– Палыч, наверное, нам головы оторвет, – Машкин голос подрагивал.

– Зато он успео все шкафчики выпотрошить, все заначки нашел, – догнала ее Кристина и пристроилась след в след.

– Да еще МЧС-ники все забрали, я вас умоляю, – это Дана. – Но если и правда хоть что-то осталось, то Палыч этого так не оставит. Он у нас такой, не терпит незаконченных дел.

Даже Маша слабенько улыбнулась.

– Слушай, – Галка придвинулась к Дане, с трудом поборов дикое желание провести ладонью по ежику на ее голове. Она так водила по маминой лысине, когда больные и хрупкие волосы только-только начали отрастать после больницы. Дана оглянулась.

– А откуда открытки-то пришли?.. Ты их спрятала так быстро.

– А разница? Ты же больше всех и ноешь, как я вас достала со своим посткроссингом.

– Из Финляндии и Германии, – подсказала Маша. – Да и Германия опять пришла, только и успевают, и все с одинаковыми марками… Зато на финской марка красивая, рождественская уже.

– Покажу потом, – Дана чуть улыбнулась, вроде оттаяла немного, – если закончим быстро с квартирой очередной. Куда вы претесь?! Вот двор!

Подъезд как подъезд: ободранная доска для объявлений, размокшие бумажки с поплывшим от влаги текстом, затертый сотнями и сотнями ботинок половичок. Галка приклеилась взглядом к последнему, подумала, сколько раз по нему проходил их покойник или покойница, от мысли этой стало не по себе. Железную двери подпирал обломок кирпича, в самом подъезде пахло жареной картошкой, а облезлая масляная краска чередовалась с наскальными сине-черными надписями. Сколько уже таких подъездов видела Галка, сине-зеленых, темных, пахучих…

– Бабушка же, да? – негромко спросила Маша.

– Да, – Дана сверилась с телефоном. – Ключевская Анна Ильинична, семьдесят три года. Было. Утром нашли.

– И долго лежала? – лениво спросила Галка, хотя вопрос этот всегда был ключевым, но никто не решался его задать. Запах гнилого человеческого мяса давно стал им привычным, но все они его избегали, будто боялись, что приклеится.

– А Палыч разве скажет?.. Сюрпризом будет, может приятным. Он напишет, а мы не приедем после такого, вот и молчит, зараза.

В прихожей взгляду тоже не за что было зацепиться. Галка огляделась – разве что слишком уж чисто и обои свежие, пускай старомодные, с пионовыми розово-бордовыми цветами. У старух обычно пыль лежала плотным серо-пушистым слоем, углы зарастали густой паутиной, дверные ручки липкие, грязные… Наверное, родственники помогали. Чего бы и воспоминания любимой бабушки тогда не забрать?

Одинокая куртка на крючке, запах корвалола, стоптанные и чисто вымытые ботиночки. Палычу, видимо, тоже надоело ждать, и его взбешенное лицо не сулило ничего хорошего, так что Галка сразу же ринулась в бой:

– Так я и знала, что тут запашина – глаз не открыть! Почему нельзя предупреждать, когда заявку создаете, а?!

И Палыч, багровый оплывшим и бугристым лицом, сдулся. Выдохнул долго, протяжно, буравя Галку взглядом, словно хотел отравить одним несвежим дыханием. Она спокойно смотрела в его глаза навыкате, даже чуть насмешливо кривила губы – да, мы поздновато, но и ты не ангелочек.

Палыч вспыхнул, уцепившись за новое:

– А вы чего ждали, райских лесов и запаха ландышей? Бабулька одинокая, пока запах не пошел, никто и не думал, что она того… Это хорошо, что ноябрь, а то в респираторах бы ходили.

– Отменили масочный режим, – Кристина никак не могла справиться с замком на ботинке и выглядела так, будто вот-вот заорет от малейшего взгляда или движения ветерка. Все обходили ее полукругом, толпились в прихожей, испытывая привычное, но такое приятное предвкушение… Какой будет бабулька на этот раз?

В единственной комнате сквозняками раздувало светлые занавески, и Маша мигом снова намотала шарф на шею. Достала из сумочки шприц-ручку с инсулином, глюкометр в черном чехле, спиртовые салфетки, спряталась в ванной. Закрылась на щеколду, хотя чего там и Палыч, и волонтеры не видели: вымоет руки, закатает свитер и ухватит пальцами жирную складку на животе, вгонит иглу. Тихонько защелкает поршень. Ничего такого, а все боится чего-то, стесняется.

