© «Сатисъ» оригинал-макет, оформление, 1997

Вселенский Учитель и Святитель Иоанн Златоустый во всех своих беседах на различные случаи, на места Священного Писания и в толкованиях его, предлагал духовно-нравственные поучения и в каждом касался или пороков, которые старался искоренить, или добродетелей, которые старался насадить в душах слушателей, возбуждал ревность к чтению Божественного Писания и исполнению всех заповедей и всякой добродетели, заботиться о спасении души своей и не довольствоваться одной добродетелью или одним знанием заповедей Божиих, но тщательно исполнять все. В одной беседе[1]на притчу о должнике он говорит: «Некоей чудной песни хочу научить вас, взяв не мертвую лиру в руки, но вместо струн, натянув историю Писания и заповеди Божии. И как арфисты, взяв пальцы учеников, тихонько прикладывают их к струнам, и, приучая ударять с искусством, выучивают их из мертвых тонов и струн извлекать звук нежнее и приятнее всякого голоса: так сделаем и мы. Взявши вместо пальцев ум ваш и прикладывая его к заповедям Божиим, попросим любовь вашу касаться их с уменьем, чтобы этим увеселением восторгнуть нам не собрание людей, но лик Ангелов. Не довольно того, чтобы только проследить Божественные слова; нет, требуется еще доказательство от дел. Как на арфе, конечно, ударяет по струнам игрок искусный, ударяет и неискусный; но один наводит на слушателя скуку, другой увеселяет и восхищает его; пальцы одинаковы и струны одни, но не одно искусство: так и в отношении к Божественному Писанию, – многие, конечно, узнают Божии слова, но не все получают пользу, не все приносят плод; причина та, что они не углубляются в сказанное, и без искусства касаются арфы. Ибо, что в игре на арфе искусство, то в отношении к Божиим законам доказательство от дел. Как на арфе мало того, чтобы извлечь мелодию из одной струны, но должно пройти по всем струнам с надлежащей стройностью; так и в отношении к душевной добродетели, недостаточно нам для спасения одной заповеди, но должно со тщанием соблюдать их все, – если только хотим делать такую мелодию, которая приятнее и полезнее всякой гармонии».

Предлагаемые в сей книге беседы могут быть руководством в жизни каждого христианина.

О том, что беспечным невозможно получить Царствия Небесного[2]

Не будем, возлюбленные, предаваться сну: невозможно, совершенно невозможно беспечным сподобиться Царствия Небесного, равно и преданным роскоши и невоздержанию. Скорее, изнуряя и измождая свое тело и перенося бесчисленные труды, мы можем получить небесные блага. Разве вы не видите, какое расстояние между небом и землей, какая предстоит нам брань, как склонен человек ко злу, как окружает нас грех и какие расставляет сети? Для чего же мы навлекаем на себя столько забот, кроме естественных, причиняем себе так много беспокойств и возлагаем на себя столь великие бремена? Разве не довольно нам забот о чреве, об одежде и о доме? Разве не довольно попечений о вещах необходимых? Между тем Христос удаляет от нас и эти заботы: не пецытеся, говорит Он, душею вашею, что ясте, ни телом вашим, во что облечетеся (Мф. 6, 25). Если же не должно пещись о необходимой пище и одежде, и даже о наступающем дне; то будут ли когда-нибудь в состоянии воспрянуть те, которые налагают на себя столь великое бремя и под ним погребают себя? Разве вы не слышали, что говорит Павел: никтоже воин бывая, обязуется куплями житейскими (2 Тим. 2, 4)? А мы предаемся роскоши, объядению и пьянству, сильно трудимся над предметами посторонними, а касательно предметов небесных оказываемся слабыми. Разве не знаете, что обещанное нам выше человеческого? Ходящий по земле не может взойти на высоты небесные; а мы даже не стараемся жить по-человечески, но стали хуже самых бессловесных. Разве не знаете, какому предстанем мы судилищу? Разве не помните, что нам должно отдать отчет в словах и помышлениях? А мы не заботимся даже о делах!

