Паша летит по коридору третьего этажа, в тысячный раз мысленно прокручивая слова ведуньи: «Кареглаза шатенка, средний рост, чем-то похожа на тебя, но больше – на Василия…».

Странно. Всё очень-очень странно. В начале третьего умирает Зинаида, а спустя пару минут у Тани появляются видения о новом арьяне. Совпадение? Нет, в совпадения Паша никогда не верил. Но если это действительно Анна, то… Невозможно! Он же лично взламывал архив, видел документы своими глазами. Она не может быть одной из них, уж точно не по крови. Значит, по духу?

Едкий смешок отскакивает от безмолвных стен, смешиваясь с глухим стуком его шагов.

Он наблюдал за девчонкой на похоронах Андрея и Наташи. Сильным духом там и не пахнет. Но она же потеряла родителей. Ей тогда едва исполнилось двадцать… Впрочем, многие из арьянов оказались сиротами в более раннем возрасте и прекрасно справились с этим без помощи психоаналитика.

Может, Таня всё же ошиблась? Не так истолковала видение? Хотя какой смысл гадать – ответ ждёт его за светло-серой дверью в конце коридора.

Мужчина осматривается, прежде чем повернуть металлическую ручку, и только убедившись, что на этаже никого нет, ловко проскальзывает в кабинет. Единственным источником света в тёмной квадратной комнате служит большой монитор на стене. В правом углу улавливается какое-то движение. Спустя пару секунд, когда глаза лудника привыкают к полумраку, он замечает в кресле ведунью.

– Где все? – спрашивает Паша, обозначая своё присутствие.

Таня медленно поднимает на него взгляд, словно отходя от глубокого транса.

– Алекс уехал в офис, Фалконе улаживает дела с полицией, а девочки и Юра внизу с медиками.

– Тебя не потеряли?

Ведунья отрицательно мотает головой.

– Суматоха помогла, но скоро они очухаются, так что…

Не дожидаясь продолжения, Паша достаёт из кармана застекленный портрет Анны, снятый со стены в Зининой комнате, и протягивает ведунье.

– Да, это она, – твёрдо говорит девушка, едва взглянув на фотографию.

– Ч-чёрт! – Таня вздрагивает, когда Паша с чувством хлопает по столешнице. – Ты точно видела её среди нас, как ещё одного арьяна?

– Да, и причём её аура… – ведунья замирает, бросив опасливый взгляд на лудника. Мужчина разжимает кулаки и, шумно вздохнув, расслабляет плечи.

– Тань, – тихо зовёт он, словно угадав её мысли. – Ты ведь знаешь, я не фанатик, как Фалконе. Я не стану сажать девчонку в клетку только потому, что с её аурой в твоих видениях что-то не так.

Кроткая улыбка вспыхивает на лице девушки.

– У Ани она ярче, чем у других. Обычно вначале только какие-то нечёткие обрывки, и аура только слегка мерцает. А здесь всё иначе. Так странно… Будто её прятали.

Неприятное чувство тревоги образуется где-то в районе Пашиного желудка.

– А это возможно?

– Ты же знаешь, как работают мои способности?

– Ну-у-у… в теории.

Ведунья понимающе кивает и, устремив на лудника свой пронзительный взгляд, тихо говорит:

– Это словно радио, я настраиваюсь на нужную частоту и подключаюсь к определенному каналу – то есть к человеку. Но есть частоты, на которые моё внутренне око не настроено. Я даже не замечу их в общем поле. Это мои слепые пятна. И тот, кто хорошо знаком с ясновидением, может сыграть на этих пятнах. Догадываешься, кто?

– Чернокнижники, – презрительно шипит Паша. – Но их же всех перебили, как собак.

– Паш, это очень тёмная материя. Их сила настолько сильна, что может сохраняться даже после смерти её обладателя, если он найдёт возможность как-то закрепить её в нашем мире. Разве история Юры нас ничему не научила?

Мужчина нервно почесывает отросшую щетину, пытаясь собрать факты в единое целое. Если Аня действительно одна из них, то кто и зачем скрывал её силу все эти годы? Или девчонка сама водила их за нос? Но почему тогда решила открыться именно сегодня, после смерти Зины?

