Хочешь быть не таким как все – пожалуйста, но только не выходи за рамки приличий. Чуть-чуть цинизма, немного тараканов в голове…Остальное – к психотерапевту.

Йон Айвиде Линдквист «Блаженны мёртвые»

Время волшебников прошло. По всей вероятности, их не должно было быть на самом деле. Все это очень сложно объяснить… Просто так иногда бывает: кого-то не должно существовать, а он есть – ходит, живет, дышит и мозолит глаза тем, кому не хочется, чтобы он был. Также и с волшебниками – они всегда были, но их время прошло, когда им запретили существовать.

Колдовство, чары, магия – это не сказки. Это преступление. И оно карается по закону.

Из-за таких вот законов и появляются… Нет, не монстры. Сперва появляются изгои, а уже изгои становятся монстрами. И – открою маленький секрет, – ни один монстр монстром быть не хочет.

Монстры – это не зубы и клыки. Монстры – это слепая жестокость и жажда крови. И алые водопады всегда рождаются из маленького случайного пореза. А потом человек, – нет, монстр! – входит во вкус.

Ночь укутывала Арнокс, будто черная шаль, укрывая дома невесомой фатой, нежно закрывая свет из окон. Только луну ночь не могла спрятать – она нахально поглядывала сверху вниз, как победительница взирает на побежденных со своего пьедестала, вся в золоте и цветах, с сияющей улыбкой на круглом лице и такой же сияющей короной на голове.

И луна отражалась – божественно красивая, серебристая, – в пляшущих темно-синих, почти черных, волнах моря.

Старуха в черном платье и черной фате спешно бежала куда-то по пирсу, почти сливаясь с окружающим пейзажем. Мрачное, но немного испуганное лицо ее было бледно, бледнее луны. Губы казались одной тонкой линией.

Нога старухи зацепилось за что-то – возможно, это был корень дерева или доска, в темноте не разглядишь, – и она задохнулась от ужаса.

Прямо на ее глазах из земли вышел бутон белой розы, который словно светился изнутри неземным, призрачным светом. Этот свет выхватывал из сплошного мрака то, что не выхватил бы даже самый большой маяк.

Старуха со стоном опустилась на землю рядом с цветком.

– Родилась… Родилась, черт возьми…

Она искривила рот в ухмылке и схватила тонкий стебелек, но тут же вскрикнула: шипы, на удивление острые, впились в ладонь. Но старухе было все равно – она взяла розу обеими руками, рванула – и цветок уже был у нее. Чудесный свет внутри бутона пропал, и все снова погрузилось в темноту.

Погасла еще одна звездочка на волшебном небе. На ее месте появился крошечный стеклянный фонарик. Внутри него горела лампочка. Яркая и едва родившаяся, но уже мертвая.

– Это он и есть?! – скривилась Дидиана, оглядывая помещение поверх очков огромными от ужаса глазами.

Она стояла в дверях маленького старого домика. Отсыревшие стены уже пошли противными разводами, штукатурка на потолке сыпалась, а из дыры на потолке текло. Все углы заросли густой отвратительной паутиной, мерзко белевшей в полумраке. Мебели не было. Во дворе за полуразрушенным непрочным заборчиком из сухих палок стояло пугало с головой из гнилой тыквы и злорадной ухмылочкой. Луна, только-только вышедшая на бархатный небосклон, как дива на сцену, лукаво осветила его отвратительную мерзкую физиономию. Девушка не удержалась и, еще не успев войти, показала ему язык.

– Ну, Диди, добро пожаловать домой, – сказала она себе, осторожно ступая по полу. Деревянные половицы, кое-где покрывшиеся плесенью, скрипели и норовили вот-вот проломиться под ногой. – Надеюсь, привидения тут… живут. Не то я сама плесенью покроюсь в этом унылом месте! Я… Ай, черт возьми!

Тонкая шпилька черной лаковой туфельки застряла меж двух половиц и отломилась. Диди поморщилась. Прекрасное начало. Просто блеск.

– А еще я начинаю говорить сама с собой, – констатировала Диди, обращаясь к зажатой в руке шпильке. – Если тут есть парочка призраков, то хочу, чтоб они вышли побыстрее. Как тут вообще жить?

