В центре внимания второй книги романа мордовcкого писателя Кузьмы Абрамова «Сын эрзянский» — судьба всемирно прославленного скульптора Степана Дмитриевича Нефедова, более известного под именем Эрзя.

Сын эрзянский

Книга вторая

По краю старой поруби в высокой траве темнеют неохватные замшелые пни — следы былой жизни, следы былого лесного величия. Когда-то эти сосны достигали до самых облаков, и глухой неспешный ропот вознесенных в вышину крон был похож на вечерний разговор древних стариков. И тогда деревья спилили...

Конечно, деревья — не люди, но они кажутся Степану тоже живыми. Вот сосновый сук — он желтый и твердый, как кость, и ножик не берет его.

Краем поруби вьется между пней едва заметная тележная колея. Но как звонко распелись птицы в молодом веселом березняке, густо затянувшем всю порубь! Наверное, они величают своей вечерней песней светлый день лета и этот молодой лес, в котором живут, и его, Степана, этого простоволосого мальчика, бредущего куда-то своей дорогой...

Целый день он ходил бесцельно по лесу, и далеко ли теперь до деревни, Степан не знает. Можно пойти вот по этой дороге, она куда-нибудь приведет. И Степан, опустив складной ножик в карман портков, идет по колесному следу, приминая босыми ногами траву. Птичий гомон и шум березняка под легким ветерком провожают его. Скоро над этими старыми пнями вырастут новые высокие деревья...

На опушке, где уже пошли знакомые места и тропы были истоптаны скотиной, Степан увидел Дёлю. Наверное, она пришла за теленком, который пасется здесь на привязи. Но вот и Дёля заметила Степана, и в черных глазах ее робость перед лесом заплеснулась радостью.

— Вай, это ты!.. Чего ты здесь ходишь один?

— Так просто, — ответил Степан и опять достал ножик и стал строгать веточку.

— Знать, не боишься один по лесу ходить?

Степан пожал плечами. Кого ему бояться в лесу? Он вообще нигде ничего не боится.

— Да, как же! А если заблудишься?

Степан строгал веточку. Голосок Дёли звенел так сладко!

— Помнишь, как прошлым летом Назаров Михал проплутал в лесу целых два дня!..

— Михал заблудился, а я не заблужусь.

— Вай, какой смелый!

Наверное, Дёля совсем забыла, зачем пришла сюда, но тут теленок сам напомнил о себе.

Потом они шли по тропинке вдоль Кудажиного огорода, и теленок здесь еще то и дело хватал траву, так что его приходилось тащить на длинной веревке. Над деревней широко и ясно светилось закатное небо.

Уже Дёле надо было поворачивать к своему дому, когда она вдруг сказала:

— Степа, сделал бы ты мне икону... — Голосок ее дрожал. — Всю бы жизнь тебя вспоминала...

— Для чего тебе икона?

— Молиться, — прошептала Дёля, опуская порозовевшее вмиг лицо.

— Разве у вас в доме нет икон?

— Есть, да почернели, ликов не видно. — Она помолчала. — А когда стану выходить замуж, той иконой меня благословят, — быстро добавила она, взглянув на Степана.

Степан насупился и молчал.

Теленок тащил Дёлю, и она не могла удержать его на веревке. Степан поглядел ей вслед. Длинная синяя холщовая рубаха на Дёле была перехвачена тонким пояском с бисерными кисточками. Мелькали темные пятки, взбивая тяжелый подол рубахи...

Рядом с усадьбой Кудажей была усадьба Назаровых. Здесь Петярка и Михал сгребали в кучи высохшее за день сено, а их отец сидел на пороге сарая и сматывал в клубки лыко.

— Эй! — крикнул Петярка, завидев Степана. — Иди-ко помоги сено таскать! — И скалит в улыбке длинные зубы, отчего все его худое вытянутое лицо еще больше делается похожим на овечью морду. Наверное, он устал и теперь рад постоять и подразнить Степана. Петярка всегда липнет к людям со своей пустой болтовней, как репейник к собачьему хвосту.

— У нас тоже сено есть, — отвечает Степан.

— У вас мать стаскает! — не унимается Петярка, и они оба с Михалом смеются.

Марья и в самом деле сгребала сено. Она увидела Степана, бросила грабли и закричала:

— Ты где опять пропадал целый день?

