Весна. Пора возвращения, в которую происходит самый необыкновенный процесс —зарождение новой жизни. Земля, промерзшая и окутанная снегом, сбрасывает с себя оковы. Цветы, словно ручьи, сочатся сквозь снежные покровы и корнями впиваются во враждебную обедневшую таежную почву. Они рвутся наверх, к солнцу, чтобы явить красоту растерявшему свои краски миру.

Не так давно пустынные поля, луга, леса и реки стали жадно вбирать в себя неукротимые порывы великой силы. Все вокруг будто начало кричать: Я тут! Я пришел! Я живой! В холодных таежных артериях вновь, как из ключа, начинает бить кровь. Она заполняет речные сосуды и растекается по капиллярам материнских почв. На деревьях набухают почки, примятые травы вновь поднимают печальные головы и зеленеют. Букашки копошатся среди молодой растительности, из спячки выходят животные, перелетные птицы возвращаются домой…

Но не всегда новая жизнь – достояние сотен, а может, и тысяч глаз. Иногда, чтобы постичь ее секреты, приходится пробираться в самую гущу соснового темного леса, искать скрытые зверем тропы, прислушиваться к дуновению ветра и считывать знаки матери-земли.

Именно в эту дивную пору из норы, расположенной в тени деревьев, послышался тоненький жалобный писк.

Внутри было темно и тесно. Сверху на логово спускался корень молодой ели, так и норовящий ухватить себе побольше места. Логово пропахло молоком и хвоей, что принесла на лапах мать-волчица, хозяйка этой части леса. Она лежала в самом конце норы, прижавшись к стенкам, толстым, как ствол многолетнего ветхого дуба, почетного старца среди деревьев. Она была необыкновенно красива. Длинные сильные лапы, уши, так забавно подрагивавшие при малейшем шуме, лоснящийся белоснежный мех и, конечно, темные глаза – цвета опаленного каштана. У ее впалого бока примостились маленькие шерстяные комочки. Они недовольно скулили, пихались и просили молока. Их было пятеро. Все, как на подбор, крепкие и с округлыми животиками. Волчата были еще совсем малы. Им было не больше трех недель от роду. Волчица тщательно вылизывала каждого из них, не пропуская ни шерстинки на их вытянутых мордочках. Некоторые прилежно ждали, пока мать вылижет их, другие недовольно фыркали мокрыми носами и старались скрыться под братьями и сестрами. Это продолжалось около получаса. Затем, дождавшись, когда все уснут, волчица привстала, коснувшись хребтом потолка, изрезанного корнями, и выползла из норы. Нужно было вновь идти на охоту. Белоснежная волчица на мгновение замерла у входа в логово, убедившись, что в лесу было все так же тихо, поспешно, едва касаясь подушечками когтистых лап земли, легкой поступью удалилась. Волчата, слыша, что мать уходит, гневно запищали и начали копошиться, но вскоре притихли, повинуясь своему инстинкту. Они были хоть уже и не такими крохами по сравнению со временем, когда они только появились на свет, но даже молодая лисица представляла для них смертельную угрозу. Такие малыши едва ли могли защитить себя, потому пока их матери не было рядом, все, что им оставалось делать, – это раствориться в темноте логова и уснуть, уткнувшись мокрыми носами в пушистую шерстку ближайшего брата или сестры. Волчица воспитывала выводок одна. Все потому, что она отделилась от стаи вовсе не с молодым дерзким волком, а с псом. Он был одичавшей лайкой, когда-то потерявшей хозяина на охоте. Собаке крайне сложно выжить в одиночку в суровой, негостеприимной тайге. Ее скорее всего разорвет медведь или волчья стая, если голод не доберется до нее первым. Животное, привыкшее с малолетства получать корм из руки человека, с ужасом воспринимает потерю хозяина и его покровительства. Однако лайка, обладающая непоколебимым характером и волей, способна выдержать испытание морозом и жить впроголодь, забыв о теплой конуре и ошейнике, когда-то связывавшем собаку с человеком. Вот и друг Белой волчицы выжил вопреки безнадежности своего положения. Он одичал, оставив в прошлом свою кличку и человеческое рабство. Пес сам добывал себе пищу, спал в сугробе, а затем ухитрился заполучить расположение одинокой странницы. Жаль только, что их связь была недолгой. Проведя несколько месяцев в компании Белой волчицы, разделяя с ней охоту и путешествия через лес, пес пропал. В память о себе он оставил лишь смешные хвостики – калачики некоторым из своих волчат и врожденную, совершенно не свойственную дикому зверю тягу к человеческому жилищу. Однако это желание было слабо и крылось в самых потаенных уголках голодной до свободы души дикарей.

