***

Клеопатра сидела боком. Собственно говоря, ничего древнеегипетского или античного в рисунке не было. В центре обычный стул, слева зеркало, а за ними вкруг тяжёлые портьеры, которые предстояло сделать сплошь тёмными.

Но в осанке сидящей женщины, посадке её головы и перекрестье ног так отчетливо проступало какое-то царственное величие, что про себя я сразу назвал её Клеопатрой.

***

К выжиганию меня пристрастил отец. Он сам сделал выжигатель, с регулируемым по мощности блоком питания, удобной деревянной ручкой и изящной, как мне тогда казалось, петлей накаливания, от прикосновения которой оживало мертвое дерево. Для меня и для многих советских школьников этот вкусный дымок от прижигаемой древесины стал одним из запахов детства. По домам, в школьных кружках и дворцах пионеров целые армии одухотворенных токсикоманов регулярно вдыхали его, балдея от радости творчества в своих деэспешных мирах.

Куда всё ушло? Разделочные доски с рыбками, прямоугольники пейзажей, тигры и шаржи навсегда сгинули в пыли дач и антресолей, как наскальные рисунки ушедшей цивилизации. А ведь подобно древнему художнику, любой из выжигающих мог создать картину, даже не умея рисовать. Конечно, результат складывался из многого – оригинального рисунка, качества переноса копии на доску, силы и угла нажатия, мощности накала петли. Но, независимо от художественного вкуса и мастерства, выжигание давало пьянящее чувство созидания. Неудивительно, что этот копеешный вид досуга был таким массовым в стране, пытавшейся победить в человеке потребителя.

Впрочем, нет уже той страны и несозвучное времени vyzhiganie рудиментарно отвалилось, как хвост, который отпал в ходе естественного отбора у некоторых живых существ.

***

Клеопатра требовала заняться ею, причем немедленно. Выжигание по контурам не составило особого труда. Тяжелее дался общий фон. Добрую половину рисунка нужно было выжечь, отобразив тёмные портьерные ткани, свисающие из-под невидимого потолка. Это кропотливая работа а-ля матричный принтер требовала физически ткнуть выжигателем в несколько сотен квадратных миллиметров доски. Рука быстро устала, от дыма слезились глаза, а кусок портьеры не внушал доверия – соседние ямки получились неоднородными по цвету и глубине прожига. Честно говоря, обработка фонов не мой конёк и с передачей полутонов и освещённости у меня тоже не очень.

Тем не менее через несколько часов выжигание было закончено. Взглянув на доску, я мысленно поблагодарил неизвестного автора рисунка. Образ Клеопатры был настолько выразителен и отвлекал внимание на себя, что слабо исполненный фон не портил впечатления. Возможно, в этом и заключался замысел художника. Сам я рисовать не умею, и способность другого человека несколькими штрихами или мазками достоверно отобразить кусочек мира всегда вызывала во мне микрозависание – как это возможно?

Придирчиво осмотрев работу с различных ракурсов, я отметил, что особенно удался взгляд царицы. На рисунке в профиль был виден только её левый глаз, но ощущение именно взгляда было полным. Вот только не было в нём ни властности, ни порочности, приписываемых её историческому прототипу. А была лишь спокойная уверенность человека действия.

***

Тогда все жили пятилетками и повышенными обязательствами. Несмотря на картонно-фанерные лозунги, советский полуматерик планово дрейфовал вперед вместе с миллионами своих граждан.

Нашу первую квартиру-однушку получил отец как молодой специалист. Ровно через пять лет мы уже вчетвером – родилась сестра – въехали в новую двухкомнатную от маминой работы.

До сих пор помню то чувство радостной новизны. Ведь всё было новым – пространство, планы, жизнь. Новые соседи, такие же молодые и счастливые, как мои родители, и также готовые к взаимообмену солью, посудой, табуретками. Их дети, открытые игре, дружбе и, конечно, ссоре. И общая на всех уверенность, что через пять лет будет ещё лучше.

***

После пятилетки реформ в нашем посёлке городского типа оба градообразующих предприятия уверенно лежали на боку. Это были Завод железобетонных изделий и Управление мелиорации земель. Ещё недавно они платили зарплаты, строили жильё, тянули инфраструктуру и социалку. Ветер перемен, с шипением вырвавшийся на просторы страны, принёс какой-то неведомый вирус, который высосал из них все жизненные соки, весь вложенный в них труд сотен людей и оставил медленно умирать в виде памятников самим себе.

В это время я, получив престижный диплом экономиста, начинал свой трудовой путь в одном из них – Управлении мелиорации, по направлению от которого и учился в вузе. Директор конторы сочувственно вошёл в моё положение и оформил на полставки, тем самым выполнив свои обязательства, хоть и взяты они были в совсем другой жизни. Он, виновато разводя руками, долго и растерянно говорил о тяжёлом финансовом положении предприятия, о том, что денег на расчеты с персоналом нет и подвижек в ближайший год не предвидится.

Поскольку планово-экономическая деятельность фактически не велась, меня определили в бухгалтерию, сжавшуюся к тому времени в несколько раз. Работы у бухгалтеров было и вправду немного: амортизация стареющих фондов, начисление невыплачиваемой зарплаты и балансы для налоговой. Мне же поручили задачу удивительную – подготовка ещё официально не отменённой, но уже официально не требуемой отраслевой отчётности в вышестоящие инстанции системы мелиорации. На бланках с номерными кодами располагались громоздкие таблицы, в которые я из месяца в месяц переносил остаточные показатели.

Увы, вышестоящие организации были равнодушны к моим трудам. Как выяснилось позднее, они под видом реформирования, смены вывесок и переподчинений сосредоточенно занимались распилом имущественного наследия. Я же чувствовал себя летописцем-изгоем, который фиксирует осколки эпохи в никому не нужных скрижалях.

***

Отложив выжигатель, я принёс банку с лаком и кисть. Через три часа картина матово светилась в моих руках. Кожа на открытых участках тела Клеопатры стала желтоватого, восточного оттенка. А неудавшийся портьерный фон даже приобрел некоторую глубину. Запахи лака, дерева и дыма, которым оно пропиталось, создавали тёплый уютный букет. Я несколько секунд дышал им, довольный собой и работой. Картину я повесил на противоположной стене с тем расчетом, чтобы её было видно и с кровати и из-за стола.

Было уже поздно. Выключив свет, я разделся и лёг, привычно подоткнув кулак под голову. Рассеянный свет неблизкого фонаря слабо просачивался в комнату. Сама картина была не видна, только угадывался прямоугольный контур. Но, странным образом, я почувствовал взгляд Клеопатры, спокойный и уверенный.

И уснул.

***

Страна с некогда лучшим в мире образованием, наукой и космосом вдруг стала двоечницей по экономике. Срочно нужен был жёсткий принудительный ликбез с кратким курсом практических занятий. Всё было плохо настолько, что начинать надо было с азов, с экономической азбуки, которую второпях перевели на русский с самого успешного языка. Вот только из этой новой АБВГДейки связка между государством – Г – и деньгами – Д – ушла быстро и не прощаясь, оставив агонизируещей экономике три подпорки: Аренду, Бартер и Взаимозачёт.       Собственно, на этих китах-суррогатах держалась на плаву и моя контора. По крайней мере, пыталась, подобно человеку, не умеющему плавать, который, схватившись за случайную доску, отчаянно вертит торчащей из воды головой в поиске опоры понадёжнее и поближе к берегу.