Annotation
Выдержки из письма Ричарда Виттингема, эсквайра, который, заблудившись в лесу, оказался в замке на приёме весьма и весьма необычных гостей.
Элизабет Гаскелл
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
comments
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
Элизабет Гаскелл
Занимательно, если не выдумки
Выдержки из письма Ричарда Виттингема, эсквайра
От переводчика
Этот рассказ — своего рода игра. Если вы хотите в неё сыграть, то не читайте комментарии. Может быть, вы сумеете самостоятельно разгадать все загадки. Светлана Попова
* * *
В своё время Вас настолько позабавило чувство гордости, испытываемое мною по поводу происхождения от одной из сестёр Кальвина, вышедшей замуж за Виттингема, декана Дарема, что сомневаюсь, сможете ли Вы оценить глубину и важность мотивов, приведших меня во Францию. Целью же той поездки было тщательное изучение архивов, которое, по моим расчётам, помогло бы разыскать среди дальних родственников великого реформатора[1] кого-нибудь, кого и я смог бы назвать своим кузеном. Не буду утомлять Вас перечислением всех трудностей и неприятных сюрпризов, преследовавших меня в этом исследовании, Вы этого не заслужили. Лишь расскажу Вам об одном настолько невероятном случае, приключившемся в прошлом августе, что не будь я уверен в собственном ясном рассудке, всё произошедшее казалось бы сном.
Для приведения в жизнь намеченного плана я был вынужден на какое-то время сделать Тур своей штаб-квартирой. Мне удалось проследить всех потомков семьи Кальвина от Нормандии до центра Франции, но неожиданно выяснилось, что часть семейных бумаг отошла во владение Церкви, и доступ к ним возможен только с разрешения епископа. Несколько моих английских друзей жили в Туре, и именно потому этот город был выбран для ожидания ответа от Его Преосвященства. Я надеялся на приглашения от знакомых и готов был принять любое, но получил их не так уж много и иногда совершенно не представлял, чем же занять все свои свободные вечера. Табльдот в гостинице был в пять часов. Я не играл ни в пул, ни в бильярд. Атмосфера гостиной и интересы её завсегдатаев были мне настолько чужды, что не возникало и мысли провести там вечер за беседой с кем-нибудь из постояльцев. Так что, вставал я из-за стола рано и старался использовать последние светлые часы августовских вечеров для ознакомительных прогулок по окрестностям города. Слишком жаркие для таких вылазок полуденные часы куда приятнее было проводить на скамейках бульвара, лениво разглядывая лица и фигуры дам, прогуливающихся в тени раскидистых деревьев под тихую музыку далёкого уличного оркестра.
Однажды в четверг — думается, это было 18-е августа, — я забрёл дальше обычного. Собрался было пуститься в обратный путь и с удивлением обнаружил, что времени прошло гораздо больше, чем мне представлялось, и стемнеет уже совсем скоро. Поняв свою оплошность и решив, что достаточно хорошо ориентируюсь в окрестностях и смогу немного срезать, вернувшись в Тур не прежним путём, а узкой прямой тропинкой вдоль живой изгороди, я отправился в путь, воодушевленный найденным выходом из затруднительной ситуации. В этой части Франции не принято перемежать поля изгородями и тропинками вдоль и поперек. Я шел и шел, а дорога, обрамленная с обеих сторон шеренгами тополей, всё так же тянулась к горизонту прямой ужасающе бесконечной линией. Наступила ночь, и вот посреди чистого поля меня накрыла кромешная тьма. В Англии всегда есть шанс увидеть свет в окне какого-нибудь коттеджа, пройдите вы одно или два поля. Можно постучаться и спросить дорогу у местных жителей. Но в этих краях вам не увидеть гостеприимного света в оконце. Надо полагать, крестьяне во Франции отправляются в кровать с последними лучами солнца. И даже если дом кого-нибудь из местных жителей стоял от меня в двух шагах, разглядеть его в полной темноте всё равно бы не получилось. Я брёл во тьме уже пару часов, пока наконец не увидел вдали неясные очертания леса чуть в стороне от измотавшей меня нескончаемой дороги. Беспечно позабыв о штрафах за нарушение лесного законодательства, я поспешил к лесу, надеясь найти там какое-нибудь укрытие, где на худой конец смог бы прилечь и отдохнуть до тех пор, пока утренний свет не поможет мне разыскать дорогу на Тур.
