Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Дракула. Повести о вампирах (сборник)

Мертвые скачут быстро

Обстоятельства появления на свет первого английского вампира зафиксированы в дневнике личного секретаря и врача Байрона, Джона Уильяма Полидори. Летом 1816 года Байрон и Полидори отдыхали на вилле «Деодати», поблизости поселились супруги Шелли, тогда еще не венчанные, и сводная сестра Мэри Шелли, Клэр Клэрмонт, которая вознамерилась стать любовницей Байрона – ей это, к сожалению, удалось. Поэты собирались неплохо провести время, беседуя о поэзии, атеизме и политике и катая дам по Женевскому озеру, дамы рассчитывали на приятные прогулки и отчасти на беседы (Мэри Шелли вполне могла ради умного разговора пожертвовать прогулкой), а Полидори – бедный Полидори, poor Polidori, как назвал его биограф, – разрывался между собственной гениальностью и бездарностью, между обожанием – и Байрона, и всех, кто с ним, – и столь же глобальной обидой. Втайне Полидори уповал, что общество признанных талантов и его заразит литературным вирусом, но на всякий случай подстраховался: перед отъездом из Англии заранее продал лондонскому издателю дневник, который будет вести. На подробностях повседневной жизни скандально известного Байрона можно было сделать если не литературную, так журналистскую репутацию. И в этом дневнике под датой 17 июня сообщается: погода не радует, книги (в том числе многотомное собрание страшных сказок) прочитаны, и лорд Байрон предложил другое развлечение: каждому придумать жуткий сюжет, а если у кого получится занимательно, так, пожалуй, и повесть написать. Тут-то бы и сказаться непризнанному таланту, но вот что выходит из салонной игры, если относиться к ней насупившись: бедный Полидори не сумел подыскать даже сносного (пусть бы и не нового) зачина, бормотал что-то о даме с черепом вместо лица и поспешил отречься от придумки, выдав ее за сон. Отрекся он от своего детища тем легче, что воздух виллы «Деодати» был перенасыщен невоплощенными сюжетами, словно воздух роддома – душами нисходящих ангелов. Могла же произойти ошибка: не дама с черепом вместо лица должна была явиться Полидори (Фрейда не требуется, чтобы толковать этот образ неполноты жизни, пустоты, проступившей из-под сорванного покрова лица, красоты, смысла) – он бы с радостью усыновил перспективный сюжет Шелли (начатый и тут же брошенный роман именовался «Ассасины»), еще охотнее продолжил бы повесть, которую Байрон провокационно оборвал на первой главе – смертью главного героя. А Мэри Шелли – единственная, кого избранное общество поощрило продолжить набросок, довести до конца «Нового Прометея», – в ночной тиши, несомненно, переманила замысел, предназначавшийся Полидори! Неужто история молодого человека, во имя науки сотворившего искусственную жизнь, должна быть рассказана женщиной, а не врачом-вундеркиндом, самым молодым в Англии обладателем медицинского диплома?

Бедный Полидори! Вот уж кто был настоящий вампир, жертва пагубной – и для себя, и для «объекта» – страсти. В ненастные летние дни он бродил по вилле, досаждая хозяину и гостям – некуда было от него деваться, хоть на дождь беги. Все пытался найти «свое»: то ли кому-то напрасно достался сюжет, куда более подходящий Полидори, то ли у Полидори украли божью искру и подарили ее Франкенштейну? К концу лета Байрон уволил надоедливого секретаря, врача, который сам нуждался во враче. Полидори вернулся в Англию с подмененной кровью, с чужими сюжетами в крови. Несколько месяцев спустя он вместо обещанного дневника отослал издателю «повесть, записанную со слов лорда Байрона». Издатель, коммерческого успеха ради, так и выпустил «Вампира» под именем знаменитого поэта, и Полидори отнюдь не возражал. А еще через пять лет, двадцати шести лет от роду, Полидори покончил с собой, написав два романа и два тома стихов – ни одно его произведение даже близко не сравнится с той «повестью лорда Байрона».

Так в непривычно холодный и влажный для швейцарского климата летний день обрели существование – какое уж там для них возможно существование – гальванизированный Франкенштейном труп и лорд Рутвен, первый английский вампир.

