Я не одна такая. Нэнси обожает таких дядечек, и к сожалению влюбляется в каждого, точно зная, что очередной предмет воздыхания больше в придорожном комплексе никогда не появится. Или, что хуже, и сопровождается слезами в подушку – снимает другого мальчика. Или девочку.
Да, есть хорошие обычные мужчины, которые не позволяют себе грубостей, но будучи всегда уязвленными обстоятельствами жизни, мы ищем подсознательно защитника. А каким должен быть защитник против целого жестокого мира? Правильно, таким-же жестоким.
Если у каждой из нас спросить про отцов, то почти все мы ответим, что таковых у нас не было. В жизни ребенка присутствие адекватного отца жизненно необходимо. Если такового нет, то мы будем искать его в отношениях, выкручивая регулятор инфантильности на максимум.
Мне нравится, что Олег оставляет на мне синяки. Если не он, то их оставлю я. Вы можете меня обвинить в мазохизме, но я сама мягкотелая, и мне не очень нравится доставлять боль другим. А тут либо ты, либо тебе. Я пыталась быть сукой, но выходит карикатура.
***
Звонит Анюта и радует меня вестью, что она уже в Рысьегорске, и очень хочет встретиться. Я пишу Нэнси, но он в другом городе. Но есть еще Игорек – парень с комплекса, который работал вместе с нами прошлую осень. Я звоню ему, и он тоже хочет встретиться. Говорит, что есть свободная вписка, в которой можно зависнуть, и возможно срубить бабла. Я хочу выскользнуть к ним, но в квартире Олег. Пока он занимается звонками по работе, я скрываюсь в ванной, и пишу Анюте, что хочу поскорее весну. А сейчас февраль. Кто-то мне сообщал, что в феврале по статистике умирает больше людей. А я каким-то чудом все еще жива.
Включаю воду, и смываю крем. На чистое лицо наношу немного косметики, чтобы убрать синяки под глазами. Выхожу к Олегу. Он пиздит по телефону, но улыбается мне. Сейчас он похож на самодовольного кастрированного кота. Чтобы не так раздражаться, начинаю притворяться, что занимаюсь уборкой. Думаю о его одинокой несчастной жене и детях. Снова чувствую себя тварью, но успокаиваю себя мыслями о грандиозной пьянке в компании Игорька и Анюты. Господи, как же я скучала.
Когда Олег перестает орать на телефон, я говорю ему, что хочу немного выпить. Он поддерживает мою идею, встает, но я заверяю его, что налью ему сама. Я смешиваю водку и томатный сок, разливаю по стаканам, и украшаю все это двумя стручками зеленого лука. В стакан Олега добавлю немного клофелина, и с подносом иду к нему.
– Это вроде кровавая Мэри, но я не уверена, – сухо говорю я. Он берет свой стакан, и делает несколько глотков.
– А мне нравится. Может станешь барменом?
– Шлюхам платят больше, – усмехаюсь я. Еще я улыбаюсь своему коварству. Опоить мужика, чтобы смыться на вечеринку? Да я иду по стопам своей матери.
– Кстати, тебе нужно что-нибудь? – спрашивает он, и пьет еще.
– Пока ничего не надо.
– Ты скромна. – говори он, покусывая лук.
– Тебе вроде это и нравилось во мне.
5
Я заполняю ванну горячей водой. Добавляю в нее соль и соду, чтобы из кожи вытянуть влагу. Все блестит хлорированной чистотой, белый кафель. Мои волосы, отросшие до пояса, тоже белого цвета. Я бесцветная, словно чердачный паук, никогда не видавший солнца, проживший в плесневелой сырости тысячу лет.
Вода кусается, когда я медленно в нее погружаюсь. Кожу на спине будто колет иголками, на лбу и над верхней губой образуется испарина. Прекрасно! Это лучше, чем сидеть за кухонным столом, и методично резать кожу на запястье.
Окунувшись с головой, я вспоминаю сон. Мне приснилось, что кто-то кому-то сказал фразу. Она засела у меня в голове словно надоедливая песенка. "В гневе вы прекрасны". Я выныриваю и жалею о том, что у меня нет роз. Хотелось бы украсить воду алыми лепестками. Вместо этого я, дотягиваюсь до ванной полки, и наощупь нахожу катетер, которым я прокалывала нижнюю губу. Он еще острый и не ржавый, честно. Спутанной прядью волос я перетягиваю левое предплечье, и ввожу иглу в вену. Отпускаю. В воде темно-красными маками расцветают ручейки крови. Они выливаются с другой стороны катетера, и если его оставить до того, как вода остынет, я умру от недостатка крови. Белесая медуза в бордовой воде. В гневе вы прекрасны! В гневе вы прекрасны, крошка Бэмби.
