Старшеклассник стоял в полном одиночестве. То ли опоздал на урок, то ли кого-то ждал, смотрел в окно на срывающийся снег. На какой-то миг Лера оцепенела от поразительного сходства двух явлений: снега, как редкость для южного города, и спокойно стоящего, задумчиво созерцающего ученика, для которого само состояние покоя было чем-то удивительным и новым. Молодой человек резко обернулся на стук ее каблучков по дубовому паркету. В тихом, пустынном коридоре ее шаги звучали вызывающе громко. В руках Лера сжимала влажную тряпку для доски и нагло таращилась на незнакомца.

Смерив ее безразличным взглядом, он тут же отвернулся, а у Леры возобновилось сердцебиение. Только и всего.

Постепенно окольными путями ей удалось выведать о нем то немногое, что и так было известно. Звали его Гия. Был он из десятого класса. И пять лет разницы между ними упали в бездонную пропасть. Но странное имя беспокоило Леру куда больше, чем несбыточные мечты.

– Что за имя такое, папочка? – осторожно поинтересовалась она, когда не смогла осилить загадку самостоятельно.

– Кажется, грузинское… Но до конца не уверен.

О Грузии Лера знала как о далекой сказочной стране с горными вершинами, бурливыми потоками и зелеными равнинами, где паслись отары овец. Еще вино грузинское, мамино любимое, часто распивалось на домашних обедах, и фильм «Мимино» она с родителями смотрела пару раз в кинотеатре, даже смеялась. Еще пушкинская строка «На холмах Грузии лежит ночная мгла…» неожиданно ярко всплыла в памяти.

Имя на многое проливало свет и многое объясняло. И черные усы, и колючий взгляд, и ранняя мужская зрелость, даже засиненные короткой щетиной острые скулы – объясняло буквально все, кроме юношеской грусти и некоторой отрешенности от окружающего суетного пространства.

За объектом Лера следила незаметно. Высматривала в коридоре на переменах, в столовой, в актовом зале на общешкольных линейках, караулила у входа в раздевалку. Не приближаясь близко к объекту, изучила его особенности, поведение и повадки. Гия оказался самым настоящим прогульщиком, в школу приходил ко второму уроку, после третьего исчезал на несколько дней и внезапно появлялся снова. С ним Лерочка чувствовала себя немного обманутой. То новое, необъяснимое чувство, зажатое в тесной оболочке условностей, настойчиво требовало визуального контакта, а без него любовные волны набегали неравномерно, то с ног до головы обдавали брызгами, то едва лизали пятки.

Случались моменты, когда Гия проходил мимо, чуть ли не касался ее локтем, оставлял в воздухе приятный запах недешевого одеколона. Лерочка на несколько секунд замирала, полной грудью вдыхала ароматное облако и немного краснела от переполняющего восторга. Странность таких совпадений заметила Оксана Таран, с первого класса любимая подружка.

– Ты что в него влюбилась? Дохлый номер! Он из десятого. Выпускник.

Лера предательски залилась свекольным румянцем. Она и в расчет не брала, что в следующем году Гию больше не увидит. Никогда не увидит. Такое открытие на несколько дней испортило ей настроение.

В начале весны, когда в воздухе запахло первоцветом, еще больше обострилось влечение. Лера томилась в неописуемой грусти, плохо спала, мало ела, заметно вытянулась в росте. Носик у нее заострился, а худенькие косички с поникшими бантами раздражали сильнее обычного, и Лера мечтала о короткой стрижке. Самой модной формой считался «паж», как и любимая бабушкой французская певица Мирей Матье. Огорчало то, что ее шелудивые, тонкие волосы для такой стрижки совершенно не годились, и к любовным страданиям добавилось страдание от собственного несовершенства.

Оксана, как могла, поддерживала Лерину хандру и немного завидовала той неизведанной глубине чувств, до которой сама еще не доросла.

– И что ты в нем нашла, Лерка? Вот я смотрю и ничегошеньки в нем такого не вижу.

Лера видела. Тонкий профиль, узкие губы, правильный, чуть удлиненный нос, гладкая челка, прямой лоб. Замечала на его плече чужой волос и едва сдерживалась, чтобы пройти мимо и не смахнуть.

