должна была бы заставить нас не упускать время, ценить и подчинять его себе.
Вернемся к Фаусту. Остановка, задержка, подобно желанию обладать (чем-то, кем-то), несут в себе
парализующий яд. Только тот может быть счастлив, кто бесстрашно отдает себя во власть быстротекущей
жизни, не подчиняясь тому, что называют прогрессом, или предписанным обязан-15
ностям. Только человек, не поддающийся вирусам предрассудков, способен радоваться собственной жизни.
Не позволяя себе быть рабом техники (которая подчас ведет к тому, что время съеживается), он никак не
станет на пути других и уж заведомо не станет их уничтожать.
ПРАВИЛА ИГРЫ
Первый гонорар
1968 год, Москва. Мы с Татьяной Гринденко учились в консерватории, делали успехи и радовались любой
возможности испытать их на практике в концерте. Незадолго до того я оказался в числе лауреатов конкурса
королевы Елизаветы в Брюсселе. Между тем, Татьяна тоже завоевала свой первый приз - «Золотого Орфея»
в Софии; его следствием было несколько приглашений. Правда, приглашения эти скорее еле заметно
капали, чем обрушивались на нас.
При московской филармонии было клубное отделение. Здесь администраторы координировали сборные
программы, предлагали и продавали их различным организациям. Наиболее старательные из них
налаживали контакты непосредственно с артистами. С некоторыми из таких администраторов завели
знакомство и мы; в ту пору только они могли предоставить нам возможность выступить в Москве (хо-19
тя бы от пяти до пятнадцати минут). Накапливая опыт, можно было что-то еще и заработать. Деньги были, несомненно, не самое главное, но мы все же радовались любой сумме, которая хоть немного улучшала наш
скудный бюджет... На заграничные гастроли рассчитывать вообще было нельзя. Нас и для скромных-то
«клубных» концертов ангажировали редко. Мы ведь не числились в составе Государственной филармонии.
Наши фамилии упоминались редко, а лауреатов вокруг было предостаточно.
Однако в один прекрасный день раздался телефонный звонок. «Гидон, нам срочно нужен скрипач, не
согласитесь ли выступить в МГУ во вторник во второй половине дня?» «Ну, разумеется, с радостью».
«Хорошо, вам позвонят, мы дадим ваш номер
телефона».
Вскоре мне позвонили из университета: «Мы так признательны за то, что вы согласились. Итак, во вторник
мы ждем вас в четыре часа у входа в конференцзал. Панихида начнется в половине пятого...»
Только тут я понял, куда, собственно, меня приглашали. Скончалась молодая сотрудница института. Моя
скрипка была призвана обеспечить музыкальную часть траурной церемонии. Я был совершенно неспособен
изменить собственное решение и самоустраниться. Да и то, что от меня требовалось, было по-человечески
важно. Кроме того, я ведь уже дал согласие.
В назначенный день к четырем часам я пришел в университет. Ничего особенного в глаза не бросилось, зал
был еще почти пуст. В середине — по русскому обычаю — стоял открытый гроб. Сосредоточенно-молчаливые люди постепенно стекались к
20
нему. Меня проводили в угол, где можно было вынуть скрипку из футляра. В зале было темно как в
катакомбах. Атмосфера была тяжелая, напряженное перешептывание присутствующих только углубляло
мрачность. Началась панихида, — ее предварили звуки моей скрипки. Один прожектор светил на гроб, второй на меня.
Для открытия я исполнил Grave Баха. Потом кто-то произнес речь. Вновь наступила моя очередь, на сей раз
я выбрал Largo Телемана. Снова кто-то выступил. Я сыграл Сарабанду Баха.
