Признаться, после такого ошеломляющего заявления у меня окончательно пропал дар речи, чем не преминул воспользоваться бородач, который пару раз сладко зевнул и потом дремал весь оставшийся путь. Задрапированные окна скрывали направление нашего движения, к тому же я потерял счет времени, а когда сам начал клевать носом, услышал скрип открываемой молодцом с рапирой двери.
– Выходи, – коротко бросил он мне, после чего принялся помогать проснувшемуся бородачу выбраться наружу.
Спустя миг я стоял на лужайке перед утопающим в кустах роз опрятным каменным домиком с черепичной крышей, окруженным по периметру кипарисами.
– Замок герцога полон сплетников из числа обслуги. Даже отобранные и проверенные стражники с письмоводителями не умеют держать язык за зубами, будь проклята болтливая человеческая натура! Поэтому будешь жить в одном из моих скрытых от посторонних глаз обиталищ, – сказал Сарантонелло, подталкивая меня к резной дубовой двери с изящными коваными украшениями и массивной бронзовой ручкой.
С того дня я стал жить под крышей дома, о котором нищий с паперти не мог даже мечтать. Правда моя свобода ограничивалась пределами розового сада возле него, о чем хозяин жилища меня сразу предупредил и более чем убедительно предостерег от побега.
– Достану из-под земли, и тогда позавидуешь мертвым, – приговаривал он, при этом расплываясь в гостеприимной улыбке.
Но куда я мог убежать, а главное – зачем? Еще с утра мне грозила голодная смерть, теперь же я получил разрешение пользоваться припасами погреба и кладовых, где имелись овощи, фрукты, яйца, сыр, вяленое мясо и мед. К тому же я был на седьмом небе от того, что просто ступаю по сверкающему дубовому полу, присаживаюсь на чуть поскрипывающие резные стулья с высокой спинкой, провожу пальцами по изгибам бронзового светильника, подставляю ладони под падающие сквозь витражное стекло гостиной разноцветные лучи и предвкушаю сладкий сон в занавешенной полупрозрачным балдахином высокой кровати.
Экскурсия по жилищу могла продолжаться бесконечно долго, но мне было велено поскорее смыть с себя грязь и запах пота на заднем дворе, где имелись большой чан с водой, медный ковш, отвары трав и шарики папоротниковой золы. После помывки я облачился в свежее платье и словно заново рожденный вернулся в дом, где загадочно улыбающийся Сарантонелло схватил меня за руку, а затем подвел к висящему на стене в гостиной небольшому написанному карандашом портрету какого-то знатного дворянина, раскинувшегося в массивном кресле.
– Наш нынешний герцог Август Мальро, сын его светлости Амфиона Мальро, правившего без малого три десятка лет и уже два года как почившего. Неудивительно, что вы его не узнаете, ведь даже местные обитатели плохо знают герцога в лицо. Причиной тому его болезненная нелюдимость, слабое здоровье и убежденность в том, что портрет способен забирать жизненную силу у изображенного на нем человека. Поэтому сейчас ты взираешь на недоступную ни одному коллекционеру редкость – написанный по памяти рисунок иноземного живописца, встречавшегося несколько раз с Мальро в качестве посланника соседнего княжества. Образ герцога здесь передан особенно точно, в отличие от представленного на единственном разрешенном в его владениях портрете. И самое поразительное, Риддек – ты тоже имеешь немалое сходство с работой этого одаренного художника-дипломата, что меня потрясло при нашей случайной встрече на паперти собора, – закончил он свое разъяснение и перевел взгляд с рисунка на мое лицо.
Признаться, я уже позабыл, когда видел свое отражение в зеркале, а потому совершенно растерялся из-за услышанного и с минуту не мог вымолвить ни слова, после чего произнес глупейшую фразу:
– Это наказуемо?