Сдать девчонку с потрохами – и пусть Фалконе сам разбирается. Только что-то внутри противно скребёт по сердцу. Родная, не родная – какая разница. Она единственный его живой родственник. Да и Таня, добрая душа, не позволит ему так поступить. Следовательно, выход один.

– Ладно, – решительно говорит Паша, устав терзаться внутренним монологом. – Скажешь Фалконе, что увидела её через пару часов после моего звонка, что видения были нечёткими, и ты сомневаешься, она это или нет. И про ауру тоже ни слова.

– Хорошо, но, Паш…

– Знаю. Я лишь прошу выиграть мне немного времени. После твоих видений её поразительное сходство с Василиеем уже не кажется простым совпадением. Так или иначе, она часть моей семьи. Я должен сам во всём разобраться, прежде чем этим займётся Фалконе.

Противное гудение врывается в сознание, разрушая остатки тяжелого вымученного сна. Экран смартфона раздражает глаза слишком ярким светом. Номер незнакомый, но комбинация первых четырёх цифр пробуждает какое-то неясное воспоминание. А не скровский ли это код? Перед ответом успеваю заметить маленькие цифры – 04:18 – в правом верхнем углу экрана.

– Аня, это Паша Огарский, – без лишних прелюдий говорит мой двоюродный брат, и я с ужасом понимаю, что интуиция не подвела. В который раз, чтоб её.

До этого момента Пашка был для меня кем-то вроде летающего пони или радужного единорога. Ни звонков, ни соцсетей, ни личных встреч. За все двадцать три года он ни разу не обозначил своего существования. Каждый мой редкий приезд в Скров на каникулы братец под завидным предлогом исчезал из дома: лагерь, сплав по реке на катамаранах с друзьями, поступление в университет, армия, отпуск и прочие миллион двести отмазок.

Всё, что известно о Пашке – он сирота, старше меня на семь лет, живёт в Скрове с нашей бабушкой Зиной. В детстве я мало думала о судьбе брата. Только спустя годы в голове возник очевидный вопрос: почему мои родители не оформили опекунство и оставили десятилетнего племянника на бабушку? Когда решилась спросить отца напрямую, он раздражённо отрезал: «Это решение Паши». Я недоумевала, как десятилетнему ребёнку, лишившемуся отца и матери, позволили принять решение самостоятельно. Однако подобные разговоры, да и вообще любые разговоры о Пашке пресекались на корню, и со временем пришлось признать, что семейный конфликт лежит далеко за пределами отношений дяди и племянника.

Я смирилась с мыслью, что мы с братом не будем близки. Но вот Пашка объявился сам. Значит, больше звонить некому. Остались только мы – два человека от некогда большой семьи.

– Бабушка? – спрашиваю прямо, не желая оттягивать неизбежное.

Пашка сухо подтверждает худшее. Резкий звон в ушах перекрывает остальные звуки. Глаза застилает грязно-серая пелена. Где-то в отдалении слышится взрыв. Противный скрежет искорёженного металла врезается в голову. Едкий запах дыма раздирает ноздри.

Только не сейчас. Не отключаться.

Краем сознания пытаюсь ухватиться за единственную ниточку, связывающую с реальностью. Пашка. Он что-то спрашивает про билеты и время вылета. Его голос безумно похож на папин. Низкий, чуть хрипловатый. Не могу судить, это следствие горя или природная особенность, мы не разговаривали прежде. Темп речи более беглый, чем у отца, и «р» местами западает. Наверное, сказываются годы учёбы заграницей и постоянное общение на английском. Если мне не изменяет память, мой гениальный брат-программист ещё со времён студенчества работает на звёздно-полосатых. Утверждать, конечно, не стану. Может, он давно переквалифицировался в агенты ЦРУ или начал сниматься в Голливуде. Впрочем, одно другому не мешает.

Ну почему? Почему он объявился только сейчас?

Он был так нужен мне три года назад. Когда их не стало. Только он и мог, наверное, понять, что я чувствую. Найти нужные слова и сказать, что же мне делать, как жить дальше без них. Но, увы, этого не случилось. Пришлось разгребать всё самой, и если б не бабушка и Женька…