— В лесу, — отвечал Степан.

— Вот надаю тебе граблями как следует, забудешь про свой лес! Знать, дома нечего делать, коли весь день шляешься?..

Степан хотел было взять грабли, но мать приказала таскать сено в сарай.

— Ох, беда мне с тобой, — горестно добавила она, оправляя сбившийся платок. — Да вилы возьми, много ли охапкой унесешь! — опять крикнула она.

Степан пошел в сарай за вилами.

Солнце, меднисто оплавив края сизой тучки, ложилось на далекие синие леса. Теперь оно было большое и огненное, на него было можно глядеть, не жмуря глаза, и Степан видит ясно, как от огненного большого шара исходит золотое сияние, а все небо пронзают светлые белые лучи — точно катится по краю земли чудное колесо... И если бы сейчас у него было немножко красок и большая гладкая доска, он бы нарисовал это солнце, уже коснувшееся земли...

— Степан! — раздается сердитый голос матери. — Ты чего опять стоишь разиня рот?!

Степан, поддев на вилы полкучи, тащит тяжелую сыпучую ношу сена в сарай. А под ноги так и норовит попасть трехлетний брат Илька, — ведь ему все нипочем, он под надежной защитой матери. Правда, Степан не сердится и на мать. Вот она опять ходит с животом, опять по лицу темные буроватые пятна, а глаза потемнели еще больше... От солнца уже осталась одна алая краюшка...

— Вот и отец ваш идет, — сказала устало Марья.

Илька — в порточках, с прорезью на промежности — шустро вылез из кучи сена, завертел белой головой по сторонам.

— Да вон, вон! Встречай татку своего...

С радостным воплем Илька бросился навстречу отцу.

Как бы хотел сейчас и Степан побежать к отцу, взлететь над землей в его сильных руках!.. Хоть бы на один краткий миг сделаться таким же маленьким, как Илька, чтобы вот так же сидеть у отца на руках!..

— Хорошо высохло, надо все перетаскать в сарай, — говорит отец, опуская Ильку на землю.

Марья тяжело вздыхает.

— Вот сам и таскай, я еле на ногах стою, целый день с ним вожусь, сил моих нет...

— А что Степан? — роняет Дмитрий, глядя, как Степан вяло ворочает вилами. Впрочем, можно было бы и не спрашивать...

— Степан! Твой Степан только домой явился, целый ‚ день шатался бог знает где.

Дмитрий молчит. Он берет из рук жены вилы и вздымает над собой всю кучу. Отца почти не видно под ношей — одни ноги в разбитых лаптях.

— Чего опять глазеешь, — ворчит мать на Степана. — Загребай одонья...

Уже затемно отец перетаскал в сарай сено и затворил широкую лубяную дверь. С минуту он как-то странно смотрел на Степана, стоящего тут же, но только вздохнул тяжело и обронил слово:

— Пойдем поедим...

Конечно, отец что-то другое хотел сказать, какие-то другие слова. Только, наверно, он их еще не придумал. Он вообще говорит мало, все время думает. Но хоть он и не говорит ничего, редко даже Степана и по имени называет, а нет у Степана лучшего друга, чем отец. Да и кого здесь в Баевке назовешь другом? Петярка и Михал Назаровы? Степан хоть и ровесник с ними, да почему-то они задаются, считают себя взрослыми парнями, да и на языке у них одни только насмешки... Есть у Кудажиных ребята, да старшие уже на работу ходят, а меньшие, которые после Дёли, совсем малыши, они только и знают, что играть в козны. Степан не любит играть в козны. Чего хорошего в этой игре...

Тухнет закатное полымя, потемнели липы за Бездной, ткется туман над тихими плесами. Скоро он разольется по всей пойме, подступит к самым домам... Сердце у Степана вдруг сжимается от какой-то непонятной тоски. Хочется ему куда-то уйти далеко, а куда — он не знает. Днем как-то забывается, что земля большая, а Баевка — маленькая. Днем не вспоминается даже, что есть еще и Алтышево, и город Алатырь... А вот вечером, как погаснет заря, думается Степану, что в большой-пребольшой стране России, где живут эрзяне и русские люди, есть еще много-много деревень и городов... А ведь есть на свете еще и другие страны, где живут уже не эрзяне и русские, а совсем другие народы... И как хочется Степану посмотреть все эти города и людей!..