К концу второго месяца Глина заметила, что несколько подростков исчезли. Всезнающая цыганча, по секрету сказала Глине, что Лёню и еще двоих признали совершенно бесперспективными, и отправили к родителям.

Глина подумала, что ее тоже могут отправить к родителям, раз она проваливает все тесты, и ободрилась. Вместо того, чтобы рисовать тревожные и страшные сюжеты ее снов, Глина рисовала зайчиков и котят, а ее рисунки сразу же забирала Светлана Сергеевна.

Однажды Глине приснился сон о том, что всех воспитанников приюта вывезли в лес, расстреляли из автомата, а потом, когда тела упали в овраг, Светлана Сергеевна и Софья Максимова навалили сверху на трупы тяжелые комья земли. Глине снилось, что в ее живот попала пуля, горячая и мучительно разрывающая все внутренности болью. Наутро Глина обнаружила, что спала лицом в подушку, а на ночной рубашке и простыне – большие бурые пятна. Испугавшись, она закричала, но старшая цыганча сразу же объяснила ей, что от этого не умирают, а наоборот, ею теперь заинтересуются в «Пчеле».

Медсестра показала Глине, как пользоваться марлевыми прокладками, а вечером к приют приехал Валентин Прокофьевич. Он был приветлив и показал Глине фотографию Маринки. Наряженная, как кукла, в платье в горошек, скособоченная Маринка сидела на высоком стуле. На ее лице застыла знакомая Глине улыбка.

– Твоя сестра делает успехи, – сообщил Валентин Прокофьевич, –самая настоящая пчёлка. Талантливая, трудолюбивая, послушная. Учителя ею довольны. Ты хочешь быть такой же пчёлкой?

Глина смотрела на Валентина Прокофьевича исподлобья. Он достал из папки старые рисунки Глины.

– Что означают темные овалы, Галя? – ласково спросил врач.

Глина пожала плечами.

– Мне это приснилось, –тихо сказала она.

– А тут? – удовлетворенный ответом врач показал другую картинку, – что тут нарисовано?

Глина увидела давний рисунок. К высокой ветке дерева были привязаны деревянные качели. Они не висели, а были словно приподняты под углом над землей. Неумелая девчоночья рука хотела показать, что качели движутся вверх и вниз, как маятник.

– Это старые качели. Они приснились мне. Когда они качаются, то нагоняют ветер.

– Может быть, это ветер качает их? – с улыбкой уточнил Валентин Прокофьевич.

– Нет, – настойчиво мотнула головой Глина, – здесь так нарисовано, как приснилось. Сначала качели, а ветер – уже за ними. Я не умею ветер рисовать и последовательность.

Глина нетерпеливо взмахнула руками.

– Очень хорошо! – восхитился врач и повернулся к вошедшей в комнату воспитательнице, – регулы когда у нее начались?

– Сегодня, – кивнула Светлана Сергеевна.

– Рисунки были до регул? – уточнил врач.

– В самом начале ее приезда в приют.

– Очень хорошо, – снова обрадовался врач.

– Забираете? – спросила Светлана Сергеевна.

– Пока нет, я дам вам инструкции.

Глину отвели в палату, и она печально подумала, что снова ее не отпустят домой. Она была уже согласна вернуться к сестре либо уехать к родителям, лишь бы покинуть это мрачное пристанище. Но она опять чем-то не угодила этому противному, неестественно улыбающемуся Валентину Прокофьевичу, и ей еще предстоит играть в старые тряпичные куклы в компании цыганчи.

Сразу после отъезда доктора Глину перевели в отдельную палату в том же, левом крыле приютского корпуса. Это была довольно странная комната без окон, но с зеркалом, которое висело напротив кровати. В комнате не было ни выключателя, ни лампочки под потолком. Свет проникал из-за зеркала, но вскоре и он погас. Всю ночь Глина не могла уснуть на новом месте, ей чудились шорохи и постукивания, какие-то тихие завывания, похожие на женский плач. А дважды она четко услышала голос своей сестры: «Глина, Глина». Глина то сидела на кровати, поджав колени к подбородку, то валилась на бок, ожидая сна. Но стоило ей задремать, как стуки и шорохи повторялись. Глина просыпалась и дрожала от страха. Окончательно измучившись, она провалилась в сон около четырех утра, а в семь утра ее подняла Светлана Сергеевна, заставила умыться над тазом, который принесла с собой, и потащила силком в соседний кабинет. Там Глина и увидела, что на стене есть окно. А в это окно видно ее комнату и кровать, на которой Глина провела бессонную ночь. «Значит, – подумала она, – эти изверги издевались надо мной, а через зеркало-окно подглядывали». Однако, воспитательнице Глина ничего не сказала, окончательно определив для себя, что она здесь находится, как пионерка в фашистском лагере.