Девушка забралась с ногами на какой-то потертый сундук и тяжко вздохнула, прижав к груди потрепанный кожаный чемоданчик. Наверно, немногим младше этого дома. Дома в две крошечные комнаты. Дома без мебели, если не считать поломанного кухонного гарнитура.

Дома посреди леса.

Потрясающее наследство. Тетя такая заботливая! Вместо чего-то по-настоящему нужного и дорогого – пожалуй, деточка, полусгнившую хибару в лесу. Ремонт делай сама, разбирайся со всем сама. А мне некогда. Я на тот свет. Чао!

Хотя Диди была ей благодарна. Идти ей больше некуда. Ладно хоть крыша над головой есть. Правда, с дырой, но хоть что-то. Привередничать не стоит.

Дидиана достала из чемоданчика толстую куртку, накрылась ею и свернулась калачиком. Завтра надо будет заняться уборкой (на то, чтобы привести эту помойку в порядок, понадобится лет эдак двести), но сейчас девушка уже не в состоянии что-либо делать. Похоже, долгая дорога окончательно ее вымотала.

Последние двенадцать лет Дидиана провела в престижной закрытой школе-интернате. Богатый отец – владелец крупной фирмы, – отвез ее туда, когда Диди было шесть, и поставил перед фактом: ты теперь учишься здесь. Увы, господин Потирон не видел особого смысла держать дочь в непосредственной близости после того, как лишился жены. Малышка Диди была ему попросту не нужна, а, может, слишком сильно напоминала собою мать. Потирон очень сильно любил ее и, видимо, так и не смирился до конца с ее уходом. Может, было бы лучше, если бы она умерла, но судьба не позволила отцу Диди такой роскоши, как кредо вдовца. Аврора уехала сама, по доброй воле, когда поняла, что сын потомственной ведьмы никогда не уживется с дочерью феи. И пусть всякие глупые сразу заметные штучки вроде крыльев и цветных волос давно ушли из обликов фей, как ушел из облика человека шерстяной покров и звериные зубы. Они исчезли за ненадобностью, и никого подобное не пугало, но магия никуда не делась. Пусть волшебники уже века с девятнадцатого таили силы от обычных людей, но наследники ведьмы и феи не могли быть вместе, и все тут. Правда, Аврора могла бы хоть иногда навещать свою единственную дочь. А уж господин Потирон, как человек, полностью оплачивавший обучение Дидианы, имел возможность видеться с ней практически в любое время.

И, тем не менее, со дня приезда в школу она его больше не видела, только получала подарки на день рождения и рождество. Ну, в смысле, первый годик. А потом ей сообщили, что здание главного офиса компании господина Потирона было взорвано, и владелец фирмы не успел его покинуть. Диди не только осталась сиротой – остатки компании и все акции захапали себе очень близкие друзья отца. У нее не было уже абсолютно ничего, даже крыши над головой. Но ее обучение в школе согласилась оплачивать мамина сестра. Она невольно сделалась опекуном девочки, так как о матери никто ничего не знал – она словно в воду канула, свалив куда-то за границу. И, понятное дело, заниматься чужим ребенком маминой сестрице не хотелось – куда легче было каждый год отправлять определенную сумму денег на счет школы и еще немного – каждый месяц самой Дидиане на личные расходы. И – самое чудесное! – освободиться от какой-либо ответственности по окончании девочкой школы. Ей как раз будет восемнадцать лет, она сможет преспокойно отправиться в свободное плавание…

Вот так Диди и пришлось ехать на край города в старый покосившийся домишко посреди леса, который оставила ей в наследство старая тетка по матери. Все, что удивляло девушку – с чего ей вообще оставлять Диди хоть что-то? Она даже не припоминала, что была знакома с теткой. И, наверное, вряд ли бы вообще приехала сюда, если бы имела какой-нибудь другой дом – хотя бы самый маленький. Можно было бы, конечно, поехать к маминой сестре («Привет! Это я! Устрой меня в приличный институт и заботься, как и положено доброй опекунше!»), но у той и у самой было трое своих, родных, детей, а Диди не желала быть чужой в чужом доме. Тут она хотя бы одна. Сама себе хозяйка и все такое. Конечно, ближайший населенный пункт километрах в пяти отсюда, и даже такси высадило ее у края леса, так что пришлось всю дорогу топать пешком, но… зато Диди никому ни в чем не обязана. Особенно учитывая, что та тетка была особа богатая и даже собственному коту завещала больше, чем ей.