– Это возлагает на тебя очень серьезные обязанности, особенно в свете всего мною сказанного об Августе Мальро, – молниеносно ответил Сарантонелло с появившейся в голосе сталью. – Наш герцог неустанно печется о каждом проживающем в его землях смертном, даже если поначалу может создаться иное впечатление. Род Мальро одним своим существованием приносит благоденствие в эти края. Но, как известно, любая ниспосланная Небесами власть во все времена имеет массу тайных и весьма влиятельных врагов, только ищущих повод сначала очернить, а затем окончательно растоптать ее. Стоит ли говорить, что ненавистники герцога его нашли, как только прознали о неважном состоянии здоровья хозяина родового замка. В ход пошло старое проверенное средство – злонамеренное распространение слухов, домыслов и сплетен о полной недееспособности Мальро в связи с прогрессирующим безумием и пристрастием к одурманивающему соку растений, которое доставляют мореплаватели из дальних стран исключительно для лекарских снадобий. Причем в среду простолюдинов пускали грубо состряпанную ложь с самыми нелепыми подробностями о приступах падучей у герцога прямо во время жутких оргий, якобы творящихся в замке. Знатное же сословие охотнее верило искусно сложенным вымыслам про тайный сговор Мальро с властителями соседних королевств и княжеств, которые пользуясь его безволием из-за ухудшающегося здоровья будто бы смогли без особого труда выторговать для себя значительные куски спорных территорий на границе. Дьявольский расчет врагов был на то, что герцог-затворник не сможет развеять намерено распущенные слухи по причине своей нелюдимости и, что греха таить, их расчет во многом оправдался. В результате таких злонамеренных, а главное тщательно продуманных действий была брошена тень сомнения на способность Августа Мальро возглавлять земли, издавна принадлежавшие его потомкам. Кое-кто заговорил о вырождении древнего рода, стало расти глухое недовольство, грозящее вылиться в окончательное разрушение авторитета власти герцога, за которым обычно следует вооруженный мятеж.
Чем больше я слушал сокрушенные признания знатного господина, которому уже был обязан неслыханными для меня кровом и пищей, тем сильнее ощущал дрожь в коленях. Мне ли было не знать, что люди подобного положения просто так не исповедуются, особенно перед нищими с паперти. Самой же пугающей казалась вдруг затронутая им тема властвующей в здешних краях высочайшей особы, из-за посвящения в тайны которой я легко мог лишиться головы. Заметив мое растущее смятение, Сарантанелло положил свою тяжелую руку мне на плечо и, отбросив затянувшееся предисловие, в течение последующих пары минут расставил все точки над и, отчего я медленно осел на поскрипывающий стул с высокой резной спинкой.
– Ерепениться не советую! – твердо предупредил он, после чего добавил с отеческим участием. – Сам пойми, Риддек, я просто-напросто потеряю самоуважение, если теперь отпущу тебя на все четыре стороны. Поэтому делай все, что мною будет велено и избежишь мучительной смерти.
Так я стал подчиненным главы тайной стражи герцогского замка Олимпиодора Сарантонелло, ведь другого выбора у меня не оставалось. В глубине души я был даже рад подобному раскладу, наконец-то обретя после долгого периода бесцельного и полуголодного существования пусть неординарное, но зато щедро вознаграждаемое занятие. Заключалось оно в том, что мне время от времени следовало на краткий миг появляться под видом герцога в самых разных местах его обширных владений. Как правило, карета с родовым вензелем Монро в сопровождении конных стражников останавливалась невдалеке от скопления людей, после чего из нее появлялся я, облаченный в бархатный пурпуэн с накинутым таппертом или отороченный соболиным мехом хук, прижимал ладонь к груди, а потом поднимал ее над собой в приветственном жесте. Задача заключалась в том, чтобы меня успели хорошенько разглядеть, но только с приличного расстояния. Что-либо произносить в ответ на восторженные возгласы озадаченных зевак поначалу не предполагалось, поэтому после минутной прогулки возле кареты я вновь оказывался в ней и уносился прочь. Правда довольно скоро Сарантонелло приказал мне вызубрить несколько высокопарных фраз, ничего в целом не значащих, а потому универсальных и подходящих ко всем возможным случаям при общении с людьми, в результате чего мое лицедейство вышло на новый уровень. Иногда я на свой страх и риск импровизировал, гладя по голове подбежавшего ребенка или даря серебряное колечко со своего мизинца чудом обогнувшей охраняющих меня стражников крестьянке, чем вызывал раздражение своего хозяина. Но в целом Олимпиодор оставался доволен моей службой, и к концу ее третьего месяца откровенно заявил:
