнуться. Правда, нестерпимый августовский зной, не умерившийся и к вечеру, несколько сбивал всеобщее оживление: опадали тщательно завитые кудряшки и волнистые коки, начинали коробиться прямые белые крахмальные воротнички джентльменов, блестели от пота лица и декольте дам, одетых в броню корсетов. Двери террасы стояли настежь в тщетной надежде впустить хоть немного воздуха.

Ледяное шампанское лилось рекой: градус веселья мало-помалу поднимался вровень с жарой, и очень скоро разгоряченные танцоры перестали обращать внимание на бусины пота.

Миссис Гиббон и ее племянница прибыли весьма поздно, нарочито избежав пика вечерней жары. Флора приехала не с кавалерами вальс кружить, а застать за карточным столом компанию Колдуэлла Кинга, которая могла объявиться лишь ближе к полуночи, после непременного тура по лучшим саратогским казино.

Миссис Гиббон представила Флору устроителям бала — полковнику Веллингтону и его племяннице, миссис Мортон, которая заменяла в роли хозяйки миссис Веллингтон, отбывшую в Европу на многомесячные каникулы — такие долгие отлучки в Старый Свет были обычным делом для жен богачей, которым приелся их законный супруг. Полковник Веллингтон, один из состоятельнейших людей Америки, знал толк в красавицах и в своем нынешнем качестве соломенного вдовца принялся агрессивно ухаживать за очаровательной племянницей миссис Гиббон. Вырваться из его похотливых объятий девушка смогла лишь после нескольких туров вальса с ним и полудюжины бокалов шампанского.

Флора была в бешенстве и поведение хозяина в разговоре с тетушкой прокомментировала так:

— Ну и хам! Порой я не знала, что делать: то ли силой отлепить его руки от моей талии, то ли охладить его пыл звонкой пощечиной!

— Что ты хочешь, деточка! Он простого происхождения, чуть ли не кухаркин сын, — вздохнула миссис Гиббон. — Все, что у него есть знатного, — это капитал. Вот он и полагает, что с деньгами все дозволено.