Волчата быстро росли и развивались, поэтому вскоре, когда мать совсем перестанет кормить их молоком, они познают еще один голод. К счастью, местность, выбранная Белой волчицей для рождения потомства, находилась в глухом лесу, куда не ступала нога человека, поэтому повсеместно можно было встретить глухарей, полчища белок, неустанно шнырявших среди тяжелых веток елей и пушистых крон сосен, а также косуль, робко прокладывавших путь через заросли орешника. Любой неосторожный зверек или птица, засидевшийся на земле слишком долго, попадал в пасть охотницы, и ее челюсти смыкались на крохотном тельце. Белая волчица привыкла искать пищу в одиночку, что не позволяло ей даже думать о туше оленя или крупного лося. Иногда, проходя по тропе копытных исполинов, пасть охотницы наполнялась слюной, и она с жадностью облизывалась, вспоминая свою жизнь в стае, которая питалась за счет совместного загона добычи. Сейчас, когда у нее было пять голодных ртов и неоткуда было ждать помощи, приходилось цепляться за любую возможность, поэтому волчица не брезговала ничем. Она ела даже ящериц, которых проглатывала, не жуя. Волчица уходила в лес надолго, оставляя своих детенышей одних все чаще, отчаянно стараясь заполнить время своего отсутствия сытостью их желудков.

Впрочем, волчата были увлечены своими собственными заботами и не задумывались о трудностях жизни в тайге. Проспав добрую половину дня, они обнаружили новую перемену в их жизни. У них начали открываться глаза. Они с интересом разглядывали стены норы, где провалялись с самого своего рождения, и начинали копошиться, тыкаясь мордами в новые поверхности. Теперь они могли рассмотреть корни, свисавшие прямо с крутого свода, даже ухватиться за них острыми маленькими зубами. Волчата оказались комочками неуемной энергии, стоило кому-то толкнуть ближнего, как тот целенаправленно отпихивал обидчика, издавая звуки, похожие на ворчание. Одной из первых открыла глаза маленькая самочка с серебристо-серой шерсткой. Стало ясно, что отец-пес не только передал детям собачьи хвосты, но и наградил некоторых ясными, словно ключевая вода в источнике, серыми глазами. Отныне будем звать ее Грозой.

Новый мир, открывшийся в темноте знакомой норы, заинтересовал ее, но в отличие от сестер и братьев ее внимание привлекло чудаковатое существо, старавшееся незаметно уползти к выходу, воспользовавшись суматохой. У него были хвост и лапы, прямо как у матери-волчицы, но совсем не было шерсти и ушей… Оно выглядело нелепо и будто бы вовсе не принадлежало месту, где очутилось. Гроза поспешила за тем, что оказалось первой ящерицей в ее жизни, шустро переставляя свои неокрепшие и пока неуклюжие лапы. Они словно жили своей жизнью, отдельно от тела волчицы, и отказывались поспевать за удиравшей во всю прыть ящеркой. Проскользнув в залитый светом предзакатного солнца вход, волчица, не удосужившись посмотреть по сторонам, с треском выкатилась из норы, споткнувшись о корень, и, перекатившись кубарем через несчастную ящерицу, покончила с ней раз и навсегда.