Проснувшись сегодня, Женя прежде всего посмотрела на блестящую пуговицу и вспомнила один май. Поздний май пятого класса, когда очередной школьный год медленно засыпал в запахе высокой полыни под разговоры болтливых кузнечиков.

Тот май надолго запомнился ей, а потом надолго забылся. Но, проснувшись сегодня, Женя вспомнила тот приставучий май, и теперь ничего кроме мая пятого класса ей в голову не приходило. Даже пахло тем маем, той полынью, что преждевременно расцвела на аллее, отделявшей жизнь от смерти.

Не вставая с кровати, она смотрела в утреннее окно, слушала забытые разговоры кузнечиков, обсуждающих приближающийся пушистый июнь. Яркий портфель ее подруги прыгал вверх-вниз. Волосы и мочки ушей уже нагрелись, когда они в последний учебный день еще в школьной форме брели домой, но казалось, что брели прямиком в беззаботное лето.

– Как думаешь, – спросила подруга, – почему асфальт плавится?

Женя посмотрела на зависшее над дорожкой парное марево, напоминающее ей газовую душу воды, когда та покидает кипящий чайник.

– Как это почему? Нагрелся, вот и плавится.

– Я не об этом, глупая, – нахмурилась подруга. – Я о том, почему он действительно плавится.

Она подскочила и оказалась на длинном бордюре, отделяющем кусты говорящей полыни от бетонной полоски. Перед лицом Жени вновь вырос ярко-морковный портфель.

– Действительно? – задумалась Женя, повторив за подругой акробатический этюд. – Не понимаю, о чем ты.

– Такое простое объяснение не может ничего объяснять, – улыбнулся голос из-за морковного портфеля. – Ты так не думаешь?

– Пожалуй, – признала Женя, цепляясь одеждой за зеленые крючки, которые пытались перетянуть её на свою сторону. – Но тогда почему? Почему асфальт плавится?

– Я не знаю, – усмехнулся портфель. – Но это не значит, что твое простое объяснение правильное.

Вдруг она остановилась.

– Может быть, завтрашнее лето просто проголодалось за год? И теперь хочет съесть последний учебный день, а потому и жарит его на асфальтной сковородке?

Женя почувствовала, что теряет равновесие и, выбирая между полынью слева и бетоном справа, назначила местом падения полынь. Несколько тонких прикосновений. Тут же стало щекотно и весело. Молодые травинки, не забывая пахнуть, хватались и щипали.

– Вряд ли, – стараясь не нахлебаться травы, произнесла Женя, пробираясь через заросли мая пятого класса. – Асфальт же плавится всё лето, а не только весной, перед каникулами. Значит, дело не в этом, – и все равно набрала травы полный рот и полный нос. – Не готовит же лето само себя? – посмотрела под ноги (ну вот… одуванчик раздавила).

Подруга призадумалась и помрачнела.

– Тогда может лето готовит нас?

Женя запрыгнула обратно на каменный канат.

– Что-то мне не хочется чтобы меня готовили, – нахмурилась она, выравнивая рюкзак.

Подруга поправила косички и улыбнулась.

– Никто не хочет. Но тут ничего не поделать. Асфальт-то уже плавится.

Восход еще едва касался пиджака, когда девочки, следуя тропинкой иголок, преодолели небольшой сосновый лесок, пиная ботинками еще прошлогодние засохшие шишки. В раннем детстве эти шишки напоминали Жене морские ракушки, что по какой-то причине покинули свой пляж и переместились в город. «Наверное, и у ракушек бывают экскурсии», – размышляла тогда Женя.

Но вот ракушки закончились, и они вышли на аккуратную улочку, по другую сторону которой обе жили. Ту улочку разделяла на две равные половины причудливая аллея с яблонями, что располагалась посередине – точно в промежутке между Женей и Летом. Одна автомобильная дорога отделяла аллею от соснового леска с ракушками-туристами, другая – от девятиэтажного дома, в котором начинались летние каникулы. И чтобы добраться до каникул, только и оставалось, что перейти автодороги по двум ее берегам.