Глина покорно села на стул и начала выполнять задания. Снова ей предложили угадать, какие вещи спрятаны в коробках, выбрать на фотографиях венценосцев. За каждый неправильный ответ Глина получала удар по пальцам деревянной линейкой. Первый раз, когда Светлана Сергеевна ударила Глину, девочка вздрогнула и прижала горящие пальцы к губам. Но после окрика «Не сметь!» она покорно опустила руки и стала рассматривать коробку, силясь угадать, что в ней лежит. После третьего ответа Глина получила удар линейкой по плечу, но снова стерпела, хотя из глаз закапали слёзы, а ненавистная коробка, комната, злобное лицо Светланы Сергеевны и ее дурацкая брошка на её платье расплылись. Когда Светлана Сергеевна замахнулась на Глину в четвертый раз, девочка увернулась и схватила коробку. Коробка оказалась на удивление тяжелой, словно в ней лежал кирпич. Глина швырнула её в лицо воспитательнице, та охнула и упала на пол без чувств. Вместо страха Глина испытала мрачное удовлетворение. Удар получился увесистым. Светлана Сергеевна лежала на полу, нелепо раскинув руки. На коленях задралась юбка, и Глина увидела, что повыше колена капроновые колготки были заштопаны. Почему-то это открытие развеселило девочку, и она засмеялась, но спохватилась и прикрыла рот ладошкой. Выглянув в коридор, она увидела, что там никого нет, и выскользнула из кабинета.

***

На следующий вечер Глина, водворенная обратно в комнату без окон, анализировала новый полученный опыт. Она узнала, что милиции доверять нельзя, потому что милиционер, которому она, как на духу, выложила всю свою историю, вернул Глину не к родителям в Воронеж, а в приют на Комсомольской. А еще она узнала, что убежать можно, но сложно. Стоило только всё получше продумать и запастись деньгами на билет до Воронежа. Глина решила, что денег можно украсть у воспитателей, надо было только за ними проследить, где они хранят свои личные вещи.

Однако, воплотить свои криминальные планы в жизнь Глине не удалось, потому что наутро в приют за Глиной приехал Валентин Прокофьевич. Без лишних церемоний, не дав Глине даже проститься с другими воспитанниками, Валентин Прокофьевич посадил девчонку в свой автомобиль и повез в«Божью пчелу». В дороге он молчал, только один раз оглянулся, ободряюще улыбнувшись Глине. Хмурая Глина помалкивала, боясь задавать какие-то вопросы. О том, что она напала на Светлану Сергеевну, Глина ничуть не сожалела, к тому же краем уха она услышала, что с той все в порядке. Оказывается, что коробка была совершенно пустой, и никто не понял, отчего Светлана Сергеевна рухнула, как подкошенная.

Глина была немного рада тому, что ее увозят в «Божью пчелу», хотя бы потому, что там не было таких двуличных воспитателей, которые только с виду кажутся хорошими, да и сама клиника не была похожа на серую тюрьму. К тому же, рассуждала она, рядом будет сестра, и, возможно, дадут более вкусную еду и разрешат прогулки. Если в «Божьей пчеле» будет худо, то всегда можно убежать.

– Я вижу, что ты молчунья? – спросил Валентин Прокофьевич, которому явно надоело рассматривать девочку в зеркало заднего вида, – тебе не понравилось в приюте?

– А вам бы там понравилось? – ответила Глина неучтиво, вопросом на вопрос и шмыгнув носом.

– Тесновато, питание не отличается разнообразием, но в целом там лучше, чем в других приютах.

– Я не сирота, чтобы жить в приюте! – дерзко бросила Глина, – у меня родители есть, и они вряд ли обрадуются, когда узнают, как со мной обращались ваши фашисты