Но то, что издали представлялось мне густым лесом, было лишь его опушкой — растущие сплошным частоколом тощие чахлые деревца. Пробравшись сквозь эти заросли к настоящему лесу, я стал выискивать подходящий укромный угол для ночлега с привередливостью, достойной внука Лохила[2], разгневавшего деда излишней роскошью снежной подушки: тут все кусты заплела буйная ежевика, здесь моховой ковёр насквозь отсырел от росы. Но к чему спешить? Давно оставив всякую надежду на спокойный сон в четырех стенах, я медленно шел, нащупывая дорогу, совершенно уверенный в том, что моей палке не случится выдернуть из летней дремоты ни единого волка. Вдруг прямо передо мной всего в какой-нибудь четверти мили возник замок. К нему вела заросшая, едва различимая аллея, на которую я случайно вышел, бродя по лесу в поисках ночлега. Я кинулся к замку, и вот уже открылся мне во всей своей величественной и мрачной красе его огромный силуэт. Причудливые зубчатые башни, казалось, врастали в небо всё выше и выше, растворяясь в зыбком свете звезд. Хотя мелкие детали здания и невозможно было различить, намерения мои ещё более окрепли — ведь все окна замка были ярко освещены, как обычно бывает во время большого приёма.
«По крайней мере, они радушные хозяева», — подумал я. Возможно, они пустят меня переночевать. Вряд ли у французских господ двуколки и лошади столь же многочисленны, как у английских джентльменов. Но здесь собралось такое большое общество, что наверняка кто-нибудь из гостей приехал и из Тура, и они на обратном пути смогут подбросить меня до «Золотого Льва». Я не гордец, да вдобавок устал, как собака, и если выпадет такая возможность, примостился бы и на облучке.
Итак, собравшись с духом и приободрившись, я вошел в гостеприимно распахнутые двери. Большой, ярко освещенный холл был увешан чучелами охотничьих трофеев и доспехами. Детали убранства мне не удалось как следует рассмотреть — в ту же минуту, что я переступил порог, ко мне подошел огромный дворецкий, облаченный в странное старомодное, напоминающее ливрею платье, которое, впрочем, полностью соответствовало общему стилю замка.
— Кто вы и откуда? — спросил он по-французски, но с таким забавным акцентом, что у меня промелькнула мысль: не встретился ли мне новый вид местного диалекта. И он не смог бы придумать ничего более подходящего моменту — обычная вежливость требовала представиться, прежде чем обращаться с просьбой о помощи, — поэтому я просто ответил:
— Меня зовут Виттингем, Ричард Виттингем, английский джентльмен, остановившийся в ***, — к моему бескрайнему удивлению гигант просиял, отвесил глубокий поклон, и всё на том же удивительном диалекте сказал, как хорошо, что я, наконец-то, приехал, и как меня все заждались.
«Заждались»? Что имел в виду этот малый? Неужели я случайно наткнулся на собрание родственников Джона Кальвина, прознавших о моих генеалогических исследованиях и заинтересовавшихся ими? Как же хорошо было бы провести ночь под крышей! Но теперь для этого мне совершенно необходимо произвести на общество самое благоприятное впечатление.
Меж тем, открыв тяжелые створки дверей, ведущих из холла внутрь замка, исполин обернулся и спросил:
— Похоже, мсье Победьель-Велькан с вами не приехал?
— Нет, я совсем один. И к тому же заблудился, — и, продолжая объяснять, я пошел за ним. Дворецкий же с совершенно безучастным видом поднимался впереди меня по огромной каменной лестнице, более широкой, чем комнаты в обычных домах. На каждой лестничной площадке стояли массивные железные ворота, которые привратник открывал с важной и торжественной старозаветной медлительностью. И впрямь, странное мистическое благоговение перед веками, пролетевшими со времён постройки замка, охватывало меня всякий раз, как тяжелый ключ поворачивался в древнем замке. Чудилось, будто я слышу неясный гул голосов, который, то усиливаясь, то ослабевая (подобно шуму отдаленного моря, то нарастающему, то затихающему беспрестанно), накатывает мощными волнами из огромных гулких галерей, что смутно угадывались во тьме по обеим сторонам лестницы. Словно голоса ушедших поколений до сих пор звучали здесь, повторяемые эхом и кружащиеся в вихре среди всеобщего безмолвия. Весьма странным было и то, что мой приятель привратник, шагавший передо мной, — неуклюжий, тяжеловесный, тщетно старавшийся удержать прямо перед собой непослушный факел старыми ослабевшими руками, — так вот, весьма странно, что он был единственным слугой, которого я видел в замке. Никто не повстречался нам ни в обширном холле, ни в длинных переходах, ни на этой огромной лестнице. Наконец, мы остановились перед позолоченными дверьми, за которыми, судя по доносящемуся гулу голосов, собралась очень большая семья или, может быть, компания. Я отчаянно запротестовал, увидев, что дворецкий собирается ввести меня, запыленного и перепачканного, в утреннем, далеко не самом лучшем моём костюме, в зал, в котором собралось так много леди и джентльменов, но упрямый старик самым решительным образом вознамерился представить меня хозяину и пропускал мимо ушей все возражения.