Оксана пыталась подруге помочь, старалась всячески предотвратить случайные встречи в коридорах, завидев Гию в толпе, разворачивала Леру в другую сторону. Она растолковывала происхождение «безмолвного пламени нежных чувств» на простых, слегка пошловатых примерах, нахватавшись от старшего брата точных определений. Лера моргала ресницами, розовела от смутных догадок, но с глупостью явления не соглашалась.

В физиологическом развитии от своих сверстниц, как это выяснилось на медкомиссии, она отставала. То, о чем так ярко рассказывала школьная медсестра, Леру еще не коснулось. Она еще прибывала в детской неосведомленности взрослой напасти, но Антонина Александровна клятвенно пообещала, что это коснется всех. Никто не спасется, не уцелеет.

После лекции Лера со дня на день ждала перемен. Признаки были явными, но что-то препятствовало подготовительному процессу, совершенно ненужному в этой чистой платонической любви, как не пришей кобыле хвост. Она верила и не верила. Вечерами задавала матери наводящие вопросы, но та, вечно уставшая от стоячей работы зубного техника, отсылала Леру к отцу, как к более компетентному специалисту – урологу.

Отец таращил на мать глаза, крутил пальцем у виска, а Леру похлопывал по плечу и философски ободрял, сочувствуя женской доле:

– Ничего, Валерия, не ты первая, не ты последняя. Справишься. Обычное дело. Бабье…

Девочки, уже посвященные в эти самые бабьи дела, делиться опытом не хотели, стеснялись. Зато Оксана расстаралась, на этот раз у старшей сестры выведала некоторые подробности ожидаемого недомогания и весь урок биологии шептала Лере на ухо удивительные вещи, за что получила «неуд» по поведению. Но Лера продолжала чахнуть от тоски, пока в конце марта не случилось нечто удивительное.

На третьей перемене возле кабинета музыки на виду у всех Гия обронил носовой платок. Обронил и не заметил. Зато заметила Лера. Оксана в тот день заболела ангиной, и, оставшись безнадзорной, Лера следовала за объектом незримой тенью.

Прежде чем детские ботинки затоптали бесценную находку, она коршуном вырвала ее из-под резвых ног. Платок хранил хорошо знакомый запах. Для его сохранности Лера неожиданную радость положила в бумажный конверт и запрятала не под подушку, куда могли добраться материнские руки, а гораздо глубже, под ватный матрас. Перед сном она доставала платок, прижимала к губам, вдыхала аромат и засыпала в радужных мечтах.

Постепенно ее тайная сокровищница пополнилась новыми вещицами: огрызок карандаша, оставленный Гией в коридоре на подоконнике, кусок ластика и скомканный тетрадный лист черновика по алгебре, упавший мимо урны, исписанный неровным почерком с крючковатыми цифрами. Если бы Лера могла подбирать за Гией объедки булочек в школьной столовой, она бы не побрезговала и этим, но Оксана в отличие от подруги сохраняла контроль над ситуацией, тянула за рукав куда подальше и не давала опуститься до полного помешательства.

В этот сложный период Лере полюбилась литература. Русская поэзия преобладала над вошедшими в моду шекспировскими сонетами, а Лермонтова – тонкую, потрепанную брошюру – Лера все продлевала и продлевала в школьной библиотеке к недоумению заведующей. Печальный Демон, такой страшный и желанный, описанием сильно походил на Гию, а пламенные речи к несчастной Тамаре Лерочка примеряла на себя, и все ей шло.

Но стремительно приближался май, конец учебного года и девичьих надежд. Переживания, подобно химическим соединениям, перетекали из одного сосуда в другой, меняли вкус, запах, цвет, а в осадке неожиданно образовалась самая настоящая ревность, и плакать Лере хотелось чаще, чем смеяться.

В мае после уроков в актовом зале десятиклассники разучивали вальс для последнего звонка. Гия – стройный, высокий, гибкий, как алазанская лоза, – солировал в центре круга с какой-то невзрачной дурнушкой, и к этой незнакомой девочке у Леры проснулась ревность. После уроков она пробиралась ко второй запасной двери актового зала, которая находилась между кабинетом химии и медицинским кабинетом на последнем лестничном марше второстепенной лестницы. Здесь был тупик, тихий, безлюдный. Здесь Лера надолго припадала к замочной щели, не опасаясь разоблачения.