– А по-моему, ветер дует как раз туда, куда нам надо.

– Вот-вот, – сказал капитан Гойлз. – Это вы правильно выразились: «куда нам надо». Все мы там будем, но спешить не стоит. А если мы выйдем в море при таком ветре, то очень скоро там и окажемся. Понимаете, сэр, – пояснил он, заметив мое недоумение, – это, по-нашему, береговой ветер, то есть дует он вроде как с берега.

Поразмыслив, я пришел к выводу, что Гойлз прав: ветер и в самом деле дул с берега.

– Может, к утру он и переменится, – утешил меня капитан Гойлз. – В любом случае ветер не такой уж сильный, да и якорь у нас крепкий.

Капитан вставил окурок на прежнее место, а я вернулся к Этельберте и объяснил ей, почему мы стоим. Восторг Этельберты за то время, что мы пробыли на борту, несколько поостыл, и она поинтересовалась, что мешает нам выйти в море при ветре с берега.

– Если ветер дует с берега, то он будет гнать яхту в море, – недоумевала Этельберта. – Если же ветер будет дуть с моря, то отгонит нас к берегу. По-моему, дует как раз тот ветер, какой нужен.

– Ты ничего не понимаешь, дорогая моя, – стал объяснять я. – На первый взгляд это тот ветер, а на самом деле – не тот. Это, по-нашему, по-морскому, – береговой ветер, а ничего опаснее берегового ветра нет.

Этельберте захотелось узнать, чем опасен береговой ветер.

Ее занудство начинало действовать мне на нервы. Кажется, я даже повысил голос – однообразное покачивание стоящей на приколе яхты любого доведет до белого каления.

– Долго рассказывать, – ответил я (мне и жизни бы не хватило – я и сам ничего не понимал), – но пускаться в плавание, когда дует такой ветер, – верх беспечности, а я слишком тебя люблю, чтобы подвергать твою жизнь бессмысленному риску.

По-моему, я довольно ловко вывернулся, но, прекратив допрос, Этельберта заявила, что в этом случае до завтрашнего дня на палубе делать нечего, и мы спустились в каюту.

Я поднялся ни свет ни заря; ветер дул теперь с севера, на что я и обратил внимание капитана Гойлза.

– Вот-вот, – сокрушенно сказал он. – В том-то и беда, тут уж ничего не поделаешь.

– Значит, по-вашему, сегодня нам выйти опять не удастся? – вскипел я.

Но капитан не обиделся и со смехом сказал:

– Это вы зря, сэр! Коли вам надо в Ипсвич, то ветерок что надо, но мы же идем к Голландии. Тут уж ничего не попишешь.

Я довел эту скорбную весть до сведения Этельберты, и мы решили провести день на берегу. Нельзя сказать, чтобы днем в Харидже жизнь била ключом, вечером же там и вовсе скучно. Мы перекусили в ресторане и вернулись в бухту, где битый час прождали капитана Гойлза, который (в отличие от нас) был очень оживлен, и я грешным делом подумал, что он попросту пьян, однако капитан заверил нас, что спиртного на дух не переносит, разве что стаканчик горячего грога на сон грядущий.

За ночь ветер переменился, что вызвало новые опасения капитана Гойлза: оказывается, мы одинаково рискуем и стоя на якоре, и пытаясь выйти в море; остается лишь уповать, что в ближайшее время ветер переменится в очередной раз. Этельберта явно невзлюбила яхту; она сказала, что с куда большим удовольствием провела бы неделю в купальной кабинке на колесах – ту по крайней мере не болтает.

В Харидже мы провели весь следующий день, всю следующую ночь и еще один день: ветер, как назло, не менялся. Ночевали мы в «Королевской голове». В пятницу нежданно-негаданно задул восточный ветер. Я пошел в гавань, разыскал капитана Гойлза и предложил ему воспользоваться благоприятно сложившимися обстоятельствами и немедленно подымать якорь и ставить паруса. Похоже, моя настойчивость его рассердила.

– Сразу видно, сэр, что в нашем деле вы не мастак, – сказал он. – Как тут поставишь паруса? Ветер же дует прямо с моря.

– Капитан Гойлз, – не выдержал я, – признавайтесь, что за посудину я нанял – яхту или плавучий дом?

Мой вопрос его несколько озадачил.

– Это ял, сэр.