Палыч стоял у Галки над душой: низенький и полный, с блестящей лысиной, он всегда оставался где-то в районе плеча, но смотреть умудрялся как сверху, надменно и требовательно. Маска с оборванной и криво подвязанной веревкой болталась у него на шее. Вряд ли он боялся вирусов, попривыкли уже к этой беде, но вот дышать тяжелым мясным запахом несколько часов, ища, чем бы в опустевшей квартире поживиться…

Недовольная физиономия Кристины снова вызвало у него вспышку гнева:

– Привыкли, неженки! Вас бы в притон, к алкашам, забыли совсем, как работать надо…

– Нам нельзя в притон, мы маленькие, – по-детски пропищала Галка. – Да и кому бомжей-то воспоминания нужны? Им самим они не нужны, а вы говорите…

– Так и будем болтать? До утра разгребать хотите?

– Где нашли-то бабушку? – Дана разминала шею, будто готовясь к поединку. Галка представила ее с тяжелым мечом в руках, как блеснули бы в вечернем рассеянном свете кольчужные латы. Это и правда была битва, только медленная и внешне почти невидимая, борьба за память, за эмоции.

– В ванной, – Палыч сдул с Галки задумчивость. – Упала, ударилась о кафель головой. Сердце, наверное, встало. Соседи учуяли, а тут и заявление ее рукой написанное, не денешься никуда. Все, начинаем.

Вернулась Машка с преувеличенно равнодушным лицом. Палыч нашел в огромной спортивной сумке деревянный свиток с кокетливыми завитушками, пощелкал кнопками и дальнозорко прищурился. Галка, не удержавшись, хихикнула – слишком уж глупо смотрелся в толстых пальцах-сардельках этот пафосный свиток. Палыч побагровел волной: и шея, и кончики ушей, и щеки – всё налилось алым, будто он обгорел на солнце.

– Свиток, серьезно? – не успокаивалась Галка, улыбаясь от уха до уха. – Может, вам планшеты теперь из бересты готовят?

Палыч молчал.

– А можно в виде единорога заказать? А деревом он пахнет?..

– Это ручная работа, – прошипел он, стоя в проходе. – А если ты такая умненькая, то топай лучше домой, я новую заявку оформлю.

– А чего, только тупым можно воспоминания чужие забирать? – Галку несло, но ей и не хотелось останавливаться. Поддразнивать Палыча, колоть его глупостями было тем немногим, привычным и успокаивающим, что ее оставалось в ее рассыпающейся жизни. – Дело, конечно, ваше. Я-то уйду. Но пока кто-то откликнется, пока приедет… До обеда тут куковать будете. Ароматами наслаждаться.

– Галь… – Машка коснулась ее локтя. – Ладно тебе, свиток и свиток. Давайте лучше работать, меня родители ждут.

Палыч тыльной стороной ладони вытер лоб и повернулся так, чтобы загородить боком свиток. Принялся медленно, с садистским наслаждением читать:

– Ключевская Анна Ильинична, семьдесят два года. Проживала…

– Семьдесят три же, – поправила Кристина.

Палыч запыхтел:

– Семьдесят два. Проживала по адресу… это вам не надо… Вот, причина смерти не установлена. Родственников не имеет, нашли троюродную племянницу, она подписала отказ от претензий на эмоциональные воспоминания усопшей. Квартира перейдет в пользование городской ад… Это вам тоже не надо. Вот. Правила, думаю, не надо напоминать?

– Нет, – Галка плечом привалилась к стене. Ей показалось, что бетонные перекрытия за день промерзли насквозь, растеряв последнюю память о жившей здесь старушке.

– Тогда напоминаю. Денежные средства мы изъяли, но если что-то находите – передаете мне. – Дана фыркнула, Палыч проигнорировал: – Документы никакие не выбрасываем. Все, что будете забирать, складываете в ящик и – слышите меня? – НЕ УПАКОВЫВАЕМ, я проверю.

– А шмонать будут? – снова вылезла Галка. Дана шикнула на неё.

– Будут, – мрачно пообещал Палыч. – Особенно тебя обыщу, и если хоть пылинку…

– Да мы поняли, – Кристина барабанила пальцами по колену. – Все согласны, все дружат и не ругаются, ладушки? Давайте оформлять.