Сто лет спустя ученые найдут объяснение не только вере в вампиров, но и тому погодному феномену, без которого гальванизация трупа и пробуждение вампира просто не состоялись бы – отправилась бы молодежь на солнышке греться, чем страшилки сочинять. Ведь они были щемяще молоды, эти мэтры, создатели новой английской литературы: Байрону – 28 лет, Шелли – 24, Полидори едва сравнялся 21. Причина была серьезная, геологическая: извержение вулкана Тамбора в далекой Индонезии, самое сильное из зафиксированных учеными извержений. Поблизости от вулкана погибло около ста тысяч человек; более отдаленные последствия сказались к апрелю 1816 года: в Северном полушарии, в США и особенно в Европе, наступила «вулканическая зима» – выбросы пепла заслонили солнце. Шли затяжные дожди, реки выходили из берегов. За войной последовал неурожай, в измученной Европе начался голод, цены на хлеб подскочили в десять раз. 1816 год вошел в историю как «год без лета», «тысяча восемьсот-замерзший-насмерть», самый холодный за всю историю погодных наблюдений.

Поистине требовались планетарного масштаба причины, чтобы породить к жизни (или к не-умиранию?) два архетипа, два основополагающих мифа XIX столетия. 1816 годом начинался не календарный XIX век. И сдвиги ощущались не только в природе, которая сошла с ума и перепутала зиму с летом. Годом раньше под Ватерлоо пришел конец наполеоновской империи (окончательный конец – после первого поражения Бонапарт, не хуже вампира, ухитрился восстать из гроба). Победоносной Англией правит сумасшедший Георг. Диагноз короля тоже установят задним числом в ХХ веке: порфиризм, генетическое заболевание, некоторые проявления которого (кожная аллергия на дневной свет, непереносимость чеснока, кровавая пена во рту) схожи с симптомами вампиризма. Но так как порфиризм – заболевание редкое, в качестве медицинских обоснований вампиризма предлагались и более распространенные недуги – бешенство, сифилис, чума и туберкулез. Господство Дракулы над волками, чей укус грозит бешенством, и над крысами, разносчиками чумы, – отголосок этих представлений.

Эпизоды, когда чахоточных принимали за вампиров, известны и на исходе XIX века. Уже после выхода в свет всех классических повестей и даже «Дракулы» в газетах писали об американской семье, погибавшей от чахотки: отец уверился, что всему виной умершая первой дочь, разрыл ее могилу, отрубил голову, пробил колом сердце – исполнил, короче говоря, сложный обряд, следуя то ли исконным поверьям, то ли систематизированным массовой литературой «правилам борьбы с вампиром».

Туберкулез, от которого человек чахнет, не теряя аппетита (и ест с жадностью, что весьма ощутимо в большой и бедной семье), горловая чахотка, при которой изо рта идет кровь, – нечто похожее на вампиризм тут имеется, конечно, и все-таки надо изрядно наслушаться россказней о вампирах (и лучше из печати, как-то она убедительнее в конце XIX века, нежели устные побасенки), чтобы с такой уверенностью поставить диагноз. Как мы увидим, когда придет черед говорить о фольклорных истоках легенды, и причины вампиризма, и методы борьбы с ним отнюдь не были окончательно определены даже веками опыта. Понадобились всевозможные средства массовой информации, от газет до стихотворений, от лорда Рутвена до Вампира Варни из журналов за пенни, от Дракулы прозаического до Дракулы кинематографического, чтобы правила игры стали известны всем.

Расхожие представления о вампиризме в основном вторичны, литературны. Фольклорным является только само существование вампиров. Вера в «сильных» мертвецов, которых не берет обычное человеческое оружие и не успокоили обычные человеческие похороны, действительно весьма распространена. Вполне понятно, что орудуют мертвяки под покровом ночи, в той или иной форме отнимают у людей (реже у домашней скотины) жизнь – надо же им как-то поддерживать свое загробное существование. Отнятие жизни проще всего представить себе как отнятие крови, однако в античности эмпусы и ламии норовили не только обескровить, но и лишить мужской силы (семя, как и кровь, отождествляется с жизнью), склонные к абстрактному мышлению китайцы полагали, что опасные существа сосут «энергию», не уточняя состав этой энергии, а с конца XIX века белые люди повсеместно крали у туземцев душу или тень, щелкая фотоаппаратами. Интересно, что Стокер, который так охотно использовал в своем романе наисовременнейшую технику – и поезд как средство передвижения, и фонограф для диктовки дневника, и до безумия нелепые методы переливания крови, – ни словом не упоминает существовавший уже полвека фотоаппарат. Интересно также, что Дракула, не отражавшийся в зеркале и вряд ли способный оставить след на пленке, стал любимым героем кинематографа.

1
{"b":"869593","o":1}