Сперва предстоял довольно заурядный пешеходный переход без светофора и с выцветшей зеброй, дымящейся на солнышке. Женя тут же включила режим «внимательного перехода проезжей части». Не то чтобы она была осторожной и бдительной, нет, совсем даже наоборот. Она включала этот режим только для одного единственного пешеходного перехода – того, что был прямо перед девочками. Этот переход, как ей давно уже казалось, замыслил против нее что-то нехорошее. Замыслил, но так и не осуществил, а давать ему такого повода Жене совсем не хотелось.

Дело в том, что улочка их была не то чтобы сильно оживленной, зато соединяла между собой два оживленных центральных проспекта с очередями из машин. Вот и получилось, что по узенькой, зажатой между двух бордюров дорожке шустро рассекали больно умные автомобили, которые медленным пробкам на параллельных проспектах предпочитали быструю езду между ними. Останавливаться и пропускать пешеходов на данном переходе в среде автомобилей считалось дурным тоном. Все их свободное естество обнажалось на той «взлетной полосе» в 300 метров и не могло прикрыться, растворяясь в моменте узкой линии.

Можно подумать, что у Жени, верно, были проблемы с головой или какая-нибудь, как сейчас модно говорить, повышенная тревожность, популярная в тревожных кругах, но нет. У Жени были все основания подозревать данный переход в дурных намерениях в отношении себя.

На самом деле, хотя она никому об этом не рассказывала, к маю пятого класса у нее уже был неприятный опыт перехода этого перехода. Этой дороги единственной скорости и единственного намерения.

Как-то лет в семь она пузатой сугробами зимой вместе с бабушкой собиралась переходить скрывшуюся под шубой зебру. Той зимой какой-то недотепа, несведущий в гоночных правилах скоростной улочки, решил пропустить их. Бабушка с Женей удивились такому обстоятельству (обычно никто не пропускал, это они обычно всех пропускали), но все-таки рискнули довериться переходу и тому, кто остановился перед ним. На самом деле, ради приличия, они сперва даже постояли на месте, чтобы дать водителю возможность исправиться и поехать как следует, но тот все равно не ехал, вынуждая Женю с бабушкой двигаться первыми. Такое внезапное непотребство лишило бабушку возможности обвинить всех существующих (и еще несуществующих) водителей мира во всех существующих и еще не выдуманных грехах, что, без сомнения, было плохо, а не хорошо. Но стоять на морозе было еще хуже. Водитель просто не оставил им выбора, кроме как сделать ему одолжение и начать переход. В общем, водитель явно был тем еще простофилей. И вот, когда Женя рука об руку с бабушкой чуть было не миновали переходную зебру, из-за остановившегося нарушителя установленного гоночного режима вырвался натуральный знаток. Тот точно знал как нужно ехать и как нужно вести себя здесь. Тогда Женя толком ничего и не поняла (всегда была немного бестолковая). Единственное, что она помнит, так это странное предчувствие, а после него звук откуда-то из неоткуда и нос в снегу. Большущая шапка с бубенцом лежала перед ней, а слева лежала бабушка. Живая. Отделались, как принято говорить в таких случаях, «легким испугом». Впрочем, это было бы не совсем верно. Может, бабушка и отделалась испугом, а Женя даже испугаться не успела. Зато от того предчувствия до сих пор отделаться не могла. А устроивший им свидание со снегом водитель резвой пулей умчался прочь, словно его никогда и не было. Словно и Жени с бабушкой никогда не было.

Что случилось в тот момент, и как она оказалась с полным лицом снега, Женя так и не поняла. И, если честно, как-то не хотела понимать. У бабушки она об этом случае не спрашивала или забыла, что спрашивала. А потом, спустя годы, бабушки не стало, и спрашивать было уже поздно и не у кого. Она осталась единственным свидетелем того давнего покушения.

Так что с тех пор на этом самом переходе Женя всегда включалась и смотрела по сторонам, точно ожидая увидеть призрачную машину из прошлого, которая вернет ее головой в сугроб.