Какая-то неведомая сила не позволяет мне скончаться, заставляет хорошенько помыться, спустить воду, высушить феном паутину волос, и одеться. Меня позвали на очередную вписку, на которой я как всегда просижу в углу в компании сигареты и стакана с пивом, и буду внимать чужим разговорам. Там будет Игорь. Он расскажет ту самую историю с позапрошлой вписки, на которой он остался наедине с хозяином хаты, и тот поведал ему историю о том, как он убил человека. Игорь пересрался, это было видно в его расфокуссированных карих глазах. Он, не смотря на безбашенность и врожденное отсутствие инстинкта самосохранения, был в тусовке одним из адекватных. Я редко была свидетелем того, что он вытворял всякое дерьмо в стиле Анюты и Нэнси. Он еще читал книги, даже пытался издать свой сборник стихов.
Я надеваю джинсы, я, надеваю черный свитер. Я сажусь на кровать и крашу глаза, губы. В мире еще не придумали тонального крема для моей бесцветной кожи, потому я пользуюсь пудрой. Волосы оставляю как есть. Собираю в косметичку дерьмо, и нечаянно задеваю волосатую ногу Олега. Он что-то бурчит во сне, приподнимает голову и пялится на меня.
– Ты куда?
– Бухать. Я задолбалась сидеть в четырех стенах.
– Может сходим куда-нибудь?
Вместо ответа я швыряю косметичку в сумку. Она понадобится, если я опять буду блевать, или кому-то отсасывать, ведь помада с губ, как листья с берез по осени. Становится тошно от того, чтобы куда-то идти с Олегом. Опять потащит в тупую кафешку давиться американно, или в ресторан, жрать всякую дрянь для богатых.
– Я вернусь, – говорю я, и иду в холл обуваться. Видит бог – я не соврала ему. За два года зимовки я не разу не уходила от Олега не попрощавшись. Он хорошо платит, и в общем то он приятный дядя. Только вот придется скоро попрощаться с ним до следующей зимы, и редких грустных встреч летом и осенью. Весной Олег не придет – будет обижаться на меня за то, что я не собираюсь стать его чертовой женой и бросать паннель.
Кожаные сапожки до колена я застегиваю медленно, оттягивая удовольствие. Господи, в этих убойных каблах я как богиня, как модель, как элитная. Я цокаю по паркету, получая удовольствие от властных постукиваний набоек. В этих божественных сапогах я чувствую себя Фрау, какой-нибудь Фройлян Мюнхен, властной сукой, у которой вместо сердца в груди звякают наручники. Восхитительное ощущение!
***
Да, я была права на счет Игоря. Сидит за столом, и только изящная плавная рука в сплетении мясистых вен изящно жестикулирует, подносит тонкую сигарету с ароматом гвоздики к обветренным губам. К губам, которые вылепляют охрипшим голосом историю о том, как тот мужик душил какого-то левого парня.
– Капец, – говорит какая-то герла. Лет восемнадцать, волосы фиолетовые, кольца в носу, глаза пьянющие и пустые. Глаза дохлой рыбы. Мерзкая бабища, кто она такая?
– Я вообще не вкуривал, нахрена мне он это рассказал, – вещает Игорь, окутывая себя клубами дыма, – Он потом сказал, что типа сожалеет, но я ему не верил. Я хотел свалить с хаты, и сделать это как-то культурно, а не спасаться бегством с визгами о помощи. Моя вежливость когда-нибудь убьет меня нахрен.
– Ой, ну ты сука, – Анюта глотает пиво и даже не морщится, – Тебя убьет твоя наивность. Небось сидел у него на колешках и думал, как бы его вылизать.
– Не суди по себе, – обижается Игорь.
Анюта подмигивает мне. Анюта салютует мне своей початой полторашкой "Балтики", херачит с горла а потом рыгает. Какой-то цивильный чел закатывает глаза, и шепчет что-то под нос. Дайте ка угадаю – паренек пришел сюда набухаться и завалить какую-нибудь телку. Небось деньги на бухло у родителей спрашивал. Даже с другого края комнаты чую запах настиранной джинсы, запах мыла с его трусов. Намыл свой тощий причиндал, чтобы "телочке приятно было". И, как поняла я, Анюта и Игорь – денег у него не было. Поэтому с нами ему обламывается. Разве что светит с этой бабой с фиолетовыми волосами. Господи помилуй, она выдавила на свое табло пол тюбика тональника чтоб скрыть сыпь. В желтом свете люстры это смотрится дешево.