– Может ли эта лохань ходить под парусом или она поставлена здесь на вечную стоянку? – уточнил я. – Если она стоит на приколе, то так и говорите. Мы разведем в ящиках плющ, посадим на палубе цветы, натянем для уюта тент. Если же яхта способна передвигаться…

– «Передвигаться»! – взорвался капитан Гойлз. – Да дайте мне нужный ветер, и «Гончая»…

– А какой вам нужен ветер?

Капитан Гойлз почесал в затылке.

– На этой неделе, – продолжал я, – дул и норд, и зюйд, и вест. Если же имеется еще какой-нибудь ветер, то не стесняйтесь, говорите – я готов ждать. Если же такового в природе нет и якорь наш еще не прирос ко дну, то давайте сегодня же его поднимем и посмотрим, чем это кончится.

Тут он наконец понял, что на этот раз я настроен серьезно.

– Есть, сэр! – сказал он. – Дело хозяйское, мне что скажут, то я и делаю. У меня, слава богу, только один несовершеннолетний сын. Надеюсь, ваши наследники не забудут бедную вдову.

Его похоронная торжественность свое дело сделала.

– Мистер Гойлз, – взмолился я, – скажите начистоту: могу ли я надеяться, что наступит такая погода, когда мы сможем выбраться из этой дыры?

Капитан Гойлз вновь повеселел.

– Видите ли, сэр, – сказал он, – этот берег особенный. Если нам удастся выйти в море, все пойдет как по маслу, но отчалить в такой скорлупке, как наша, – работенка не из легких.

Я расстался с капитаном Гойлзом, взяв с него слово следить за погодой, как мать за спящим младенцем; метафора эта, принадлежащая лично ему, меня растрогала. В двенадцать часов я увидел капитана еще раз – он занимался метеорологическими изысканиями, выглядывая из окна трактира «Якоря и цепи».

Но в пять вечера того же дня мне нежданно-негаданно улыбнулась удача: я повстречал двух приятелей-яхтсменов; у них вышел из строя руль, и пришлось зайти в Харидж. Моя печальная история их не столько удивила, сколько позабавила.

Между тем капитан Гойлз и команда все еще вели наблюдение за погодой. Я помчался в «Королевскую голову» за Этельбертой. Вчетвером мы прокрались в гавань, где стояла наша посудина. На борту, кроме юнги, никого не было; мои приятели встали по местам, и в шесть часов вечера мы уже весело мчались вдоль берега.

Переночевали мы в Олдборо, а на следующий день были уже в Ярмуте, где я принял решение бросить яхту, ибо мои приятели яхтсмены не могли меня дальше сопровождать. Ранним утром на пляже мы пустили с молотка всю провизию. Я понес немалые убытки, утешаясь мыслью, что удалось насолить капитану Гойлзу. «Гончую» я оставил на попечение какого-то местного морехода, который взялся за пару соверенов доставить ее в Харидж. Не спорю: быть может, далеко не все яхты такие, как «Гончая»; быть может, встречаются шкиперы и непохожие на мистера Гойлза, – однако печальный опыт плавания под парусами вызвал у меня стойкое отвращение как к первым, так и к последним.

Джордж также считал, что с яхтами хлопот не оберешься, и предложение Гарриса не прошло.

– А что, если спуститься по Темзе? – не унимался Гаррис. – Когда-то ведь мы недурно провели на реке время.

Джордж продолжал молча курить сигару, а я – колоть орехи.

– Темза уже не та, – сказал я, – уж не знаю, в чем дело, но появилась какая-то сырость, отчего у меня всякий раз начинается радикулит.

– Вот-вот, и со мной тоже творится что-то неладное, – подхватил Джордж. – Не могу спать у реки, хоть убей. Весной я целую неделю жил у Джо, и каждое утро просыпался в семь, ни минутой позже.

– Что ж, настаивать не буду, – сдался Гаррис. – Мне, по правде сказать, река тоже не показана – разыгрывается подагра.

– Лично мне полезен горный воздух, – сказал я. – Не отправиться ли нам в Шотландию?

– В Шотландии сыро, – возразил Джордж. – В позапрошлом году я был в Шотландии три недели, и три недели не просыхал… не в том смысле, конечно.

– Хорошо бы съездить в Швейцарию, – внес свою лепту Гаррис.

– И не мечтай. Одних нас в Швейцарию все равно не отпустят, – сказал я. – Вы же помните, чем все кончилось в прошлый раз? Нам нужно подыскать такие условия, в которых чахнут нежные женские и детские организмы, найти такую страну, где дороги плохи, а гостиницы отвратительны, где нет никаких удобств и нужно постоянно преодолевать трудности. Возможно, придется и поголодать…