Иже воззрит на жену, говорит Господь, ко еже вожделети ея, уже любодействова с нею (Мф. 5, 28); а люди, которые должны отдать отчет за каждый нескромный взгляд, не сомневаются согнивать в самом этом грехе. Иже речет брату своему: уроде, повинен есть геенне (ст. 22); а мы не престаем срамить братьев своих бесчисленными оскорблениями и различными клеветами. Любящий любящаго ничем не лучше язычника (ст. 46); а мы ненавидим и любящих. Как же мы получим прощение, когда, будучи обязаны превышать пределы, предписанные древним, проводим свою жизнь даже ниже этих пределов? Что скажем в свое оправдание? Кто предстанет и поможет нам, когда мы подвергнемся наказанию? Никто; но с воплями и рыданиями, скрежеща зубами и терзаясь, мы неизбежно будем ввергнуты в непроницаемую тьму, в место неотвратимых мучений и невыносимых казней. Посему увещеваю, прошу и, касаясь колен ваших, умоляю: пока есть краткий срок жизни, примите с сокрушением слова мои, обратитесь, исправьтесь, дабы там по смерти, подобно богатому, нам не плакать бесполезно и не скорбеть безнадежно. Отец ли твой, или сын, или друг, или кто иной будет иметь дерзновение пред Богом, никто тогда не избавит тебя от мучений, заслуженных собственными твоими делами. Таково тамошнее судилище; оно судит по одним делам, а иначе спастись там невозможно. Говорю это не для того, чтобы опечалить вас или привести в отчаяние, но для того, чтобы мы, питая в себе тщетные и холодные надежды и надеясь на того или другого, не стали нерадеть о собственной добродетели. Ибо, если мы будем беспечны, то нас не защитит никто – ни праведник, ни Пророк, ни Апостол; если же будем ревностны, имея достаточную защиту в собственных делах, то со дерзновением удостоимся благ, уготованных любящим Бога, которых да сподобимся все мы, благодатию и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, вместе со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

О страшном суде и воздаянии[3]

Будем, увещеваю вас, возлюбленные, избегать порока и избирать добродетель, дабы нам не посрамиться в день откровения дел. Всем бо явитися нам подобает пред судилищем Христовым, говорит Павел, да приимет кийждо яже содела или блага, или зла (2 Кор. 5, 10). Будем же иметь в уме это судилище и представим, что оно теперь существует, что судия сидит и все открывается и выставляется на вид. Ибо нам нужно будет не только предстать, но и открыться. Неужели вы не смущаетесь? Неужели не трепещете? Не решаемся ли мы часто лучше умереть, нежели открыть пред почтенными друзьями наше тайное преступление? Как же будем чувствовать себя тогда, когда грехи наши откроются пред всеми Ангелами и всеми людьми и предстанут пред нашими глазами? Обличу тя, говорит Господь, и представлю пред лицем твоим грехи твоя (Пс. 49, 21). Если же тогда, когда еще нет самого события, а только оно предполагается и изображается словами, мы терзаемся совестью; то что мы будем делать, когда оно наступит, когда будет присутствовать вся вселенная, и ангелы, и архангелы, и начала, и власти, когда будут непрерывно звучать трубы, когда праведники будут подъяты на облаках, и будет великий плач грешников? Какой тогда страх обнимет оставшихся на земле? Ибо сказано: едина поемлется, и едина оставляется: един поемлется, а другий оставляется (Мф. 24, 40–41).

В каком состоянии будет душа их, когда они увидят, как другие отводятся с великой честью, а они оставляются с великим стыдом? Невозможно, поверьте, невозможно выразить словом этого страдания. Видали ли вы когда-нибудь отводимых на смерть? В каком, думаете, состоянии находится душа их, когда они идут путем до места казни? Чего не решились бы они и сделать, и претерпеть, чтобы избавиться от этой тьмы? Я слыхал от многих, которые после отведения на казнь были возвращены назад по человеколюбию царскому, что они даже в людях не узнавали людей от душевного смущения и ужаса. Но что я говорю об отводимых на казнь? Их окружал народ, из которого большая часть и не знала их; но если бы кто взглянул тогда в душу каждого, то нашел бы, что нет ни одного столь жестокого, ни одного столь смелого, ни одного столь мужественного, который бы не пал и не смутился в душе от страха и уныния. Если же тогда, как другие предаются смерти, не имеющие с ними никакого общения, бывают в таком расположении, то в каком состоянии будем находиться мы, когда сами подвергнемся более тяжкой участи, быв лишаемы той неизреченной радости и отсылаемы на вечное мучение? Если бы даже не было геенны, то быть отвергнутым от такой светлости и отойти с бесчестием, каким будет наказанием? Ибо если теперь многие, видя шествующего царя, представляя собственную бедность, не столько получают удовольствия от этого зрелища, сколько испытывают скорби от того, что не участвуют ни в чем из окружающего царя и не находятся близ повелителя, то что будет тогда? Или, вы думаете, малым будет наказанием – не быть поставленным наряду с другими в том сонме, не удостоиться неизреченной славы, быть удаленным и остаться далеко от того торжества и неизглаголанных благ? Но если кроме того будут и мрак, и скрежет зубов, и узы неразрешимые, и червь неумирающий, и огонь неугасающий, и плач, и стенание, и языки, мучимые жаром как у богача, когда будем вопиять и никто не услышит, будем стенать и плакать от страданий и никто не станет внимать, будем смотреть во все стороны и никто нисколько не утешит, то как судить о находящихся в таком состоянии? Что может быть несчастнее этих душ? Что горестнее?