Яков Аркадьевич Гордин

Право на поединок

От автора

Жизнь, судьба, идеи Пушкина — гигантский мир, который в сколько-нибудь полном объеме не может вместиться в одну книгу. И «Право на поединок» — попытка показать не столько личную, сколько общественную трагедию поэта.

То, что произошло с Пушкиным в конце жизни, точнее и мудрее всех определил Блок: «…Пушкина… убила вовсе не пуля Дантеса. Его убило отсутствие воздуха. С ним умирала его культура». «Культура» здесь понята широко — в том числе культура общественная и политическая.

Об этом, собственно, и идет речь в книге. Не о пуле Дантеса. Но о гибели пушкинской эпохи — эпохи, которая десять лет после катастрофы на Сенатской площади отчаянно боролась за свое существование. Речь идет о том, как изощренное охранительство и ложная стабильность старались вытеснить из общественной жизни все живое, как рухнули надежды на реформы — на укрощение своекорыстной бюрократии, отмену рабства, как рухнули надежды на союз власти с лучшими людьми литературы, как лишали воздуха целую плеяду умных и трезвых деятелей, мыслителей, среди которых был и Пушкин.

В судьбе Пушкина, величайшего человека нашей культуры, неизбежно пересеклись все важнейшие процессы русской жизни. Его судьба оказалась связана с главными коллизиями предшествующих полутора столетий.

Но история есть жизнь, а в жизни все конкретно. Пушкина окружали не проблемы, а люди — друзья и враги. Историческая борьба — столкновение человеческих характеров, самолюбий, честолюбий, расчетов и мечтаний. И потому, чтобы понять общественную трагедию и нравственную победу Пушкина, нужно увидеть его посреди живых современников — друзей и соратников — Вяземского, Михаила Орлова, Сперанского, Киселева… А равно и посреди врагов — не случайных, но истинных его противников — Уварова, графини Нессельроде, Боголюбова…

Здесь не упомянуты Геккерны… Да, разумеется, физически Пушкина убил Дантес. Да, разумеется, прямой причиной смертельного поединка была семейная драма. Да, Пушкин на этом поединке защищал честь своей жены и свою личную честь, которая была для него важнее жизни. Но русская история устроила так, что борьба Пушкина за свое человеческое, литературное, общественное достоинство оказалась борьбой за будущее России, а за спиной его случайного противника Дантеса, который не понимал этого и понять не мог, стояли не царь и не Бенкендорф, а куда более могучая сила — имперская бюрократия, вершившая судьбы страны.

О последней дуэли Пушкина как о конкретном бытовом событии написано немало подробных, основательных работ — от классического труда П. Щеголева до книги С. Абрамович. Моя же задача — попытаться показать собственно историческую, подспудную сторону пушкинской трагедии, реализовавшуюся прежде всего в смертельном единоборстве с идеологом николаевского царствования Уваровым и его подручными.

Поскольку Пушкин выбрал именно дуэль, чтоб разрубить роковой узел, затянувшийся в конце его жизни, необходимо представить себе, какую роль играла философия и практика дуэли в сознании русского дворянства вообще и особенно — в экзистенциальных построениях самого Пушкина. Потому в книге есть главы, посвященные ранним дуэлям Пушкина и истории дуэлей в России.

«Право на поединок» — по сути дела продолжение моих предшествующих книг «Гибель Пушкина» и «События и люди 14 декабря». Но в отличие от них это не хроника, а скорее антихроника. В данном случае решающую роль играет не временная последовательность событий, но их смысловая внутренняя связь.

«Право на поединок» — попытка совместить романную структуру, художественные способы реконструкции сознания и судеб героев с исследовательским анализом исторического материала.

Кроме собственных разысканий, касающихся главным образом линии Уварова и его клевретов, а стало быть, и их с Пушкиным противоборства, линии князя Николая Григорьевича Репнина, истории дуэлей в России, я в той или иной степени опирался на работы наших пушкинистов. Прежде всего — В. Вацуро, М. Гиллельсона, Ю. Лотмана, Н. Петруниной, Н. Эйдельмана. Из исследований последних лет очень полезной оказалась книга Н. Минаевой «Правительственный конституционализм и передовое общественное мнение России в начале XIX века». Из фундаментальных произведений прошлого должен назвать труд Н. М. Дружинина «Государственные крестьяне и реформа П. Д. Киселева».

Особую благодарность хочу принести С. Мироненко, любезно ознакомившему меня со своей неопубликованной кандидатской диссертацией, посвященной попыткам реформ конца 1830-х годов.

Приношу искреннюю благодарность за помощь работникам Центрального государственного военно-исторического архива, рукописного отдела Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина, Центрального государственного исторического архива (особенно Серафиме Игоревне Вареховой).

Глубоко признателен Александре Львовне Андрес за переводы французских текстов.

Часть первая

Когда погребают эпоху

Михайловское. 1835 (1)

 Осень 1835 года в Михайловском была для Пушкина тяжкой. В октябре он писал Плетневу: «…Такой бесплодной осени отроду мне не выдавалось. Пишу, через пень колоду валю. Для вдохновения нужно сердечное спокойствие, а я совсем неспокоен».

А недели за две до этого — Наталье Николаевне: «Однако я все беспокоюсь и ничего не пишу, а время идет. Ты не можешь вообразить, как живо работает воображение, когда сидим одни между четырех стен, или ходим по лесам, когда никто не мешает нам думать, думать до того, что голова закружится. А о чем я думаю? Вот о чем: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения; он его уже вполовину промотал; ваше имение на волоске от погибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 000. Все держится на мне, да на тетке. Но ни я, ни тетка не вечны. Что из этого будет, бог знает».

Он был в отчаянии. Он писал приблизительно в это же время: «Если я умру, моя жена окажется на улице, а дети в нищете».

Катастрофичность его положения стала ясна ему впервые в начале этого года. До того была великая надежда — издание «Истории Пугачева».

Некогда — в феврале 1834 года (как недавно!) — он уверял Бенкендорфа: «Разрешая напечатание этого труда, его величество обеспечил мое благосостояние. Сумма, которую я могу за него выручить, даст мне возможность принять наследство, от которого я вынужден был отказаться за отсутствием сорока тысяч рублей, недостававших мне. Этот труд мне их даст, если я сам буду его издателем, не прибегая к услугам книгопродавца. 15 000 было бы мне достаточно».