В то время мой репертуар траурной музыки не был чрезмерно велик, хотя пока его еще хватало... Внезапно
ко мне подошел человек и спросил, не могу ли я сыграть Andante из Седьмой симфонии Бетховена —
усопшая особенно любила это произведение. Неизвестный еще пытался объяснить мне, о чем идет речь —
отведя меня в угол, он шепотом наметил ритм —
Нет, извинился я. К сожалению, это я исполнить не могу. Он выказал понимание и удалился. Я вернулся в
центр зала. Примерно через час, когда мой запас медленных пьес иссяк (к демонстрации виртуозного
репертуара ситуация не располагала), я еще сыграл Канцонетту из Концерта Чайковского — так скорбно, как только возможно; без оркестра она прозвучала несомненно гораздо печальнее, чем Петр Ильич вообще
мог себе представить. Одновременно это было и пределом моих возможностей. Панихида, между тем, продолжалась. Я украдкой выскользнул из луча прожектора в тень, уложил скрипку в футляр и собрался как
можно незаметнее покинуть зал. Чувство вины терзало меня: я не соответствовал требованиям, не распола-21
гал подходящим репертуаром, не мог сыграть симфонию Бетховена. Кроме того, меня угнетало сознание, что я был чужой. Я ведь не был знаком ни с усопшей, ни с кем-либо из присутствующих. Главным же образом мне хотелось, но тут уже вполне эгоистично, как можно быстрее выбраться из этой похоронной атмо-сферы. Я был еще в том возрасте, когда не хочется соприкасаться с прахом и тленом. В ту пору бессмертие
волновало меня значительно больше.
Почти у выхода ко мне неожиданно подбежал человек, пожал руку и пробормотал нечто благодарственное.
Я заметил, что он держит в руке бумажку, от которой хочет избавиться. Несмотря на свое замешательство, я
все же догадался, что это. Окончательно опешив, я попытался было объяснить, что этого не нужно, что здесь
слишком печально, а я бы и так пришел... Его было не переубедить. «Возьмите, возьмите, это ведь не мои —
они государственные!» Не ссориться же нам было здесь, в двух шагах от гроба... Он одержал верх.
На улице я раскрыл кулак, в нем были смятые пятнадцать рублей — необычайно высокий гонорар, если
иметь в виду, что согласно тогдашней официальной ставке мне полагалось за выступление не больше десяти
с полтиной. Надбавкой, вероятно, я был обязан необычному характеру мероприятия. В то время мне это
соображение не пришло в голову, и вообще никакого повода для иронии тогда не было... Я был лишь
счастлив, что все уже позади. К тому же, мне впервые стало ясно, что скрипка бывает нужна не только для
самовыражения и успеха, и что не всякие заработанные деньги в радость.
Три лица успеха
1. Виртуозность
Мое первое турне по Японии проходило в 1977-м, одновременно с гастролями Чикагского симфонического
оркестра под управлением сэра Джорджа Шолти. Разумеется, в свободный вечер (их потом так не хватало!) я собрался на его концерт. Насколько я помню, он был первым в турне американцев. Огромный зал Бунка-Кайкан оказался переполнен, несмотря на сказочную дороговизну билетов. Музыканты в помпезных белых
смокингах исполнили, стоя, национальный гимн. Особенно забавно смотрелись виолончелисты, игравшие, поставив инструменты на стулья.
В начале первого отделения прозвучала симфония Гайдна «с литаврами». Исполнение показалось мне
довольно топорным и назойливым. За Гайдном следовал Вагнер. «Смерть Изольды» оставила впечатление
явно затянувшейся агонии. Чувство разо-
23
чарования возрастало с каждым тактом. И это — «лучший оркестр мира»? Это — «музыка»? Нужно учесть, что я в то время жил в Москве и, кроме отечественных ансамблей, не так уж часто мог слышать знаменитые
оркестры. Опыт ограничивался редкими гастролерами (незабываемы концерты Кливлендского оркестра с
Джорджем Сэллом в 1961-м в Ленинграде) и грамзаписями. Но то, что я здесь услышал, нисколько не
соответствовало ожиданиям. В антракте ко мне обратился господин Нишиока, наш менеджер. Маэстро
Шолти был бы рад знакомству со мной. С какой, собственно, стати? — спросил я себя, ибо сам не ощущал
